Москва "просвещение" 1988
|
Скачать 3.47 Mb.
|
|
^
Заблуждения профессора Боулби. Проблема полноценного эмоционального, социального и сенсорного воздействия (иными словами, проблема количества и качества родительской любви) на подрастающее поколение многогранна. Одним из важных ее компонентов является исследование психического развития детей из приютов: все или почти все имеется у этих детей - нет только родных или приемных родителей. В 1951 году вышла книга английского ученого Джозефа Боулби "Материнская забота и психические расстройства". В этой книге употреблялся в качестве медико-педагогического определения термин "отсутствие материнской заботы", получивший с легкой руки Боулби широкое распространение. Боулби более полувека занимался проблемой развития детей, живущих без полноценного контакта с матерью. Первые работы по этой теме относятся еще к 1914 году. Особенно интенсивно Боулби изучал развитие детей, живущих в детских домах и приютах. В своих выводах он нередко приходил к парадоксальным заключениям, но в большинстве случаев, когда он не отрывался от конкретного материала, эти выводы были обоснованными. Если суммировать данные многочисленных публикаций, принадлежащих Боулби, то их можно условно выразить следующим образом. Для психического развития ребенка наиболее важен грудной возраст (от 6 до 12 месяцев). Для правильного формирования характера на всю жизнь, для его гармоничного развития наибольшее значение имеет контакт с матерью: в конечном итоге мать никто заменить не может - ни самое хорошее детское учреждение, ни самая прекрасная мачеха. В поведении ребенка, насильственно разлученного с матерью можно выделить следующие друг за другом фазы: фазу протеста, фазу отчаяния, фазу вынужденного примирения. Дети, воспитывающиеся без матери, могут, по Боулби, расти жестокими, мстительными, лишенными любви к людям. Подобное мнение, высказанное Боулби в 1944 году в отношении уголовных преступников-рецидивистов, автор перенес на всех людей, выросших в детских приютах, на том основании, что те, кого он изучал, воспитывались именно там. Кто читал работы Боулби, всегда задавал себе вопрос: ведь существует множество людей, выросших в детских приютах, детских домах, которые стали известными людьми и никогда не обнаруживали никаких преступных наклонностей, - как это объяснить с точки зрения концепции Боулби? В конце жизни Боулби отошел от чрезмерно категорических односторонних и необоснованных утверждений. Он был вынужден признать, что наука не накопила еще достаточно убедительных данных, подтверждающих его точку зрения, что здравый смысл и объективная реальность отвергают многие его выводы. Из всего того, о чем писал Боулби в течение более полувека, с бесспорностью можно признать только одно: для гармоничного развития характера ребенка необходима материнская забота, но какая забота, в чем она должна проявляться и т. д. - это все еще спорно нуждается в конкретизации. Пока ученые дискутируют о том, как надо правильно воспитывать детей, люди, не зная обо всех этих спорах, рожают сыновей и дочерей, воспитывают их, и у большинства детей нет никаких отклонений, хотя их родители работают, устают на работе, не всегда могут уделять своим детям достаточного внимания и т. д. Вроде бы парадокс. Но таких парадоксов в науке много. Идеи, продвигающие науку вперед, исходят, как правило, из явлений, понятных практическому уму людей, но временно еще не находящих своего четкого научного объяснения. ^ ? Недавно я посмотрел подряд два советских фильма, имеющих прямое отношение к тематике нашей книги: "Путевку в жизнь" (1931) и "Последний побег" (1985). Оба фильма известны, получили премии, в них играют отличные актеры, и в том и в другом фильме показывается колония для несовершеннолетних правонарушителей - только с интервалом более чем полвека. "Путевка в жизнь" посвящена беспризорникам, которых было много в период гражданской войны и после нее. Это были обездоленные дети, потерявшие родителей; им нужно было как-то жить, и они бродяжничали, попрошайничали, воровали, искали легкую - в их понимании - жизнь. Страна собрала их в детские дома, обогрела, накормила, заставила учиться, приучила к труду. И в результате из этих прежде несчастных детей выросли здоровые, активные, социально полезные люди. Они были жертвой несовершенных социальных условий и общественных катаклизмов. Частично я знаком с этой проблемой по биографии моего отца, который в 11-летнем возрасте (это был 1919 год) сбежал из своей деревни, что находилась в тогдашней Рязанской губернии. Не сбежал бы - умер с голоду. Началась эпоха беспрерывного скитания по России: зимой мой отец и такие же, как он, отправлялись на юг (особенно в "хлебный город" Ташкент), летом возвращались в Центральную Россию. Беспризорников ловили, помещали в детские дома, кормили и одевали, приучали к труду и учебе. Так и мой отец, объездив всю страну, был в конце концов, определен в детский дом, там начал учиться, окончил рабфак, авиационный институт. Всегда он с благодарностью вспоминал людей, которые помогли ему стать на ноги. Вместе с ним я смотрел фильм "Последний побег". Отец удивлялся и негодовал, узнавая из кинокартины, из-за чего попадали в колонию нынешние мальчишки и девчонки. Особенно было жаль главного героя: его мать вышла замуж, ей было непросто воспитывать своего своенравного сына, он совершил правонарушение и оказался в колонии. Мальчик бежит из колонии, но дома он никому не нужен: мать и отчим (каждый из них хороший вроде бы человек) заняты своими проблемами, и им не до мальчишки. Тот протестует против такого равнодушия к нему, ищет какого-то выхода и не находит. Помогает ему лишь старый чудаковатый учитель, работающий в колонии (его блестяще играет Михаил Ульянов), но и его возможности крайне ограниченны. Старик фактически одинок в своем желании как-то улучшить судьбу паренька. В этом отношении он - полная противоположность воспитателю из "Путевки в жизнь", роль которого исполняет Николай Баталов. Молодой, пышущий энергией и бодростью, находящий везде поддержку своим педагогическим поискам, олицетворение душевного и физического здоровья, герой Баталова может увлечь всех своих воспитанников, не только на одного мальчишку ему хватает сил и сердца. Фильмы безвременно ушедшей из жизни Динары Асановой большей частью посвящены обитателям колоний для несовершеннолетних преступников и детских домов. В этих фильмах - боль, крик, жесткий анализ страшного явления, ставшего в наши дни повсеместным. Нет войн, все живут хорошо, а детей в детских домах все больше и больше. Много их было после революции, после Великой Отечественной войны, в конце 50-х же годов их оставались считанные единицы. И вдруг в середине 70-х годов их число стало расти с неумолимым ускорением, хотя, казалось, никаких социальных катаклизмов не было. Почему? Что за смещение в совести родителей возникло, почему люди стали так бессердечно относиться к подрастающему поколению, к собственным сыновьям и дочерям? Пусть каждый из вас, читатели, задумается над тем, как сделать так, чтобы это позорное явление прекратилось, чтобы родители не отдавали детей в детские дома, а воспитывали их сами и воспитывали хорошо. Возвращаясь к проблеме развития характера у детей, живущих вне полноценного контакта с матерью, следует упомянуть еще одну работу: это сборник материалов Всемирной организации здравоохранения, опубликованный в 1962 году. В большинстве статей этого солидного сборника доказывается, что не всякая разлука с матерью приводит к серьезным характерологическим нарушениям у детей, что не все расстройства, которые бывают в более старшем возрасте у людей, воспитывавшихся без матерей, вызваны отсутствием матери и что вообще нет ни одного заболевания, о котором бы можно было с уверенностью сказать, что в его происхождении главную роль сыграло (в сочетании, конечно, с другими факторами) отсутствие матери. Нельзя указать на специфический тип личности, отличающий людей, живших в детстве без матери. В большинстве случаев патологические черты характера детей и взрослых нельзя связывать только с тем, что в грудном возрасте ребенок был хотя бы ненадолго лишен материнского тепла. ^ . 13 августа 1985 года газета "Советская культура" напечатала письмо одного москвича, который вместе с сотрудниками своего учреждения шефствует над детским домом. Вот отрывки из этого письма: "...Многим, наверное, кажется, что времена сирот ушли в прошлое. Да, сейчас нет ни беспризорных, ни бездомных детей. Но есть еще ребятишки, которые растут без родителей. Как это ни прискорбно, но большую часть питомцев детского дома составляют дети, родители которых лишены родительских прав. Примерно десятая часть - "отказники", ребятишки, мамы которых оставили их в роддоме. И лишь единицы - сироты, у которых родители погибли от несчастного случая. Да, государство тратит большие деньги на воспитание этих детей. У них светлые теплые комнаты, на каждую группу из двадцати человек по штату три воспитательницы и две няни. Шефы часто балуют детей игрушками. И все же, как не хватает им душевного, домашнего тепла! Как отстают они от тех ребят, что воспитываются в семьях! И когда смотришь на них, сжимается сердце оттого, что по вине родителей жизнь этих малышей начинается с трагедии". Вот такое письмо. Такие письма могли бы написать тысячи людей, сталкивающихся с современными детскими домами. Почти все эти дети испытывают действие по меньшей мере, двух неблагоприятных факторов: 1) отсутствие матери и вообще семьи; 2) патологической наследственной отягощенности. На многих детей влияет и третий фактор - патология беременности и родов, особенно если они родились от матерей-пьяниц. Такое сочетание неблагоприятных факторов может непоправимо искалечить жизнь маленького человека. Эта проблема широко освещается в мировой медицинской и психологической печати, публикаций тут бесконечно много. И все они примерно однотипны - как по описанию причин, сделавших детей сиротами при живых-то родителях, так и по выводам в отношении психического развития подобных детей. Писатель Альберт Лиханов неоднократно выступал со статьями, посвященными судьбе детей, находящихся в детских домах. 27 февраля 1985 года "Литературная газета" напечатала его очерк "Дети без родителей". "Аварии, катастрофы, землетрясения, ясное дело, неизбежны даже в самое мирное время, - констатирует писатель, - но, скажем откровенно, детей, оказавшихся сиротами в результате таких бед, - считанные доли процента. Горько говорить об этом, но без попечения родителей дети остаются по вине - или беде - самих родителей". 17 июля 1985 года "Известия" напечатали письмо учительницы школы-интерната из Челябинска Т. Курбатовой. Письмо называется "Трудные дети и их среда". Учительница вспоминает, что когда она пришла работать в интернат, ее предупреждали, что работать будет трудно. Теперь она поняла, что работать с детьми из интернатов - это совсем не то, что работать с детьми из обычных семей. "...Какие разные судьбы! У кого мать умерла, кого бросила, кто расстался с нею на определенный срок. - Знаете, откуда у меня шрам? Мамочка родная бросала меня под машину, - рассказывает одна, блестя сухими глазами. А другой вздыхает: - Нет, у меня мать хорошая, но дура, пьет много. Может быть, из всех судеб самые драматичные эти, когда родители на самом деле есть, но ребенок вот так и живет с ярлыком "отказного", никому не нужного. Есть у нас в интернате девочка, которая ходит в модных, дорогих нарядах, брезгуя надевать "интернатскую дешевку". Да, у нее есть родители, обеспеченные папа и мама, готовые одеть свою дочь во что угодно, только бы она им не докучала, не мешала жить "для себя"... Хорошо ли, что просто несчастные дети и те, у кого сформировались едва ли не преступные наклонности, оказываются в одной среде? Образуется такой концентрированный раствор неблагополучия, что трудно рассчитывать на перевоспитание", - заканчивает Т. Курбатова свое горестное письмо. ^ . В конце XIX века часто употреблялось слово госпитализм, которым обозначали различные особенности психического и физического развития, возникающие у детей, длительное время находящихся в приютах, больницах и т. д. Каких-либо специфических нарушений характера у этих детей не находили, а если какие-либо отклонения в поведении и были, то объяснялись они в первую очередь биологическими факторами, которые сочетались с воздействиями неблагоприятной социальной сферы и создавали сложную картину личностных особенностей. "Предиспозиция (т. е. предрасположенность) - не приговор", - считал выдающийся французский ученый Леон Мишо. Полностью соглашаясь с ним, можно добавить, что приговор произносит социальная среда, но только для того этот приговор будет относительно суров, у кого имеется соответствующая предиспозиция. В 1966 году швейцарские психологи Мария Майерхофер и Вильгельм Келлер опубликовали результаты исследования психического развития детей из швейцарских приютов. Эти исследования проводились в рамках программы, разработанной в Цюрихском институте детской психогигиены. Книга называется "Фрустрация в раннем детском возрасте". Слово "фрустрация" употребляется этими исследователями в том же смысле, в каком мы говорим о депривации. Попутно скажем, что термин фрустрация довольно часто используется в современной литературе, но в большинстве случаев в него вкладывается иное содержание. Если у человека что-то не получается и он из-за этого испытывает сильное чувство досады, разочарования, обиды, - значит, он находится в состоянии фрустрации, он фрустрирован. Майерхофер и Келлер изучили развитие 457 детей в возрасте от семи до четырнадцати лет. Авторов интересовало, почему эти дети оказались в приюте, кто были их родители, как на развитии детей отражалось отсутствие родителей и т. д. Что же выяснилось? Лишь в двух случаях причиной помещения ребенка в приют были болезни родителей, все остальные дети были либо незаконнорожденными, либо их матери вообще не хотели воспитывать своих детей. Важен не только сам факт, что эти дети родились в незарегистрированном браке или родители отказывались их воспитывать, а биологические и социальные корни этих явлений. Обнаружилось, что почти 50 родителей страдали тяжелым алкоголизмом, слабоумием, душевными болезнями, занимались проституцией, совершали преступления. Помимо этого, примерно половина всех детей родились от тяжелых беременностей и родов и попали в приют уже с психической патологией, причем часть детей были отданы в приют именно из-за того, что родители знали об этом и не хотели обременять себя воспитанием явно дефективного ребенка. Подавляющее большинство родителей были малообразованными людьми, не имевшими какой-либо профессиональной квалификации. Иными словами, социально и биологически полноценные родители не передавали своих детей в приюты. Надолго ли сохранится подобная тенденция и везде ли она существует? Не знаю. Но сейчас она имеется, и закрывать на это глаза нельзя. Нужно не забывать и то, что упоминаемые нами исследования проводили детские психиатры, а представителей этой профессии всегда обвиняли в гипердиагностике психических расстройств. Есть ли эта гипердиагностика в тех сообщениях, которые мы цитируем? И на этот вопрос мы не можем ответить односложно и определенно. Таким образом, дети, обследованные Майерхофер и Келлером, резко отличались от приютских детей, которых описывали в конце XIX века и в первой половине XX века, когда в детские дома попадали дети, чьи родители погибали во время военных действий, умирали от эпидемий, либо вынуждены были отдать своих детей в приют из-за крайней бедности. Дети, изученные в современной Швейцарии, попали в детский приют в основном из-за того, что родились от неполноценных в психическом и социальном отношении родителей, у многих были выраженные признаки раннего органического поражения нервной системы. Поэтому как-то более или менее четко вычленить, что в развитии этих детей идет только от пребывания в приюте и отсутствия материнской любви, а что от биологических причин, авторам не удалось, как, впрочем, пока не удается никому из детских психиатров, кто специально занимается изучением данной проблемы. Журнал "Трезвость и культура" (1986. -№ 2. -С. 20) привел следующие цифры. В детском доме Фрунзенского района Москвы насчитывается 173 воспитанника. У 130 из них родители лишены родительских прав (за что - журнал не уточняет, но ясно, что не за ангельское поведение), еще пять воспитанников оказались в детдоме из-за того, что матери отказались от ребенка еще в роддоме. Итого, из 173 воспитанников 135, а может, и больше - жертвы антисоциальности родителей. В Москве 12 детских домов, а в РСФСР - 565. Далее журнал указывает, что 88 семей, не способных обеспечить нормальные условия для полноценного воспитания собственных детей, "поражены пьянством". В переводе на общедоступный русский язык это означает, что 88 таких семей состоят из отца-пьяницы или матери-пьяницы, либо оба родителя пьяницы. Нужно ли искать еще более кошмарные аргументы против пьянства? Но каждый раз, когда я вижу очередь в винно-водочный магазин, я понимаю, что такие аргументы нужно приводить повсеместно и неустанно. До тех пор, пока алкогольные напитки не будут вообще изъяты из торговли и из производства. Почему я стараюсь не бывать в детских домах? Такая уж у психиатра профессия - постоянно сталкиваться с грязью жизни с ее изнанкой, с ее самыми отвратительными сторонами. Но сталкиваясь с кошмарами человеческих взаимоотношений, врач остается человеком, и у него болит сердце при виде людских несчастий, и он борется с ними и негодует, видя человеческую жестокость и злобу. Когда у человека есть возможность поменьше сталкиваться с судьбами людей, которые невозможно изменить и облегчить, он инстинктивно старается уйти в тень, поберечь себя, отвлечься. И психиатр тоже. Что толку видеть постоянно горе, если ты не можешь его ликвидировать или хотя бы чуть-чуть уменьшить? Что толку без необходимости мучить себя? Врачам-психиатрам часто приходится посещать детские дома и колонии для несовершеннолетних преступников. Если есть возможность не бывать в них, я эту возможность никогда не упускаю. Может быть, я не прав. Может, меня за это можно корить и даже осуждать. Но факт есть факт: не могу я бывать в детских домах, не могу слышать: "Дяденька, возьми меня с собой, усынови", или: "Дяденька, поищи мою маму: она, видно, потеряла меня, ищет". Не могу видеть лица этих детей, брошенных своими свирепыми или безответственными родителями. Каждый раз, когда я возвращаюсь из детского дома, помногу дней не могу прийти в себя, помногу дней испытываю чувство вины перед этими несчастными детьми, покинутыми своими родителями. Как и всякий человек, я что-то люблю, а что-то ненавижу. Казалось бы, психиатр не должен никого ненавидеть или презирать. Но не все так просто. Я, например, не скрываю, что ненавижу многих - и в первую очередь родителей ряда своих пациентов, ибо они уродуют души своих детей. Но еще больше я ненавижу тех родителей, которые бросили своих детей на произвол судьбы. Нет ни одной уважительной причины, по которой живые родители вправе передать здорового ребенка в детский дом. За один только факт передачи ребенка в детский дом без какой-то чрезвычайной причины родители заслуживают самого сурового осуждения и презрения. Одна из моих читательниц - мать тяжело больного ребенка с грубейшими дефектами психики - прислала мне письмо, в котором корила за то, что я якобы призываю родителей отдавать своих неизлечимо больных детей в детские интернаты. И, наверное, такие обвинения могут быть и по адресу других детских психиатров. Хочу сразу же заявить, что я никогда не призывал к этому. Мать есть мать, ребенок есть ребенок, он должен быть при матери. В каждом конкретном случае поведение родителей будет неодинаковым. В безвыходных ситуациях, когда больной ребенок губит жизнь своих родителей или своих сестер и братьев, психиатр иногда может посоветовать перевести ребенка в соответствующее учреждение системы здравоохранения или социального обеспечения. Но это исключение, а не правило. Сейчас же мы обсуждаем совсем иную проблему - когда из-за своего эгоизма, безответственности, жестокости родители отдают здорового ребенка в детский дом, отдают, чтобы самим полегче пожить, не иметь обязанностей перед ним, отдают ребенка, ничем не омрачившего их жизнь, кроме самого факта своего существования. Вот о чем идет речь, и это никогда не следует забывать. В 1977 году я сдал в одно из издательств рукопись книги об изломанных детских судьбах. Редактор схватилась за голову, она едва не запричитала: "Разве можно вслух говорить о таких проблемах? Что подумают о нас иностранцы?" и пр. И все под предлогом, что "об этом вслух говорить нельзя". Но к чему это привело - то, что "нельзя вслух"? Только к еще большей беде; раковая опухоль социального неблагополучия распространилась до такой степени, что о ней стали сообщать даже с трибуны XXVII съезда КПСС. И когда В. Астафьев в "Печальном детективе" привел несколько примеров страшного отношения матерей к своим детям (одна такая "мать" засовывает грудного ребенка в автоматическую камеру хранения на вокзале и убегает прочь), это не удивило читателей - газеты уже были переполнены повествованиями о подлости родителей, отдающих детей в интернаты, "чтобы дети не мешали жить". "Не стелите мне простынку, - говорит один мальчик, мать которого - алкоголичку - лишили родительских прав. - Я ее испачкаю. Дома мы спали на полу". Это эпизод из очерка журналистки Л. Кислинской "Дом на шоссе жизни", опубликованного в "Советской России" в 1986 году. В том же году эстонские кинематографисты выпустили фильм "Игры для детей школьного возраста", в котором показывается жизнь одного из детдомов, изломанные судьбы его обитателей. Две трети детдомовцев даже не знают, кто их матери - тех просто нет, они бросили детей и скрылись. Зачатые от случайных сожителей, эти дети несут бремя своей ужасающей наследственности, усугубленной отвратительным социальным окружением, а иногда и отсутствием всяческого окружения (да, да, растут как Маугли). И это в конце XX столетия! Нет, не могу я более говорить об этих детях: сердце обливается жалостью к ним, а душа переполняется презрением к их родителям. Из-за этих детишек я в свое время едва не бросил заниматься детской психиатрией. Ведь я рос в самой что ни на есть благополучной семье, мои родители и по сей день являются для меня идеалом матери и отца. Я всегда ощущал их защиту, знал, что они никогда меня не предадут и не унизят. И хотя между нами бывали стычки или непонимание (между разными поколениями это естественно, было бы нелепо, если бы не было различий у людей разных эпох), но никогда тень недоверия не пролегала между нами. В голодные военные годы, пока отец был на фронте, мать все делала, чтобы сохранить детей, она отдавала дочери и сыну последний кусок хлеба, сама оставаясь голодной. Это был и есть вечный, всесильный, могучий материнский инстинкт, позволяющий сохранять преемственность и непрерывность человеческого вида. В любой опасности мать всегда думает в первую очередь о своем ребенке. Даже в годы оккупации, когда нацисты расстреливали мирных жителей, матери старались прикрыть собою ребенка. Но вот я стал психиатром и впервые в жизни столкнулся совсем с иными родителями - подлыми, жестокими, ненавидящими своих детей, старающимися от них любой ценой отделаться. Это было для меня потрясение. Что делать? Неужто всю жизнь общаться с такими родителями или с их дефективным потомством? Неужели ничего в этом мире нельзя переменить, если сейчас - спустя почти полвека после окончания войны - детских домов больше, чем в 1945 году, если сирот сейчас больше, чем после окончания самой страшной из войн, когда-либо бывших на территории нашей страны. Эти родители - негодяи, подумал я, но ведь дети ни в чем не виноваты. Кто же им будет помогать, если все из-за презрения к их родителям откажут в помощи их детям? И только жалость к этим детям удержала меня от желания бежать подальше от детской психиатрии. Но всегда ли я смогу помочь этим детям? Всегда ли мы с вами, врачи, учителя, можем помочь им? Но все равно мы должны биться до последнего, хотя многие приравнивают это к отоплению улицы. Пусть мы топим улицу. Но не всегда. И если мы сможем помочь хотя бы одному нынешнему детдомовцу, мы должны знать, что наш каторжный труд был не напрасен. Все, о чем бьют тревогу публицисты и ученые, это большая, острая проблема, которую общество пока еще не знает, как радикально разрешить. Ясно одно: нужно делать все, чтобы помочь подобным детям. Ну, а как помочь? Быстрее выявлять у них патологию, скорее начинать лечение, больше заниматься с такими детьми, больше уделять им внимания и т. д. Но первое, что надо сделать, это проинформировать педагогов о существе данной проблемы. ^ . В 1971 году доктор Майерхофер выпустила книгу "Раннее воспитание личности. Психогигиена в детском возрасте". Книга вызвала громкий общественный резонанс: педагоги, родители, студенты и тысячи других людей, интересующихся ранним возрастом, откликнулись на эту монографию. Она привлекала внимание своей активной направленностью, отчетливым пониманием того, что во главе угла всего лечебного и воспитательного процесса должна стоять любящая своего ребенка мать, обученная врачами и педагогами, что для улучшения воспитания подрастающего поколения государство обязано отпускать значительно больше средств. Не будет полноценных детей (а без полноценных родителей они невозможны) - любое государство рухнет. Автор постоянно пропагандирует мысль, что воспитание ребенка - это процесс в высшей степени активный, что если родители и воспитатели не будут сознательно и решительно формировать в ребенке нужные для адекватной социальной адаптации свойства характера, то, став взрослым, он может быть обречен на одиночество, непонимание, несчастливую жизнь. В 1981 году книга Майерхофер вышла уже четвертым изданием. Автор отмечает, что в наши дни дети рождаются чаще всего либо от слишком молодых, неопытных матерей, либо от женщин, давно перешагнувших 30-летний рубеж, занятых на производстве, в науке и общественной деятельности и поэтому далеко не всегда правильно относящихся к своим детям. Нередко между рождением детей имеет место значительный разрыв во времени, а это тоже накладывает отпечаток на отношение старших к маленькому ребенку. Майерхофер предупреждает о необходимости предотвращать ревность старших детей к младшим, а это достигается лишь разумным и теплым отношением ко всем детям. Развитие навыков у ребенка возможно лишь при активном стремлении родителей выработать у него определенные стандарты реагирования и поведения. Нередко у ребенка возникают неправильные, даже болезненные реакции на поведение матери. Майрхофер предлагает брать на учет всех новорожденных с той или иной - пусть мало заметной - психоневрологической патологией и детей с повышенным риском в этом отношении. Сам по себе процесс надобного учета должен носить активный характер. Осуществлять помощь подобным детям должны психоневрологи, педагоги и родители, работающие в тесном контакте друг с другом. Автор многократно подчеркивает необходимость просветительной работы с родителями, ибо в противном случае они не смогут быть разумными помощниками медиков и педагогов. Будут любящие (но разумно) своих детей родители - будут хорошие дети. С этим выводом Майерхофер не может не согласиться любой педагог или медик. То, о чем пишут Майерхофер и другие исследователи, давно уже отмечали литераторы. В частности, французский писатель Гектор Мало (1830-1907) написал 65 романов, посвященных большей частью подросткам. Героем многих его произведений является мальчик по имени Реми - о нем идет речь в романах "Без семьи", "В семье" и в других. Реми пришлось перенести много несчастий, но он сохранил в душе доброту и душевную отзывчивость. Это бывает далеко не всегда - нередко дети, оставшиеся без матери, становятся сухими и недоброжелательными. Конечно, в жизни возможны любые случаи, реальная жизнь - это бесконечное число комбинаций самых разнообразных судеб. Крайности не так уж часты. Но врачам приходится иметь дело главным образом с крайностями, карикатурами, уродливыми сочетаниями и заострениями естественных человеческих свойств - и об этой возможности постоянно приходится предупреждать читателей. ^ В псевдосемье. Упомянем еще одну нашумевшую в свое время публикацию, имеющую самое прямое отношение к тематике нашей книги. Речь идет о сборнике "Дети в эрзацсемьях". Выпущенная под эгидой западногерманского филиала Международного общества воспитателей детских приютов, эта книга впервые была издана в 1974 году. Ее авторами являются тридцать три специалиста (психотерапевты, психологи, юристы, социальные работники, служители культа). Книга вышла в серии, пропагандирующей "лечение людей с помощью людей". Поэтому она не имеет сугубо медицинского характера, а примыкает к психологии и лечебной педагогике, составляющими вместе с психотерапией в узком смысле слова современную психотерапию детей и подростков. Название монографии, в частности слово "эрзацсемья", многопланово, неоднозначно. Эрзацсемья - это не только неблагополучная или неполная семья, далекая от идеала гармоничной семьи. Это и пребывание в приюте или жизнь в семье, усыновившей или удочерившей ребенка, но где к ребенку плохо относятся. В основном в монографии речь идет о приемных детях и о детях, живущих в детских приютах. Книга посвящена многим вопросам, в том числе и вопросу, испокон веков волновавшему человечество: что делать с детьми, живущими в неполноценных семьях? Равнодушно смотреть, как в таких семьях будут физически и нравственно уродоваться дети, а потом констатировать у них психопатию, алкоголизм или неврозы, или, невзирая на сопротивление родителей, активно и целеустремленно бороться с тлетворным воздействием этих суррогатов нормальной семьи?' ' Эта проблема занимает специалистов многих стран. Авторы указывают, что по мере улучшения психиатрической помощи детям все чаще возникают конфликты между детскими психиатрами и родителями пациентов. Сфера деятельности детских психиатров неуклонно расширяется, врачам приходится заниматься не только диагностическими и узколечебными вопросами, но и профилактическими, и в широком смысле слова социальными. Это приводит к возникновению целого ряда морально-этических проблем, которых прежде не было. Большинство этих проблем нередко сводится к лишению родительских прав или к ограничению родителей в правах. Родители, естественно, редко соглашаются с психиатром, не отдавая отчета в своих поступках, не видя их вреда для развития ребенка. Лучшее взаимопонимание родителей с врачами возможно при условии, что родители будут информированы о последствиях своего недостойного поведения. Тогда будет меньше конфликтов между педагогами, врачами и воспитателями, с одной стороны, и родителями - с другой. В общем, этой же цели посвящена и наша книга. И что такое неблагополучная семья? К таким семьям авторы сборника относят семьи, в которых имеются душевнобольные (в том числе психопаты), личности с криминальными тенденциями, субъекты с половыми извращениями и пр. Где точка отсчета - какая семья благополучная для ребенка, а какая нет? Критерием является отношение к ребенку, поэтому некоторые внешне благополучные семьи являются неблагополучными в плане воспитания детей. Чаще же всего семьи с криминальными, психопатическими и прочими аномальными социобиологическими тенденциями являются неблагополучными и по отношению к ребенку. Есть еще одна сторона проблемы: дети из этих семей нередко оказываются в детских приютах, а оттуда попадают к приемным родителям - вот тут-то и начинаются для новых родителей неожиданные проблемы, о существовании которых они прежде и не подозревали. Для приемных же детей эти проблемы - лишь продолжение тех психиатрических и психологических проблем, которые сопутствовали им с того дня, когда они были зачаты своими биологическими родителями. - Но, - скажет читатель и будет совершенно прав, - существуют тысячи примеров, когда в детских домах были совершенно здоровые дети, и приемные родители не могли им нарадоваться. И все было благополучно. - Совершенно верно, - согласится детский психиатр, - только к представителям моей профессии благополучные дети, да еще из благополучных семей, не попадают. К психиатрам ходят лишь неблагополучные. Поэтому именно о них и рассказывают врачи разных стран и поколений. Рассказывают, чтобы проинформировать, т. е. обратить внимание, предостеречь, заставить задуматься, быть бдительнее, осторожнее, своевременно консультироваться со специалистом, предотвращать беду, а не беспомощно разводить руками, когда она уже свершилась. ^ . Когда такие дети попадают к приемным родителям, у тех возникает страх: а не даст ли знать о себе тяжкая психопатологическая наследственность или последствия патологических беременности и родов? У значительного числа таких детей указанные факторы действительно очень быстро дают о себе знать, поэтому многих из них возвращают в приют либо на долгое время помещают в психиатрические лечебницы. И без того в чем-то ущемленные, с чувством своей неполноценности, нередко обозленные, такие дети, вернувшись в приют, еще более ожесточаются, становятся трудными. Именно из таких детей и подростков могут в дальнейшем формироваться криминальные личности: в происхождении последних решающую роль играют переживание своей неполноценности, лишенности нормальной семьи, эмоциональная и социальная заброшенность, а не только биологические факторы. Как должны вести себя приемные родители, узнав, что у ребенка имеется душевная аномалия? Немедля отдавать его назад либо лечить? В каждом конкретном случае ответ должен быть конкретным, но с точки зрения морали приемные родители должны относиться к больным неродным детям так же, как они относились бы к своим биологическим детям, если бы у тех имелись похожие расстройства. Чтобы детям, не имеющим биологических родителей, было хорошо, нужно создать соответствующую атмосферу в приюте или подыскивать им подходящих приемных родителей, адекватных по темпераменту, характеру, уровню интеллигентности. Необходимо постоянно подсказывать родителям, как вести себя, что делать в тех или иных ситуациях. Поэтому следует неустанно контролировать приемных родителей, как со стороны государства, так и со стороны общественных организаций, иначе дети могут оказаться в руках душевнобольных, социально опустившихся или сексуально извращенных людей. Взять ребенка из детского дома - это не забава, не прихоть, ребенок - не игрушка, нужная приемным родителям до тех пор, пока у них есть время, желание и здоровье. Ребенком нужно заниматься и в беде, и в радости. Два интеллигентных супруга потеряли единственного сына - ему было двадцать пять лет, он попал в автомобильную катастрофу и погиб. Других детей у них не было. Чтобы заглушить боль трагической утраты, они взяли в детском доме ребенка. Первое время ребенок вел себя хорошо, потом начались драмы. Все, что можно было своровать или просто унести из дома, ребенок воровал и выбрасывал во дворе, либо раздавал первым попавшимся людям. Исчезли ордена приемного отца, его депутатское удостоверение, постепенно была растащена библиотека и т. д. Ребенок носился по квартире как угорелый, все переломал. Порой на него находили приступы возбуждения, когда он крушил все, что попадало ему под руку, избивал приемную мать, выбрасывал в окно вещи. Родителям было стыдно обращаться к психиатру: все же они приемные родители, что подумают соседи, не станут ли они обвинять их в том, что хотят избавиться от мальчика? Пока они так рассуждали, мальчика возненавидел весь двор. Не было кошки или собаки, которым он не поджег бы шерсть или не пообрезал уши и хвосты; не было "Жигулей" или "Москвичей", на которых он бы не вырезал нецензурные слова. В конце концов, соседи обратились в милицию, и этого шестилетнего мальчика привели к детскому психиатру. У того не было сомнений в диагнозе, не было сомнений и в том, что ребенка следует госпитализировать в психиатрическую лечебницу. В ней больной пробыл полгода, выписался в более уравновешенном состоянии, но после выписки отказался принимать лекарства. Вновь стал дебоширить. Прежде благополучная семья превратилась в неблагополучную. Отца разбил инсульт, мать была не в силах справиться с уходом за больным мужем и за не менее больным приемным сыном. Детский психиатр посоветовал ей вернуть ребенка в детский дом. Мать воспротивилась: а если бы он был родным? Ведь не отдают же родного ребенка в детдом только из-за того, что он болен и за ним некому ухаживать? - Конечно, не отдают, - заявляли врачи. - Кошек больных жалеют - не то, что людей. И этого мальчика жалко. Только какой же выход? Из-за того, что вы потратите свою жизнь на перевоспитание этого ребенка - наверняка сына какого-нибудь пьяницы и преступника - погибнет ваш муж, достойный и уважаемый в обществе человек. Да и вас тоже ненадолго хватит: силы ваши не те, что прежде. И молодым родителям это грозит, а пожилым тем более. Женщина не послушалась. Однажды когда она пошла в аптеку за лекарствами, мальчик поджег квартиру. Она запылала. Парализованный отец не мог двигаться и получил сильнейшие ожоги, от которых вскоре скончался. Мальчик убежал из дому. Был объявлен всесоюзный розыск, мальчишку нашли и вновь привели к обезумевшей от горя женщине. Соседи написали письмо в горком партии. После этого ребенка вернули в детский дом. Мать навещает его, приносит гостинцы. И плачет. Мальчик же не понимает ее слез. Она его интересует лишь потому, что приносит сладости. Из детского дома мальчика периодически госпитализируют в психиатрическую больницу. Постепенно он становится лучше. В дальнейшем его поведение, видимо, совсем выправится - на фоне лечения, естественно. Но какими трагедиями пришлось расплатиться за это! А ведь если б его бездумные родители не зачали его, зная, что он обречен долгие годы приносить людям зло, как было бы проще, сколько бы нервов было спасено, сколько жизней достойных людей не было бы омрачено! И если бы приемные родители (эти, а не другие - более молодые, сильные, выносливые) соразмерили свои желания со своими возможностями и не стали бы брать именно этого мальчика из детского дома. И если бы... Много таких "если бы". Во всех таких случаях психиатрам невыносимо тяжело давать советы, ведь советы тут не только профессиональные, но и моральные. Врачи думают о здоровье детей - это их первая и главная обязанность. Но они обязаны думать и о здоровье тех, к кому такой ребенок попадает на воспитание. Не все так просто! Французский ученый М. Буржуа проанализировал проблему усыновления с психолого-психиатрической точки зрения. На его родине от трех до четырех тысяч детей ежегодно приобретают новых родителей, и это создает порой много сложностей, как у родителей, так и у усыновленных детей. Буржуа подчеркивает, что отношение к процессу усыновления в разных странах зависит от культурных традиций, от разнообразных обычаев. У некоторых народностей новорожденный преподносится в качестве подарка. На полинезийских островах почти каждый третий ребенок является усыновленным. При этом полный разрыв с матерью наступает в раннем возрасте. В современных развитых странах родители, покинувшие ребенка, осуждаются, и нередко ставится вопрос об их психиатрической полноценности, а усыновление или удочерение иногда рассматривается общественностью почти как подвиг. В США около 3 усыновленных детей пользуются психиатрическими консультациями (в Англии около 2,7). Эти цифры явно выше, чем обращаемость к психиатру детей из обычных семей. Чаще причинами обращения к психиатру являются склонности к кражам, лживость, агрессивное поведение, сексуальные отклонения. У взрослых, которые раньше тоже были усыновленными, регистрируются чаще, чем обычно, алкоголизм, различные нарушения поведения, зачатки которых у них, как правило, обнаруживались еще в детстве. Большинство специалистов утверждают, что чем больше возраст ребенка, тем опаснее для психического развития его усыновление. Буржуа предполагает, что большую роль в этом играет стремление ребенка найти своих истинных родителей. Примерно у 45 усыновленных психические расстройства, по данным ряда авторов, появляются в связи с постоянными мыслями ребенка о его настоящих родителях. Пишущий эти строки хотел бы предостеречь читателей-неспециалистов от слишком категорического толкования этих фактов. Мысли о своих биологических родителях, наверное, играют какую-то роль в происхождении или провоцировании психических расстройств. Главное здесь, однако, не это, а то, что и не усыновляли этих лиц так долго именно оттого, что у них уже были психические расстройства. А когда усыновили в довольно зрелом возрасте, эта патология и выявилась. Ясно, что чем раньше усыновили, тем лучше для ребенка. Детские психиатры могут привести много примеров, когда раннее усыновление смогло ликвидировать, не дать выявиться тем психическим отклонениям, к которым ребенок был склонен в силу наследственной предрасположенности. Детские врачи могут привести случаи, когда даже раннее усыновление не смогло ликвидировать последствия аномальной биологической конституции ребенка. Стало быть, тут однозначного ответа быть не может. И генетики, и педиатры, и специалисты по медицинской статистике зачастую мало еще знают закономерности процессов компенсации и декомпенсации таких детей. Решение этих вопросов - дело будущего. Влияет ли усыновление психически больного ребенка на его здоровье, что с ребенком происходит, когда он оказывается в новой семье, нельзя ли эту процедуру рассматривать как лечебную? Ведь если усыновление может быть мощным лечебным фактором, то тогда появляется надежда, что можно быстро и безболезненно избавиться от шизофрении и иных психических болезней. Полученные данные оказались, к сожалению, очень противоречивыми. В конечном итоге этот метод лечения был признан малоперспективным. Разумеется, если речь идет об усыновлении ребенка, чьи психические расстройства возникли из-за безобразного поведения родителей, то когда ребенок оказывается в хороших условиях, ему становится лучше и его психика гармонизируется (хотя он все равно будет тянуться к своим биологическим родителям). Когда же речь идет о шизофрении или иных психических расстройствах, то переход ребенка в другую семью (пусть самую идеальную) особой пользы для пациента чаще всего не приносит. Итак, в наши дни причиной помещения ребенка в детский дом является не столько неблагоприятное стечение обстоятельств, удары судьбы или социальные катаклизмы, сколько пьянство, распущенность, эгоизм, антиобщественное поведение или душевная болезнь родителей. Это одна сторона проблемы, обращенная в прошлое. Другая сторона обращена в настоящее и будущее - как помочь ребенку выправить свои врожденные дефекты, наверстать упущенное, стать полноценным человеком? Ведь ребенок ни в чем не виновен, он имеет право быть здоровым как в психическом, так и в физическом отношениях. И мы, взрослые члены человеческого сообщества, обязаны сделать все, чтобы ребенок не был лишен счастья и здоровья. Как этого добиться? Тут психиатр не может давать советов, он не должен вторгаться в сферу деятельности педагогов. Дать информацию, вызвать размышления, изложить свою позицию - обязан, но не более. Врачи лечат, педагоги воспитывают. Как? Тут отвечать должны не врачи, а педагоги. Узнав о том, какова нынче основная часть детей, находящихся в детских домах, некоторые слишком осторожные люди не захотят брать оттуда детей на воспитание, - вот к каким выводам могут прийти читатели, ознакомившиеся с этими строками нашей книги. Вывод этот неверен. Всегда существовали и будут существовать люди, которых ничто не остановит в их желании иметь приемного ребенка. Всегда существовали и будут существовать не только дети, рожденные от пьяниц и преступников, но и дети, которые попали в детские дома в связи с какими-либо несчастьями, выпавшими на долю их родителей. Другое дело, что удельный вес таких детей в разные эпохи неодинаков. И, наконец, самое главное: надо учитывать постоянно возрастающие успехи медицины. То, что раньше вообще не лечилось, сейчас лечится - или полностью, или частично. Появилось много новых препаратов, немыслимых еще четверть века назад. Значительно улучшилась система организации помощи обездоленным судьбой детям. Иными словами, хотя контингент детских домов стал более тяжелым, но одновременно с этим возросли возможности коррекции нервно-психических нарушений у детей. Это проблема не фатальная, не безнадежная, она вполне может быть разрешима. К тому же сердечное, доброе отношение приемных родителей к таким детям во многом нивелирует проявления их отклонений со стороны нервно-психической сферы. Бесспорно, что подобный контингент воспитанников требует и более активной работы воспитателей. Чем труднее дети, тем должны быть квалифицированней, терпеливее, человечнее, мягче воспитатели. Нужно улучшать работу детских домов, их материальную оснащенность, привлекать шефов, увеличивать число воспитателей - как штатных, так и внештатных (например, добровольцев, студентов, пенсионеров). Только в этом направлении удастся справиться с теми трудностями, которые могут переживать детские коллективы. Как теперь видит читатель, проблема брошенных детей очень сложна. Последствия отсутствия материнской заботы человек может ощущать всю жизнь, ведь все - и хорошее, и плохое - из детства. ^ Больной ребенок в семье. В июне 1980 года в Высшей медицинской школе г. Ганновера (ФРГ) проходила международная конференция, посвященная проблеме хронически больных детей. Известно, что свыше 10% детей и подростков в современном обществе страдают соматическими болезнями, причем у 5% из них психические и эмоциональные расстройства, возникшие на почве длительного течения соматической болезни или ее выраженности, становятся хроническими. Пребывание подобных детей в семье создает много сложностей, которые условно могут быть разделены на две группы: первая - как семья влияет на состояние больного ребенка; вторая - каким образом состояние хронически больного ребенка меняет психологический климат в семье. Отсюда и чисто практические задачи, стоящие перед психологами и врачами: добиться того, чтобы семья помогала хронически больному ребенку или подростку поскорее выздороветь или лучше адаптироваться и чтобы пребывание этого пациента в семье не вызывало в ней частых, шумных и уж тем более неразрешимых конфликтов. Мнения ученых тут расходятся. В частности, многие полагают, что современная психиатрия еще не может дать исчерпывающие ответы на подобные вопросы. Это объясняется относительной молодостью детской психиатрии и педиатрии - этим наукам не более ста лет, и они еще не накопили соответствующего опыта. Мы упоминаем об этой конференции, поскольку она была довольно типичной в одном отношении: несмотря на то, что было высказано много здравых и практически важных мыслей, реализация их очень затруднена - в первую очередь из-за непонимания родителями необходимости более бережного отношения к детям и критического восприятия своих недостатков (с целью, понятно, их ликвидации). Конференция привлекла к себе всеобщее внимание - ведь обсуждаемые проблемы интересуют всех, кто имеет детей. В частности, подробно анализировалось пребывание в семье психически больного ребенка и то, как сама атмосфера в семье может провоцировать или вызывать психические расстройства. Многие участники конференции активно ставили вопрос о так называемых шизофреногенных семьях, в которых вырастают дети и подростки с шизофренией. В таких семьях преобладают родители с нарушенными контактами, эмоциональной холодностью, взаимным равнодушием. Особенно большое значение имеют эмоциональные расстройства матери: некоторые авторы выделяют даже "псевдо-матриофокальную семью", в которой мать вроде бы и есть, но фактически она отсутствует. Еще хуже обстоит дело, когда в семье нет отца, а ребенка воспитывает шизофреногенная мать. Нередко этот ребенок является единственным в семье. Лондонские врачи Кюиперс, Берковитц и Лефф в своем докладе показали, что чем более естественно, предупредительно, терпимо и милосердно относились родственники к своим больным шизофренией родным, тем меньше было у последних рецидивов. Необходимо одновременно лечить как самого больного, так и его родителей (а зачастую и детей, и иных родственников). Если методы лечения больного могут быть самыми разнообразными, то лечение родственников должно ограничиваться, главным образом, семейной психотерапией. ^ . Специалист из ФРГ М. Меллер посвятил свое выступление вопросам самопомощи хронически больных и их родственников. Врач должен подсказать им, как помогать себе и на что направить эту помощь. Этой работе могут способствовать объединения типа "Родители помогают родителям", занимающиеся помощью пациентам и их родителям. Задачи этих объединений не только материальные и организационные, но и психопрофилактические и психотерапевтические, направленные главным образом на восстановление эмоционального тонуса детей, обмен опытом. В этих объединениях родителей широко используются различные виды социально-психологического и психотерапевтического воздействия. В большинстве европейских (в том числе социалистических) стран, в Северной Америке, Австралии и ряде других регионов получили широкое распространение и другие объединения родителей по взаимопомощи. Почему бы не создать их у нас? Я хорошо помню, как в 60-х и 70-х годах ко мне приходил один пенсионер, пропагандировавший некое объединение родителей, у которых больны дети. Этот пенсионер, энергичный, умный, жалевший несчастных мам и пап (у него самого кто-то болел), был полон того активного милосердия, которое так располагало к нему разных людей. Ко мне он шел за советом, чем бы могло такое объединение заниматься. Я рекомендовал, чтобы родители создавали нечто типа детского сада на дому: по очереди одна мать следит за 5-6 детьми, дает им лекарства, кормит, занимается и т. д. За разрешением создать такое объединение пенсионер пошел в роно, но положительного ответа не получил. Потом он перестал ко мне приходить. Но жизнь продолжается. И перемены, которые еще 5-10 лет назад казались утопическими, сейчас стали реальными. И я не сомневаюсь, что объединения типа "Родители помогают родителям" появятся и в нашей стране. Мы уже употребили термин "психотерапия". Что это такое? Психотерапия - это лечение с помощью психического воздействия. Мы выделяем медицинскую, психологическую и педагогическую психотерапию. Расшифровка содержания этих определений займет много места, и не этому посвящена наша книга. Отметим лишь, что педагогическая психотерапия вполне по силам учителю (игровая, семейная психотерапия), медицинская психотерапия занимается в первую очередь строго определенными видами психотерапевтического лечения (гипноз, наркопсихотерапия). У психолога свои инструменты психотерапевтического воздействия: коллективная психотерапия, группы общения и т. д. Впервые слово "психотерапия" использовал (правда, в несколько ином, чем ныне, смысле) А. И. Герцен в повести "Доктор Крупов", вышедшей в свет в 1847 году. Известно, что родоначальником термина "психотерапия" считается английский врач Даниэл Хак Тьюк, предложивший его в 1872 году и называвший психотерапией "лечение болезни путем воздействия разума на организм". В мире к настоящему времени насчитывается не менее 250 психотерапевтических приемов (к ним относятся гипноз и иные виды внушения, аутогенная тренировка и т. д.). В последние десятилетия появилась тенденция расширять понимание психотерапии, к ней относят даже разные виды перестройки личности на базе туманных религиозно-мистических принципов, а также довольно слабо относящиеся к медицине приемы - кулинаротерапию, лечение криком, особым дыханием и т. д. Естественно, что пишущий эти строки решительно отвергает отнесение к психотерапии указанных приемов. Итак, игнорируя социально-психологические аспекты пребывания ребенка и подростка в семье, врачи рискуют свести плоды своих трудов на нет, так как без правильного воздействия на подобных пациентов в условиях семьи (т. е. с помощью родителей) невозможно добиться их полной социальной и психологической реабилитации. В 1977 году на Московском международном кинофестивале демонстрировался австрийский фильм Я хочу жить". В нем показана счастливая семья: мать - актриса, после рождения сына всецело посвятившая себя воспитанию ребенка; отец - профессор-онколог и удачливо практикующий врач; десятилетний сын. Семья окружена друзьями, в общем, все прекрасно складывается у героев фильма. И вдруг - автомобильная катастрофа, сын Никки превращается в калеку. Мальчик прикован к креслу, у него травматическая афазия (исчезновение речи после травмы) и травматическое слабоумие. Медицина в этом случае, как считают авторы фильма, бессильна. Что делать? Отец постепенно склоняется к мысли, что сына следует отдать в дом инвалидов, ибо никто и никогда не сделает мальчика полноценным человеком, а если он останется дома, то семья распадется, счастье пойдет прахом, жизнь взрослых будет непоправимо исковеркана. Иначе смотрит мать: она, понятно, осознает, что сын безнадежен, но не хочет отдавать ребенка в дом инвалидов. Чем она руководствуется? Слепой, безотчетной любовью. Кто ее поддерживает? Подруги, друзья, родственники? Нет, ни один человек не разделяет желание матери посвятить себя сохранению физического существования ребенка, который, может быть, и не сможет, по мысли авторов, оценить ее героизма. Авторы фильма оставляют вопрос открытым в споре о том, что делать, как жить дальше. Их симпатии, конечно, на стороне матери, но и ее противники не вызывают у них раздражения или неприятия. А что думает пишущий эти строки? Односложного ответа у меня нет. И отец прав, и мать права. Впрочем, в этом и задача любого искусства - заставить задуматься над фактом, а не давать готовые ответы. Искусство и прямая дидактика исключают друг друга. Вот почему в большинстве приводимых нами киноиллюстраций нет готового ответа на поставленные в кинофильмах сложнейшие вопросы. Следует обратить внимание и на надуманность и нереальность альтернативы "семья - детский дом". Это не противопоставление, не взаимоисключение, а взаимодополнение. Родители сколько угодно могут посещать ребенка в приюте, брать его домой и т. д. Так и в нашей стране, так и за рубежом. Поэтому никогда не следует думать, что, переведя ребенка в дом инвалидов или детский дом, родители никогда его уже не увидят. Не увидят - если не захотят этого. А захотят - могут проводить с несчастным сыном или дочерью хоть 24 часа в сутки. Надо помогать детям всегда, даже если нечем помочь и, казалось бы, незачем. Люди должны помогать друг другу, особенно больным и несчастным. ^ . Всякий раз, когда приходится касаться проблемы содержания в семье или в больнице тяжело больных или совершенно неизлечимых пациентов, я вспоминаю одну и ту же историю. За годы своего правления фашисты уничтожили около четверти миллиона душевнобольных - об этом кошмарном преступлении нацизма никогда нельзя забывать наравне с гибелью людей в Освенциме, Хатыни или Орадуре. Больных - в том числе детей и подростков - расстреливали, убивали в душегубках, вводили им внутривенно воздух, делали инъекции отравляющих веществ. Трагедия заключалась в том, что нередко нацисты принуждали самих медиков убивать своих пациентов. Некоторые медицинские работники проявляли при этом героизм, большинство же подчинялись грубой силе. Вот по какому изуверскому сценарию проходили убийства душевнобольных на оккупированной территории Советского Союза. Собирали врачей и медсестер и приказывали им за 3-4 дня отравить всех хронически больных, которые не успели разбежаться. За непослушание - смерть. Видя, что медики отказываются выполнять приказ, нацисты расстреливали каждого второго-третьего из персонала. Оставшиеся в живых принимались исполнять приказ. После окончания войны эти люди были, естественно, наказаны. Мне доводилось общаться с некоторыми из них - все они были глубоко несчастными людьми, с исковерканной душой. Ведь для медика нет большего преступления, чем собственноручно убивать беззащитных больных. Вот на какие преступления толкали нацисты невинных людей! Разве это можно забыть? И тем более простить? Само фашистское государство было построено на тирании одних, страхе других, апатии третьих, пресмыкательстве перед силой четвертых. Лишь единицы боролись. И если бы не Советская Армия, эти единицы никогда бы не оказались в рядах победителей. Так вот - в этом государстве, где все понятия были поставлены с ног на голову, где люди мыслили совсем иными категориями, нежели все остальное человечество, в этом ненормальном государстве и люди вели себя ненормально. А как вели себя душевнобольные в экстремальных положениях, когда врачи их убивали? Душевнобольные вели себя как нормальные люди. Вот как все переменилось в тоталитарном фашистском обществе. Большинство душевнобольных быстро приходили в себя, как только чувствовали реальную угрозу жизни. В дальнейшем такие лица вели себя как обычные люди, стараясь избежать гибели. Дело усложнялось тем, что, с одной стороны, больные подсознательно чувствовали, что врач не принесет им ничего плохого (на то он и врач), но с другой - пациенты смутно догадывались, что что-то тут не так, что врач может стать их убийцей. Но даже в такой кошмарной ситуации больные в общем разбирались, что к чему, и убегали от своих убийц - в белых ли или в эсэсовских халатах. Тем же врачам, которые им помогали, больные старались содействовать в осуществлении спасения. Живет в Тарту замечательный человек - профессор Эльмар Юханович Кару. В 1944-1975 годах он заведовал кафедрой психиатрии Тартуского университета и был главным психиатром Эстонии. В годы фашистской оккупации Кару проявил выдающийся личный героизм, не имевший прецедента за всю историю психиатрии. Это единственный в мире психиатр, решившийся на спасение своих пациентов несмотря на угрозу собственной жизни (буду рад, если ошибаюсь, если узнаю, что были и другие мужественные люди). Что же произошло в Тарту в годы войны? Нацисты приказали доктору Кару (он был тогда главным врачом клиники) собрать всех тяжело больных, чтобы их уничтожить. Когда в положенный день фашистские убийцы пришли в клинику, они были изумлены: оказалось, что доктор Кару вместе с сыном и женой переселился в больничную палату, стал жить вместе с пациентами, заявив, что когда будут уничтожать его пациентов, пусть уничтожат и его самого с семьей. Поднять руку на известного ученого, за которого наверняка будут ходатайствовать психиатры Финляндии, Швеции и других стран, гитлеровцы не решились. Все годы оккупации Кару прожил в больничной палате вместе с пациентами. Ни один больной не был уничтожен. И этот поединок Кару с фашистами продолжался не один день, а более трех лет! В конце войны нацисты решили эвакуировать университет в Германию. Они предполагали, что, оставшись без своего защитника пациенты станут легкой добычей для убийц. Кару под угрозой силы вынужден был эвакуироваться, но с собой он взял всех "пациентов" которым грозила смерть в душегубках. К счастью, Советская Армия наступала быстро, эшелоны с эвакуированными сотрудниками университета застряли в Хаапсалу, откуда Кару со своими подопечными вернулся в Тарту. Кару по-эстонски значит "медведь". В доме доктора Кару много сувениров в виде самых разнообразных медведей. Это подарки больных, спасенных им. В том числе и тех, кого он уберег в годы оккупации. А ведь у многих врачей, допускавших убийства своих пациентов, был летаргический сон их совести. Не было этого сна у Эльмара Юхановича Кару. Как было бы хорошо, если бы как можно меньше людей впадали в преступную летаргию! В летаргию души, совести, знаний. Чтобы было поменьше невежественных, злобных, равнодушных людей! Чтобы люди брали пример с тех, чья душа горит состраданием, любознательностью, стремлением активно переделывать этот несовершенный мир. ^ Труды без отдачи? Среди моих знакомых есть одно семейство: вначале я приходил к ним как врач, а потом, перестав для них быть врачом, остался просто знакомым. В семье три женщины, нет ни родственников, ни близких друзей. Никто не помогает. Глава семьи - семидесятилетняя учительница, ветеран войны, человек неиссякаемой энергии, настойчивости, преданности делу. Дочь - тридцатипятилетняя женщина, юрист, пользующаяся большим уважением на работе. Внучка - восьми лет, страдает детским церебральным параличом, у нее олигофрения в степени глубокой имбецильности, на грани с идиотией. Девочку консультировали и лечили самые известные врачи Москвы, рекомендовали они лишь одно - определить девочку в дом инвалидов. И бабка, и мать категорически отказывались от этого. С грехом пополам они вылечили девочку от судорожных припадков, которыми она страдала с раннего детства, приучили ее пользоваться туалетом и хотя бы элементарно себя обслуживать. Когда девочка произносила какие-то нечленораздельные звуки, которые можно считать чем-то похожим на "мама", в доме царила праздничная атмосфера. Так шли годы. Конечно, ребенок становился чуть-чуть смышленей, но по-прежнему оставался глубоко умственно отсталым. Нормальный шестилетний ребенок очень отличается от нормального трехлетнего, при идиотии различия не столь бросаются в глаза, но какое-то улучшение всегда можно заметить. Ну, а судьба взрослых? Здоровье бабушки ухудшалось не по дням, а по часам: и от возраста, и - главное - от горя из-за внучки. Мать не знает, что такое отпуск, театр, вечеринка, - все свободные от работы минуты отдает дочери. Врачи перестали уговаривать ее определить безнадежно больную девочку в дом инвалидов. Они считают, что когда бабушка умрет, дочь сама это сделает. Я очень сомневаюсь в подобном исходе. У матери постепенно сформировалось сверхценное отношение к неизлечимо больной дочери. Она видит смысл собственной жизни в опеке над дочерью; в том, что она лишает себя новой, нормальной семьи, полноценного ребенка, она видит особый героизм, предел самопожертвования, оправдание и объяснение всего, чего не добилась в жизни. Много раз эти люди спрашивали меня: что им делать? Как врач я советовал поместить ребенка в дом инвалидов, но как человек был против этого. Я и сам не до конца понимаю, отчего совесть моя протестует против определения ребенка в дом инвалидов (кстати, эти дома ныне выглядят прекрасно, с детьми там занимаются и лечат; современные интернаты для хронически и тяжело душевнобольных - это дворцы и санатории по сравнению с тем, как они выглядели 20-30 лет назад). Я знаю только, что не бросать в беде, не бить лежачего, защищать слабого, противиться жестокости, протестовать (даже ценой собственной жизни) против деспотизма и унижений - это и есть основа нравственности человека. Эта основа не всегда совпадает со здравым смыслом. Короче говоря, никакое логическое объяснение не должно быть сильнее зова совести. Веления сердца обязаны быть сильнее доводов ума. Люди остаются людьми благодаря совести, а не благодаря рационализму. Рационалисты в нацистских мундирах уничтожали душевнобольных. Профессор же Кару, вопреки здравому смыслу, отказался помогать им. Он - человек, они - изверги. Мы - люди - должны брать пример с образцов человеческого рода, а не с информированных бессердечных машин. ...Но когда мне звонит кто-нибудь из этого несчастного семейства, о котором я сейчас рассказал, мне становится невыносимо жалко этих людей, судьба которых оказалась такой трагической. И помочь им я не в силах. И утешить нечем. ^ . Упомянем еще одно заболевание, которое приносит много страданий родителям. Это синдром Дауна, описанный в 1846 году французом Эдуардом Сегеном и выделенный в самостоятельную форму в 1866 году англичанином Джоном Лангтоном Дауном. С тех пор как в 1959 году была приоткрыта тайна происхождения синдрома Дауна, ученые продолжают интенсивно исследовать его, обнаруживая все больше и больше белых пятен; многие прежние представления оказываются неверными и требуют пересмотра. Если в недавнем прошлом не менее 25 всех пациентов с этим синдромом умирали, едва достигнув полугодовалого возраста, и лишь немногие доживали до пятилетнего возраста, то в наши дни в результате бурного развития медицины большинство доживают до пятнадцати лет и более. Отмечено много случаев, когда пациенты жили до 50-60-летнего возраста. Чем дольше живут подобные пациенты, тем больше новых проблем порождается их относительным долгожительством. Заболевания сердечно-сосудистой системы и крови, от которых больные прежде погибали, в настоящее время успешно лечатся. Это создает множество моральных и социальных проблем с непредсказуемыми последствиями. Если мужчины с этим страданием остаются в массе своей бесплодными и у них понижено половое влечение, то значительное число женщин с болезнью Дауна могут рожать детей (зачастую совершенно здоровых) и испытывают полноценное половое влечение. Естественно, что наибольшее внимание авторы всех монографий о синдроме Дауна уделяют положению такого ребенка в семье. Их описания и рекомендации носят, как правило, общий характер, направленный на то, чтобы щадить чувства несчастных родителей, но в то же время показать, что систематическое занятие с подобным пациентом может существенно увеличить его информационный и практический багаж. Если в отношении других тяжелых видов олигофрении редко возникают сомнения в необходимости определения пациента в дом инвалидов, то когда речь идет о синдроме Дауна - особенно в легкой степени, большинство родителей, испытывая массу горестных переживаний, все же предпочитают не помещать сына или дочь в дом инвалидов. Большинство лиц с синдромом Дауна отличаются добродушием, ласковостью, отсутствием агрессивности и злопамятности, веселостью, любят подражать, петь, играть, паясничать - именно этим они и вызывают наибольшую жалость и нежелание с ними расстаться. Сейчас доказано, что из 300 детей, родившихся от матерей в возрасте 36-37 лет, в среднем один будет страдать синдромом Дауна; из 150 детей, родившихся от матерей в 38-39-летнем возрасте, один будет обнаруживать синдром Дауна; один из 100 детей, родившихся от матерей в возрасте 39-40 лет, будет страдать этим расстройством. Но если матери больше 40 лет, то каждый пятидесятый ребенок будет обнаруживать этот синдром. Закономерности достаточно убедительные, но тут нужно не забывать, что существует множество исключений из этого правила. По-видимому, лишь сочетания неблагоприятных факторов, приводящих к нарушению генеративной функции матери, могут вызвать такое сложное расстройство, как синдром Дауна. Что же касается наследственности по отцовской линии, то она совершенно еще не исследована. Обнаружив, что их первый ребенок страдает синдромом Дауна, многие родители категорически отказываются от второго ребенка. Они часто ошибаются. Лучше бы обратились в медико-генетические консультации, которые помогают родителям выбрать верное решение. В медицине описано несколько сотен психоневрологических расстройств, имеющих главным образом наследственное происхождение. Эти болезни - всегда большая душевная драма родителей, которых остается лишь пожалеть. Но их нужно и утешить. Ведь врачи сейчас располагают большим арсеналом воздействия на детей с подобной патологией. Более того, с каждым годом ученые успешно разгадывают многие проблемы, прежде совершенно непонятные. Сейчас, например, можно ставить верный диагноз еще не родившемуся ребенку. А ведь как это важно для предотвращения возможных нарушений у ребенка при родах и в послеродовом периоде. В наше время ускорились все процессы. И открытия ученых тоже. Не за горами то время, когда многие генетические заболевания будут вовсе ликвидированы. Но пока это не случилось, не обходите, родители - будущие или уже ставшие ими - медико-генетические консультации: ведь в них вы можете получить порой исчерпывающие ответы на те или иные конкретные вопросы. На страницах этой книги иногда появляется слово "лечение". О содержании лечения, т. е. сугубо медицинской категории, раскрытие которой часто является врачебной тайной, мы распространяться не станем по вполне понятным причинам. Отметим лишь, что от педагогов и тут зависит многое. Ребенок побывал на приеме у психиатра, тот назначил лечение, мать удивилась, отчего так много таблеток рекомендовал медик, пошла к нему, чтобы узнать, в чем дело, но во врачебный кабинет тянулась большая очередь, и мать решила отложить разговор до следующего раза. Оказавшись через несколько дней в школе, она спросила учителя, что думает он о количестве назначенных ребенку лекарств. Педагог повел себя не идеально, но близко к этому: он посоветовал обратиться с подобным вопросом к врачу. Ну, а как могло выглядеть идеальное поведение учителя? Тут вариантов много, самый верный такой. "Комментировать советы, данные представителем профессии, к которой я не отношусь, - мог бы сказать педагог, - я не стану: не мое это дело. Но знаю, что не бывает больших или малых доз, большого или малого количества препаратов, - есть дозы и лекарства, соответствующие состоянию пациента, его возрасту, его конституции, его болезни, а есть дозы и лекарства неадекватные. Тут единственным судьей может быть только врач, поэтому нужно выяснить правильность назначения препаратов только у того, кто их назначил. Коли назначил - стало быть, у него были на то веские причины, и ни один посторонний человек (в том числе другой детский психиатр) не может быть объективным судьей. Нужно верить врачу, его опыту, его здравому смыслу. А ежели веры этой нет, то можно просить назначить консилиум: тогда многое прояснится. Самому же родителю менять терапию, что-то добавлять или убавлять, давать лекарства не в те часы, которые рекомендовал врач, иными словами, заниматься самодеятельностью, ни в коем случае нельзя. Можно проявлять какую-то инициативу и самостоятельность только по совету врача и с его согласия". Вот если так или примерно так будет говорить каждый учитель родителям детей, лечащихся у психиатра, то лучшего психиатру и желать не надо. ^ . Каждому человеку (а ребенку тем более) требуется для своего гармоничного развития необходимое количество тех раздражителей, которые действуют на его органы чувств - эти раздражители называются сенсорными. Глухой или слепой человек находится, стало быть, в условиях той или иной сенсорной депривации из-за того, что у него выключены либо недостаточно функционируют соответствующие органы чувств. Например, если человека поместить в сурдокамеру, т. е. в такое помещение, в которое не будут поступать звуки, он будет находиться в условиях сенсорной изоляции. Ученых давно интересовала судьба таких людей, однако до последнего времени не было достоверных данных о том, как влияет на формирование личности длительная сенсорная изоляция. В 60-70-е годы появилось много описаний влияния сенсорной изоляции на психику детей и взрослых. Вот некоторые из выводов ученых. Если у человека все органы чувств развиты достаточно, но его на длительное время изолировать от окружающего мира и тем самым полностью исключить поступление любой информации, то у него возникают психические нарушения, которые хотя и временно, но бывают весьма выраженными. Это главным образом слуховые и зрительные галлюцинации, они полностью овладевают психикой человека, воспринимаются как реально существующие ситуации и явления. Такие галлюцинации испытывали, в частности, некоторые космонавты, находясь в сурдокамерах во время подготовки к полетам. Появление этих кратковременных психозов говорит, между прочим, о необыкновенном совершенстве психики человека: если организм не получает извне необходимого количества раздражителей и отдельные органы чувств временно как бы бездействуют, то эти органы, привыкшие к соответствующей сенсорной нагрузке, сами начинают имитировать внешние раздражители. Вступает в действие феномен обратной связи (П. К. Анохин), в результате чего в мозге возникают зрительные или слуховые образы предметов и явлений. После того как сенсорные раздражители вновь начинают поступать в нужном количестве, органы чувств переключаются на другой режим работы и реагируют уже на реально существующие раздражители. Если этих раздражителей нет, органы чувств их как бы "выдумывают". Пребывание в условиях абсолютно полной сенсорной депривации встречается, конечно, редко и только в рамках того или иного эксперимента. Чаще всего возникают такие состояния, которые обусловлены полным или частичным выключением лишь одного органа чувств. Л. М. Барденштейн, Г. В. Козловская, В. Ф. Матвеев и другие советские ученые исследовали детей и подростков, страдавших глухотой, тугоухостью, слепотой, резким снижением зрения и различными промежуточными состояниями. Они показали, что особенности характера, вызванные переживаниями своего дефекта, различны и зависят не только от самого основного расстройства, но и от фона, на котором они формируются. Например, ребенок родился в условиях неблагополучно протекавшей беременности и перенес в первые дни жизни воспаление головного мозга. По жизненным показаниям его лечили стрептомицином, который вызвал осложнение в виде глухоты. В дальнейшем в поведении и характере ребенка стали обнаруживаться явные отклонения. Как их квалифицировать? Только как следствие глухоты или только как остаточные явления раннего органического поражения головного мозга? Нет, конечно. Никогда нельзя забывать и о том, что ребенок с такой патологией находится еще и в соответствующем социальном окружении, которое влияет на него. Если к такому ребенку плохо относятся, его бьют, ругают, недопонимают его, если родители стыдятся своего больного ребенка, у него могут развиться различные невротические и характерологические нарушения, не имеющие прямого отношения к его глухоте. Но оттого что ребенок глух, у него могут быстрее возникать конфликтные отношения с окружающими: с одной стороны, глухой не все слышит и переживает это, иногда предъявляя к окружающим повышенные требования, а с другой стороны - у окружающих может исчерпываться терпение удовлетворять требования такого человека, чем еще больше увеличивается риск возникновения конфликтов. Все родители хотят своим детям добра, но иногда это естественное стремление может приносить больше вреда, чем пользы. Вот один из примеров. Ослепленные любовью и жалостью к своему ребенку, у которого заметно снижен слух, родители, вместо того чтобы отдать сына или дочь в школу для детей со сниженным слухом, всеми правдами и неправдами помещают ребенка в обычную школу. Они надеются, что, находясь среди сверстников с полноценным слухом, их ребенок получит больше пользы, чем в школе для слабослышащих. Что же происходит на самом деле? Ребенок на уроках напрягает слух, ему начинает казаться, что, пользуясь его полуглухотой, одноклассники что-то замышляют против него. Нарушается характер, снижается успеваемость, приходится переводить ребенка в школу для детей со сниженным слухом. А ведь все это можно было бы предотвратить, если бы ребенок сразу же был определен в соответствующую школу. Наука не описала каких-то очень выраженных специфических черт характера, которые отличают слепых или глухих детей. Если у них и обнаруживаются эти нарушения, то причиной их чаще всего является не столько сама по себе слепота или глухота, сколько особенности их социального окружения, конституции и те факторы, которые привели этих людей к повреждению органов чувств. Ученых давно волновала еще одна проблема. Вот ее суть. Ребенок или подросток с раннего детства лишен того или иного органа чувств. Можно ли скомпенсировать недостаток сенсорных раздражителей избытком положительной эмоциональной информации? Допустим, ребенок слеп от рождения. Уменьшит ли яркая материнская любовь горечь переживаний такого человека? Если верить житейскому и врачебному опыту, здравому смыслу и литературным описаниям (вспомните короленковского "Слепого музыканта"!), ответ может быть лишь однозначно положительным. Конечно, компенсация будет неполная, но все же будет. Чем больше обижен судьбой ребенок, тем в большей любви родителей он нуждается. Но эта любовь, понятно, не должна быть слепой, уродующей характер ребенка, бездумно идущей на поводу, потакающей детским капризам. Недостаток одних сенсорных раздражителей может компенсироваться интенсивной работой других органов чувств. У незрячих обычно обострен слух. Дети, изолированные от себе подобных, но имеющие возможность читать, обычно интенсивно занимаются самообразованием и нередко достигают в этом больших успехов. Бывает, конечно, и иное. Представим на мгновение, что человек оказался изолированным на многие годы от себе подобных. Меняет это его характер, возникают у него какие-либо характерологические и более грубые психические нарушения? Наука пока не может однозначно ответить на подобный вопрос. Это связано со многими причинами. Во-первых, таких наблюдений очень мало и они не дают абсолютно достоверной информации. Во-вторых, возможность характерологических нарушений связана не только с самим фактом длительной изоляции от людей, но и с изначальными особенностями их психики. Люди, у которых были уже какие-либо психические отклонения, легче впадали в уныние, быстрее теряли терпение и надежду на избавление от беды. У них опускались руки, они переставали заботиться о себе и, так сказать, дичали: нарушалась речь, у некоторых появлялась беспричинная веселость и пр. Люди идейные, убежденные в своей правоте, с сильной волей, целеустремленные, выдержанные преодолевают испытание одиночеством несравненно лучше, чем слабовольные, неуверенные и слабые духом. Родительская любовь, верность друзей, помощь единомышленников, чувство долга и многие другие факторы помогают людям, изолированным от общества, сохранить свое человеческое лицо, хотя у некоторых из них нередко появлялись характерологические особенности: они становились подозрительными, слишком погруженными в себя. ^ Вечные раны. Одним из самых больших бедствий являются войны. За всю историю человечества практически не было более или менее длительных периодов, когда не было бы войн. Но какими бы ужасными ни были войны прошлых веков, они ни в какое сравнение не идут со второй мировой войной. Трудно представить, чтобы людям было принесено больше страданий, чем в XX столетии. Двадцать миллионов убитых только в нашей стране за четыре года Великой Отечественной войны, а сколько искалеченных, обездоленных, измученных? Разве можно хотя бы как-то измерить слезы матерей и детей, пролитые за эти 1418 страшных дней? Бесчисленные психические стрессы перенесли люди, были голод, бомбежки, смерть близких, дети лишились нормального детства (одна безотцовщина чего стоит!). Но война закончилась, наступили годы восстановления экономики, горечь утрат постепенно притупилась, многие стали забывать прошлое. Большинство пришли в себя и уже не обнаруживали грубых душевных отклонений - пластичность нервной системы человека поразительно велика. Но не все обходится так хорошо. В 1971 году один из голландских журналов опубликовал серию статей, посвященных влиянию недоедания на психическое развитие детей. Оказалось, что если ребенок недоедает после двухлетнего возраста, это не приводит к серьезной задержке его психического развития. Если же дети хронически недоедали в первые пятнадцать месяцев своей жизни, то у большинства из них обнаруживалась задержка психического развития, сочетающаяся с душевной пассивностью, неактивностью, равнодушием к своей судьбе и к общественным явлениям. Неизбежное недоедание в годы войны окончилось, а последствия его многие будут ощущать всегда. Вторая мировая война поставила несколько кошмарных экспериментов, не имевших прецедента в истории. Речь идет об ужасах нацистских концлагерей и трагедии Хиросимы и Нагасаки, последствия которых ощущают и по сей день очень многие из переживших все это. Важно и то, как устраивалась жизнь людей, перенесших ужасы лагерей уничтожения и атомные бомбардировки, после окончания войны. Там, где к ним относились по-человечески, если они получали достаточную любовь родных и близких, там и состояние этих людей более или менее выравнивалось. А если эти несчастные становились отверженными, если их изолировали от здоровых (как это случилось, например, с большинством людей, пострадавших от атомных взрывов), то, конечно, судьба их оказывалась драматической. Особенно трагична судьба детей - им всегда бывает тяжелее, чем взрослым, уже закаленным своим прежним опытом и умеющим активнее и целеустремленнее защищаться от ударов судьбы. ^ . Различные катаклизмы (землетрясения, наводнения и т. д.) также надолго оставляют след в психике некоторых людей. Гибель близких людей, невозможность начать новую жизнь после катастрофы и т. д. - все это существенно отражается в первую очередь на чрезмерно чувствительных и впечатлительных детях и подростках (и особенно часто тогда, когда они физически ослаблены, переутомлены и пр.). Характер человека начинает постепенно меняться: нарастает раздражительность, вспыльчивость, ранимость либо замкнутость, нерешительность, стеснительность, робость; у некоторых - педантичность, завистливость, утрированная добросовестность и пр. Дети реагируют на стихийные бедствия и социальные катаклизмы точно так же, как реагируют близкие взрослые. Если мамы и папы держатся мужественно, не плачут и не суетятся, с ребенком ничего не случится, он даже не заметит, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Ребенок копирует взрослых и осознает, что если взрослые спокойны, то и ему ничего не грозит. Более того любое живое существо, имеющее потомство, при угрозе первым делом спасает потомство. Вспомните хотя бы картину Карла Брюллова "Последний день Помпеи". Матери, изображенные на ней, прикрывают своих детей - не мужей, не возлюбленных, не родителей. Так было всегда в живой природе. Поэтому ребенок чувствует, что его не бросят в беде, что ему всегда помогут. Оттого и психические потрясения у детей редки - если, конечно, у них полноценные родители, думающие о детях больше, чем о себе. Группа узбекских медиков в 1984 году изучила судьбу четырнадцати мальчиков и восьми девочек в возрасте от одного до четырнадцати лет, у которых после землетрясения (а в Средней Азии они, к сожалению, часты) развилось стойкое длительное болезненное состояние, требовавшее специальной помощи. Что же это были за дети? Ведь землетрясения переживают миллионы людей, а психические расстройства встречаются лишь у единиц. Как и следовало ожидать, обследованные пациенты и до землетрясения страдали различными невротическими нарушениями, возникшими на фоне определенных свойств характера - болезненной капризности, пугливости, впечатлительности и т. д. Лиц без неврозов в прошлом и без карикатурно заостренных свойств характера тут не было. Фактически землетрясение лишь усугубило, усилило то, что уже было: недержание мочи и кала, заикание, снохождение, сноговорение и пр. Интересно, что у всех больных имелся страх повторения землетрясения, усиливавшийся после аналогичных катаклизмов. С годами у большинства обследованных все эти явления безвозвратно прошли. Подобные нарушения вследствие катастроф бывают далеко не всегда. Реже они встречаются, если такая же беда постигла многих людей: все более или менее одинаково несчастны, у всех утраты и горе. В тех же случаях, когда горе носит индивидуальный характер ("я пострадал, а соседи и близкие нет"), как правило, и возникают неврозы и другие нарушения. Вот почему во время войн число больных неврозами не увеличивается, хотя, казалось бы, количество и значимость психотравмирующих ситуаций резко возрастают: у всех горе, у всех погибают родные и близкие, всем тяжело, некогда ходить по врачам. То же самое было и у лиц, переживших нацистские концлагеря: пока они находились в лагере, психические нарушения у них возникали относительно редко (все заключенные испытывали одни и те же опасности, всем грозило одно и то же), а после освобождения, когда все эти люди стали находиться в разных условиях, у них появились более выраженные расстройства и резко возросла смертность (в том числе и самоубийства). Раньше нервы были напряжены, душа была полна только одним - как бы выжить, а когда опасность миновала, воля расслабилась, демобилизовалась, резервы ее уже истощились, все оказались в разных условиях - вот тогда и начались не меньшие переживания, чем во время войны или пребывания в концлагерях. ^ . В 1950 году был опубликован дневник Анны Франк. Эта книга произвела на людей громадное впечатление. Но этот дневник интересен и с точки зрения психологии и медицины. Многие зарубежные исследователи даже ввели в обращение термин "ситуация типа Анны Франк". В чем суть этого явления? В течение 25 месяцев на чердаке одного из домов в Амстердаме скрывалось восемь человек, которым грозила смерть в нацистских лагерях. Среди этих людей была тринадцатилетняя Анна Франк. С 12 июня 1942 года по 1 августа 1944 года она вела дневник, в который записывала редкие события своей жизни, ибо была изолирована от сверстников, не могла покидать свое убежище, должна была говорить шепотом и т. д. Лишенная возможности общаться с различными людьми, выходить из своего дома и делиться переживаниями с подругами, одаренная девочка с ювелирной тонкостью описывала свои наблюдения, мысли и смены настроения. Дневник Анны Франк - не только потрясающий человеческий документ, который остался в истории духовной жизни человечества как символ мужества людей и обвинительный документ против фашизма, - дневник Анны Франк является также незаменимым источником изучения развития душевной жизни подростка в условиях своеобразной изоляции и постоянной неспровоцированной угрозы жизни. Жизнь в особых условиях должна была наложить существенный отпечаток на психику Анны, конечно, это и произошло: она быстро взрослела, лучше контролировала себя, "не распускалась". Поскольку выход энергии вовне у нее был ограничен, она много фантазировала, предавалась мечтаниям. Обнаружить какую-либо патологию в поведении Анны нельзя. По рассказам отца - Отто Франка (единственного оставшегося в живых из тех, кто прятался в том доме), Анна отличалась жизнерадостным и веселым характером, умела за себя постоять и была во многих отношениях выдающимся ребенком. О том, что это была незаурядная личность, так рано выявившая себя, можно судить и по ее дневнику. Под ударами судьбы, которые выпали на долю этой девочки, сгибались многие сильные люди, но Анна выдержала все и осталась несломленной: умерла она в концлагере за два месяца до окончания войны. Любовь родителей, а также осознание общности судьбы со своими товарищами и, конечно, жизненный оптимизм помогли Анне Франк сохранить веру в справедливость и человечность. В 1962 году было опубликовано психологическое исследование 23 человек, чье детство прошло примерно так же, как прошло детство Анны Франк, - эти люди находились в концлагерях либо долго скрывались от гестапо. После освобождения из заключения они с трудом приходили в себя, не сразу привыкали к нормальной жизни. В дальнейшем у них исчезли явные расстройства, но отдельные личностные свойства, нажитые во время страшных лет преследования, сохранялись и периодически обострялись при возникновении психотравмирующих переживаний. Западногерманский психиатр Курт Колле считает, что многие из тех, чье детство прошло в концлагерях, к 25-30-летнему возрасту оставались замкнутыми, безвольными, не способными защитить себя, не имеющими в жизни цели и друзей, мышление их характеризовалось узостью и детскостью. Однако к подобным заключениям следует относиться крайне осторожно. Врачи могут судить только о тех, кто к ним обращался за помощью. Люди, о которых пишет Колле, это его пациенты, и он увидел в них вышеуказанные черты характера. А сколько людей, чье детство прошло в таких же страшных условиях, никогда к психиатрам не обращались и не имели каких-либо расстройств? ^ . В конце 1986 года по общесоюзной программе Центрального телевидения был показан двухсерийный телефильм "Свидетель", смотреть который без слез трудно, хотя художественные достоинства этого произведения во многом оставляют желать лучшего. Снят фильм по повести белорусского писателя В. Козько "Судный день". 1945 год. Белоруссия. Детский дом. В нем живут дети партизан, дети мирных жителей, убитых фашистскими карателями. У всех детей разные характеры и разные судьбы. Учителя жалеют ребят, стараются своим добрым отношением компенсировать им отсутствие материнской любви, утрату родительского дома. Послевоенные трудности с продовольствием и одеждой, помещением - ну что ж: у всех горе, всем трудно, и люди переносят это стойко и мужественно. Один из воспитанников детского дома - угловатый щуплый паренек по фамилии Летечка. Он не знает, кто он, кто его родители, что с ним случалось в жизни. Он подозревает, что его родных убили нацисты, что поэтому он попал в детский дом, но дальше предположений и туманных воспоминаний дело не идет. Нервный, раздражительный, вспыльчивый, но одновременно и добрый, справедливый мальчик. У Летечки туберкулез и, как сообщается в заключительных титрах фильма, он вскоре умрет, но зрители этого уже не увидят. Постепенно выясняется, что в период оккупации Летечка провел несколько кошмарных лет в так называемом киндерхайме - это был концлагерь, замаскированный под детский дом, в котором у детей брали кровь для гитлеровских лазаретов. В этих же киндерхаймах изуверы-фашисты ставили опыты над своими жертвами. Вот почему у Летечки такое слабое здоровье, плохая память, ему трудно учиться. Хорошо хоть в живых остался: ведь большинство обитателей киндерхаймов уничтожалось, чтобы замести следы преступлений. Однажды мальчика просят прийти в качестве свидетеля на суд над фашистскими карателями, который проводится в том местечке, где живет паренек. Летечка приходит. Судят выродков, которые убивали мирных людей, причем убивали с садистским удовольствием и думали, что никто никогда не разоблачит их. Летечка вспоминает свою жизнь, изуродованную этими него днями. Ему больно, страшно вспоминать гибель своих родных, свое чудесное спасение. Но одновременно он осознает, что эти воспоминания помогают ему восстановить непрерывность восприятия его жизни, возвращают его самому себе. Война - это самый страшный удар для последующих поколений, который только можно себе представить. Но и в обыденной жизни семьи таится множество опасностей для психического здоровья детей, у которых при неправильном поведении родителей и окружающих могут сформироваться реакции, которые могут стать необратимыми. К их рассмотрению мы и переходим. |
Ваша оценка этого документа будет первой.
Ваша оценка:
Похожие:
База данных защищена авторским правом ©MedZnate 2000-2016
allo, dekanat, ansya, kenam
обратиться к администрации | правообладателям | пользователям
allo, dekanat, ansya, kenam
обратиться к администрации | правообладателям | пользователям