М. Е. Бурно клиническая психотерапия
|
|
Скачать 12.2 Mb.
|
|
3.2. ^ о существе Терапии творческим самовыражением (1999) 1,6) Помнится из молодости, как один врач-психотерапевт, с которым вместе работали, дружески улыбался над первыми моими печатными работами по TTC, занятиями с пациентами в этом духе. Он говорил: «Выходит, когда мы радуемся сойкам и синицам в лесу, в парке, когда пишем смешное письмо приятелю или любовное — женщине, когда торжественно уходим в прошлое своего народа, пробуя расстегай или другое старинное кушанье, фотографируем и так далее, и тому подобное — мы не просто все это с охотой, вдохновением делаем, то есть интересно живем, живем нашей жизнью, а мы, оказывается, всем этим лечимся, да?» Сегодня я убежден, что это очень важный вопрос для понимания TTC и хочу как можно яснее на него ответить. Да, все эти состояния творческого вдохновения, конечно же, лечат в высоком смысле, точнее — действуют целебно, то есть шире, нежели лечат: сообщают и здоровому человеку, его душе цельность с радостным чувством своей цельности. Но в то же время все это есть сама жизнь, а не Терапия творческим самовыражением. TTC как научное искусство, во-первых, не есть сама жизнь в том смысле, как не есть сама жизнь, например, пейзаж, рассказ, романс, научная статья. Все это — творческое переживание-осмысление жизни, как и TTC. И во-вторых (а это — главное), TTC есть не просто творческое переживание-осмысление жизни (в себе самом и вокруг себя), не просто увлеченность жизнью, а более или менее сложное, посильное научное изучение своей душевной природы, природы других людей, а также изучение животного и растительного царств, царства минералов и всего другого неживого — по отношению к своей личности. То есть в разнообразном творческом самовыражении с осознанным выяснением своего, личностного отношения ко всему на свете для поиска своего, главного, сравнительно немногого, что сообщает тебе творческое вдохновение уже в своей особой сложности (и в смысле, видимо, более сложного и стойкого отворения наших внутренних аптек) — как светлую содержательную осознанную встречу с подлинным собою для других. Встречу психастеническую, аутистическую, полифоническую, депрессивную и так далее (в соответствии со своим характерологическим радикалом (мозаикой радикалов) или хроническим расстройством) — и в то же время с переживанием своей уникальности-неповторимости «внутри» этого психастенического, аутистического, полифонического, депрессивного, как и «внутри» своего мужского, женского, юношеского, старческого. Эта встреча-изучение есть не только целительная радость, любовь, но и одновременно яркое ощущение-понимание своего смысла-предназначения, своей цельности-цели в жизни, среди людей, — именно сообразно своей природе и сложившимся жизненным обстоятельствам. Пусть это мое цельное предназначение-смысл представляется сегодня сравнительно малым, даже крохотным, но все равно оно святое для меня и близких мне людей, важное для моей собаки и т. д. Понятно, все это, прежде всего, — о взрослых пациентах. Но и дети способны почувствовать-понять, что они разные по природе своей для разных переживаний и дел, разные, потому что такие разные люди и животные живут и в народных сказках, и в детских книгах, фильмах, потому что один школьник, как он сам говорит, больше похож характером на Пушкина, а другой на Лермонтова и т. д. В Одессе благодаря, прежде всего, А.Е. Штеренгерцу и Е.А. Поклитару всегда понимали-чувствовали это главное в TTC. Поэтому впервые именно в Одессе TTC как, думается, нечто самостоятельное в культуре перешагнула из медицины в педагогику и из ближнего зарубежья в дальнее. Так, в работе Т.Е. Конрад-Вологиной (США, Чикаго) и Е.А. Поклитара (Украина, Одесса) «в практике школьного воспитания» преподаватель знакомил учащегося «с особенностями различных характеров», помогая увидеть подобные, особенности у «выдающихся поэтов, писателей, живописцев, музыкантов (путем чтения отрывков художественных произведений, демонстрации диапозитивов, прослушивания фонограмм)», «что в конечном счете позволяло школьнику сориентироваться в поиске своего жизненного пути, выбрать наиболее валидную своему характеру профессию, стремиться к общению с людьми, оптимально способными удовлетворять его социальные, душевные и духовные устремления» (Конрад-Вологина, Поклитар, 1997). ^ (1970)* 2) 28 психастеникам уже более трех лет помогаю амбулатор-но в психотерапевтическом кабинете диспансера**. 18 из них пришли в кабинет с жалобами на свой «дурацкий характер». Остальные — с ипохондрическими состояниями: они мучительно сомневались, не больны ли «смертельной» (рак, лейкоз), «позорной» (сифилис) или душевной (шизофрения) болезнью. В работе с психастениками у нас наметилась психотерапевтическая тактика, которая принесла пациентам значительное улучшение. Лечение пациентов первой группы (с жалобами на «дурацкий характер») * Доклад на объединенной конференции кафедры психотерапии Центрального института усовершенствования врачей (ЦИУВ), психотерапевтической группы при Институте судебной психиатрии им. В.П. Сербского и Психиатрической городской больницы № 12 (Стрешнево) 29 марта 1968 года. Эту давнюю работу, как и следующую за ней, помещаю в этом разделе, поскольку TTC началась именно с лечебного преподавания пациентам элементов психиатрии. Со временем это обучение стало все более наполняться творчеством в соответствии с клиническими особенностями пациентов (прим. 2000 г.). ** Психоневрологический диспансер № 2 (Москва). В первой беседе наводящими вопросами подробно перечислялись пациенту его психастенические черты. Например: «Поговорив с человеком, часто мучаетесь, что не так надо было что-то сказать, а этак?», «Для вас неопределенность хуже плохой определенности, не так ли?» Приходилось при этом слышать от удивленного пациента: «Откуда вы это знаете? Да вы рассказали мне всего меня!» Пациенту сообщалось, что у него своеобразный, хорошо известный науке характер. Если он с помощью врача и книг подробно изучит себя, ему станет легче: известное уже не так мучительно, как неизвестное. Чем больше знаешь себя, тем легче себя воспитывать. Полезно напомнить психастенику, что «сомнение есть свойство более высокого ума» (И.А. Сикорский), что подобным характером отличались многие большие люди, например, Дарвин, Чехов. В этот же день пациент, ожидавший от врача микстур, таблеток, раздражающего утешения, получал домашнее задание — прочесть о психастеническом характере в статье и в книге П.Б. Ганнушкина. Последующие психотерапевтические беседы (1 час 1—2 раза в месяц) более чем наполовину превращались в уроки типологии характеров с домашним заданием. Психастеники любят читать психологическое, копаться в своей душе, наблюдать людей. Все мои пациенты этой группы, интеллигентные люди с высшим образованием, увлеклись характерологией (независимо от профессий), писали в библиотеках конспекты по человеческим характерам. Слова «психопат», «невротик» не шокировали их. В домашнее задание входило не только научное чтение (Т. Рибо, П.Б. Ганнушкин, С.А.Суханов, А.Ф. Лазурский), но и художественное. Пациенты характерологически анализировали героев Л. Толстого, Чехова, Щедрина, Достоевского. Все 18 пациентов уже через 3—4 месяца такого рода индивидуальной рациональной психотерапии сообщили о стойком облегчении своего состояния «по причине психологического просвещения». Многие из них уже иронически иллюстрировали «психастеническое» примерами из своей жизни. «Раньше я почему-то считал, что люди должны думать и поступать, как я сам, — рассказывал один пациент. — А теперь стал понимать, что откуда во мне самом, лучше стал разбираться в людях, понимаю теперь, что от кого ждать можно, сообразно этому себя веду, меньше трачу напрасно душевных сил, и, право, мне теперь много легче». Пациенты реже стеснялись, терялись, тревожились по пустякам, увереннее чувствовали себя в тех ситуациях, в которых раньше было очень трудно. «Теперь, — рассказывала одна пациентка, — когда мне нужно идти к начальнику, я стараюсь смеяться над собой: ну, конечно, психастеничка несчастная, конечно, ты будешь сейчас стесняться перед дверью, — и мне с этим насмешливым пониманием своего состояния гораздо легче туда идти». Может возникнуть вопрос, не станет ли чтение психиатрической литературы источником ятрогении. Мне не удалось такого наблюдать. Кроме того, как выяснилось, мои пациенты и до психотерапевтического кабинета, копаясь в себе, читали психиатрические книги, многого там не понимая и толком не зная, что читать. Ценность просветительной психотерапии такого рода подтверждается также одним житейским наблюдением: психастеникам-психиатрам гораздо легче «жить с таким характером», нежели психастеникам-непсихиатрам. Отмечу, между прочим, что более половины наших пациентов до встречи со мной сомневались, пристально наблюдая за особенностями своего душевного склада, не больны ли душевно. Только «разъясняющая беседа» (без изучения научной литературы), как правило, мало помогает интеллигентному психастенику, поскольку часто оставляет сомнение: не утешает ли врач? Лечение пациентов 2-й группы (с ипохондрическим состоянием). Этим пациентам в первые встречи врачебно доказывалось, что «смертельной», «позорной» или душевной болезни нет у них. Ипохондрическое состояние психастеника (постоянно сомневающегося, особенно по поводу самого себя, человека) держится на сомнениях, часто весьма логичных. Например, психастеник, имевший случайные половые связи (или случайные поцелуи), узнает о существовании скрытого сифилиса и начинает опасаться — не болен ли им. Охваченный сомнениями, он не может полноценно работать, читает в библиотеках о сифилисе, надеясь таким образом исключить его у себя. Просит врача: «Докажите мне, что у меня нет этой болезни, и я успокоюсь». Действительно, специальной литературой, логикой, лабораторными анализами разбить ипохондрические сомнения психастеника — значит снять ипохондрическое состояние, по крайней мере, до нового, более подробного сомнения. Разъяснительная психотерапия психастенической ипохондрии требует подробного знания клиники смертельных и «позорных» болезней. Психастеники внимательно читают медицинские книги. О раке, лейкозе часто знают больше психиатра. Простое утешение (без подробного разъяснения) раздражает их. Когда ипохондрические сомнения разбивались логикой, знанием и больной до новых сомнений успокаивался, ему сообщалось, что наклонность к сомнениям есть особенность его личности. Начиналось вышеописанное преподавание психиатрии, характерологии — как профилактика новых ипохондрических состояний. Одновременно с этой работой приходилось рассеивать свежие ипохондрические сомнения, которые теперь появлялись все реже. В настоящее время у 9 пациентов 2-й группы ипохондрического состояния не отмечается. Только у одной пациентки (пожилой женщины с анацидным гастритом) мучительные опасения, что гастрит начал или скоро начнет перерождаться в рак, держатся уже более 3-х лет. ^ (1977) 23> В тревожном, обостренно-нравственном обдумывании психастеником прежде всего своих отношений с людьми, своего здоровья и здоровья близких, как известно, отчетливо звучит тон будущего, т. е. склонность неустанно в темных красках прогнозировать указанные моменты. Однако по причине блеклой чувственности психастеника (слабости «животной половины» — павловское выражение) бессознательная (интуитивная) часть «вероятностного прогнозирования» (И.М. Фейгенберг) здесь весьма расплывчата. Психастенику не свойственны «острый глаз», «острый слух», «тонкий нюх», дегустационные способности и т. п. Ему, например, мало присуща давно известная врожденная способность «почуять» точно и сразу нравственный облик незнакомца, особенно свойственная некоторым «классическим» женщинам, детям, даже собакам. Психастеник обычно легко и быстро оценивает интеллект человека, но не нравственность. Нередко доверчивый (склонный, несмотря на свою подозрительность, искать в людях хорошее), он человеком очаровывается, а потом, заметив в нем дурное, наполняется досадной неприязнью к нему. Во всяком случае интуитивная оценка людей и событий здесь страдает неопределенностью, и психастеник обычно понимает это с печалью и растерянностью перед жизнью. «Как всегда, мои глаза открылись с большим опозданием», — пишет об этом в дневнике один пациент. Со временем некоторые психастеники научаются более или менее компенсировать эту свою интуитивную «животную» слабость размышляющим наблюдением за людьми, попытками классифицировать людей. Итак, пациент, охваченный тревожными сомнениями по поводу того, правильно ли он поступил в отношениях с людьми или нет, не есть ли неприятные ощущения в животе признак рака, — напряжен главным образом от неопределенности (убежденности в самом плохом нет, но и уверовать в лучшее трудно). Замечание И.М. Фейгенберга (1972, с. 46) о том, что эмоциональное 6* 163 напряжение возникает в «ситуации неопределенного прогноза» весьма подтверждает эти клинические наблюдения, намекая на лечебный вывод, впрочем, старый, как мир: попытаться доказать человеку безосновательность его тревоги и тем успокоить. Особенное улучшение (успокоение) наступает, когда психастеник, хотя бы в некоторых подробностях познавший психастенические механизмы (причину тревожных сомнений) и личностные реакции других людей, научается точнее прогнозировать сознательно переживания, поступки — собственные и чужие. Чем правильнее, определеннее прогноз, тем дальше от эмоционального хаоса с «черными» сомнениями. Известное уже не так страшно. Психастенику делается основательно легче, когда, познакомившись под руководством психиатра-психотерапевта с некоторыми художественными, психологическими, психиатрическими книгами, он научается ценить в себе психастеническое (сколько психастеников среди великих людей!), вырабатывает трезвое отношение к своим слабостям и «понимающую снисходительность» к людям, ему неприятным, однако достаточно безвредным. Такая просветительно-воспитательная, способствующая духовному созреванию психотерапевтическая работа имеет главной целью научить пациента ослаблять эмоциональное напряжение, превращая непонятное (неосознанное) в понятное (осознанное). Идеалом тут, видимо, следует считать случаи, когда психастеники, делаясь психиатрами, компенсируют в большой мере себя профессией. Но тогда ипохондрические переживания от знания (точнее, полузнания) большого количества серьезных соматических болезней всех клиник — могут углубиться. Мой собственный опыт такой работы с психастениками — 32 удачных амбулаторных случая. Дело это чаще всего не берет много времени: измученный переживаниями пациент быстро схватывает смысл лечения и прекрасно работает самостоятельно в библиотеке. Амбулаторные встречи с врачом содержат в себе разборы прочитанного, чтоб не запутаться ему в сложных книгах, разъяснения, беседы о трудностях и радостях, жизненные советы, может быть, успокаивающие гипнотические сеансы; все это — в атмосфере душевного тепла и дружеского ободрения. Психоаналитик, конечно, также считает, что помогает своему пациенту осознать неосознанное, но, по существу, тут внушается пациенту, как правило, тот или иной «причинный» момент мифологического содержания. Например, психастеник узнает на психоаналитическом сеансе, что его робость и тревога есть выражение давнего неосознанного «эдиповского» страха, что отец кастрирует его за вожделение к матери. Подобное, понятно, не имеет отношения к клинической психиатрии и реалистическому мышлению. Уточню рассказанное отрывками из писем пациента К. (с его разрешения)*. К. 38 лет. В прошлом он настолько тяжело страдал от психастенической стеснительности с «боязнью чужого взгляда» (В.М. Бехтерев), что более года, в тяжелой декомпенсации, почти не выходил на улицу, упорно, но без успеха пытаясь себе помочь самовнушением, Библией, фрейдовским психоанализом. За семь лет психотерапевтической разъяснительно-просветительной работы с ним он окончил энергетический институт, поступил в аспирантуру, женился, решился иметь ребенка, защитил диссертацию, снял темные очки-«консервы». «Помогает и сознание того, что то, что есть у меня, есть у многих людей. В том числе и у знаменитых, как, например, Чехов. Тает мысль об уникальности моих переживаний». «Теперь понимаю, женщина, с которой у меня были неприятные столкновения два года назад, истеричка. От людей подобного склада лучше держаться подальше и не становиться их врагами, особенно, если эти люди в чем-то тебе завидуют. Я все больше и больше убеждаюсь, что не знал людей как следует. Я их считал подобными себе и думал, что они себя так же поведут, как я бы повел в той или иной ситуации. Если же они вели себя не так, как я ждал, то это порой травмировало меня (...). Знание типов людей может многое дать. Это поможет не только избежать лишних неприятностей, но и даст понимание того, что не я один с недостатками, что есть люди с еще большими недостатками, чем я, и ничего, живут себе и даже довольны собой». * Когда статья была уже напечатана (1977), я наконец, просомневав-шись несколько лет, убедился, что у К. не психастения, а аффект-эпилепсия Братца (как и у Л. Толстого) с тяжелой злобноватой раздражительностью-застенчивостью и склонностью к глубинному анализу. Вместе с тем я убедился, что такого рода лечение, значит, помогает и здесь. К., благодаря TTC, нашел свой смысл в тихой нравственно-религиозной проповеди добра и уже в течение многих лет находится, в сущности, в экзистенциальной ремиссии (прим. 2000 г.). Описывает, как с товарищами по работе по торжественному поводу был в ресторане. «Истеричка, которая меня задирала, напилась. Даже в пьяном виде она картинно закидывала голову назад, картинно томилась. Все-таки, несмотря вии Гдава 3 ни на что, мне ее жалко. Она ведь несчастный человек. У нее нет духовного (глубокого) контакта с людьми. Сейчас она живет, кажется, с каким-то женатым мужчиной. На ней вряд ли кто-либо женится (я тому не завидую, кто бы это сделал)». «Я заметил, что если кто-то ведет себя не очень хорошо со мной, грубит, а я отношусь (пытаюсь относиться) к нему так, как отнесся бы психиатр (психотерапевт), то моя позиция становится сильнее, чем в том случае, когда я принял бы тон грубияна». «Я считаю внушение слабым средством, так как след, который оно оставляет в человеке, похож на росток без корней». «Произведения Чехова стали для меня чем-то вроде Библии; когда настроение надо поправить, я читаю его». «Когда занимаешься психоанализом Фрейда, то возникает такое чувство, как будто становится все лучше и лучше, хотя на самом деле это не так (часто становится хуже реально). Кажется при этом, что еще чуть-чуть — и вот она, первопричина, познав которую, все неприятное можно устранить. Кажется, что еще одно усилие — и вот она, эта балка, разбив которую, можно разрушить все здание болезни. Но эти чувства обманчивы. Действия занимающегося психоанализом похожи на действия идущего за болотным огоньком — чем дальше идет, тем труднее ему потом выбраться из болота». «Если человек стеснителен, застенчив, неуверен в себе, то от этого плохо никому не делается. (...) ...люди, которые судят о достоинстве человека по тому, насколько он нахален, насколько он не считается с людьми, насколько склонен подавлять других людей, подчинять их себе, командовать ими (...), жалки в своей (...) неспособности понять всю сложность человека». «Они схожи с людьми, которые оценивают дом по тому, насколько он ярко выкрашен снаружи. Если у кого-то появилось чувство превосходства над стеснительным человеком, ну и бог с ним, пускай тешит им себя». «Медлительность психастеника в самом начале решения задачи (научной), по-моему, кажущаяся, так как одной из ее главных причин является углубленное изучение самой задачи психастеником, рассмотрение возможно большего числа ее граней. Я это наблюдал у трех-четырех наших психастеников». «Сегодня ездил на лыжах без очков. Чудесный был день, светило солнце, шапки снега на ветвях, снег чистый упругий». ^ 98> Терапия творческим самовыражением, как не раз уже отмечал, — терапия духовной культурой, но не психологически ориентированная (не экзистенциально-гуманистическая психотерапия), а терапия, проникнутая естественно-научным, клиническим мироощущением. При всей своей наполненности духовным опытом человеческой культуры. То есть, TTC, в отличие от психологической, религиозной психотерапии, не проходит мимо клинической дифференциальной диагностики (и в том числе подробного изучения характерологических радикалов), а исходит их всего этого и вместе со всем этим способна бесконечно развиваться. TTC может серьезно помочь людям со сложной дефензив-ной душой — с тягостным тревожным переживанием неполноценности, разлаженности-рассыпанности своей личности. Изучая под руководством психотерапевта элементы психиатрии, характерологию, пытаясь выяснить, как все это обнаруживает себя в духовной культуре (в искусстве, литературе, науке, в творческом общении человека с природой, в собственном творчестве и т. д.), дефензивные пациенты открывают себя, других, весь мир как уже в известной мере подготовленные психотерапевты-характерологи. «Вот почему чувствую, думаю так, а не иначе». «Вот почему муж теряется там, где я спокойна, уверена в себе». «Вот почему типичное древнеегипетское искусство так сложно-символически отличается от реалистически-теплого древнегреческого». Такова, оказывается, конкретная природа характеров, рассматривающих-переживающих мир аутистически, синтонно, психастенически, авторитарно и т. д. И остается следовать своей природе, всячески развивая ее, чтобы быть еще больше собою: вдохновенно-творчески расковаться в своей общественно-полезной, природной душевно-телесной особенности, в своейлюбви к созвучным тебе людям, животным, растениям, минералам, в обретении своего смысла, своейзадачи в жизни. Итак, TTC поможет дефензивам, а другим пациентам сообразно их природной предрасположенности к иному мироощущению, их культурной почве, поможет психоаналитическое погружение в их бессознательное, психологическая терапия личностным ростом, светлое религиозное переживание, религиозное толкование трудностей, трагедий жизни, а то и просто внушение или технические психотерапевтические приемы. Психотерапевты интуитивно или осознанно выбирают, сами открывают психотерапевтические методы обычно для насущного лечения себя самих, сообразно своей природе, — а заодно подобным образом помогают и пациентам. Приложение к заметке Из тетради «Целебные крохи воспоминаний» Натюрморты Бывало, восьмиклассником в каникулы сидел дома в дождь. Окно нашей комнаты выходило на дубовую аллею с грачиными гнездами. Дубы — в двух, разделенных асфальтовой дорожкой палисадниках. Асфальт — в серых лужах, и возле самой близкой к окну лужи ползет синяя гусеница. В палисадниках влажная трава и голубые цветки цикория на крепких, как проволока, стеблях. Так трудно сорвать цветок, в отличие, например, от одуванчика. Но от самого слова «цикорий» вкусно пахло домашним кофе. Асфальтовая дорожка ведет к главному красно-кирпичному корпусу больницы Кащенко. Видно его старинное крыльцо с металлической узорной крышей-козырьком. Все тускло-мокрое, на душе заторможенно-тягостно. Думается, вот уже в восьмой класс перешел. И хоть буду теперь носить взрослый галстук (начну, пожалуй, с вязаного зеленого), но ведь уже сколько прожил, уже так меньше осталось, умру когда-нибудь, как и гусеница, грач, цикорий. И тогда я, чтоб развеяться, принимался фотографировать натюрморты. Разложу под настольной лампой катушку ниток, клубок шерсти, ножницы, наперсток, несколько пуговиц, круглых и треугольных, — все из маминой шкатулки. То так положу, то этак, чтоб нравилось своим расположением. Потом другой натюрморт придумываю — из старых книг со спичечными коробками, с синей хрустальной вазой или из кастрюли, хлеба, картофелин. Теперь знаю, почему так старательно, по-своему все это тогда раскладывал. Это я себя, свой душевный склад укладывал-рассматривал в расположении вещей. И благодаря этому тревожная неопределенность будущего потихоньку ослабевала, отходила. Делалось легче от обретенной определенности своего характера и, значит, своего будущего. Ведь в будущем, в судьбе человека так много связано с характером, который в главных чертах уже в детстве сложился. Я, конечно, не понимал тогда, что пытался фотографическими натюрмортами душевно опереться на свой характер, почувствовать свою долговечность, ощутить, что будущее не темно, а уже примерно знаю, как в каких обстоятельствах буду переживать и действовать. Мои мальчишеские фотографические натюрморты — это не только долгая (сколько будут храниться снимки) жизнь всех этих вещей, но и долгая жизнь расположения этих вещей, т. е. характера. Вот что главное. Люди рождаются и умирают своими телами, но надолго остаются душевно, то есть своими душевными особенностями в особенностях всего того, что оставляют после себя, если работают не как машины, а по-своему, творчески. Вообще, по-моему, самое главное слово — особенность. 6 августа 1984 г. Карельский перешеек 3.6. Терапия духовной культурой (ТДК) (Из «Справочника по клинической психотерапии», 1995)85) Анализируя развитие психотерапии в мире, Вольфганг Кречмер (1982) высвечивает все крепнущие в последние десятилетия тенденции, уводящие психотерапевтов прочь от психоанализа. Это движение «от аффекта и инстинкта — к субъекту, от страдания — к воле, от анализа прошлого — к овладению настоящим, от причин — к жизненным целям, от единичных проблем — к целостной личности, от индивида—к группе, от изолированной терапевтической ситуации — к созиданию в духе, приближенном к жизни, от психологии — к культуре и религии». Таким образом, психотерапия мира становится все более одухотворенной. «Культура проникает в лечебные схемы, — отмечает В. Кречмер, — лечение становится культурной жизнью». Сама собою складывается в современной психотерапии целая область — ТДК, объединяющая разнообразные приемы, методы непосредственного целебного воздействия на пациента духовным опытом человеческой культуры. То есть речь идет не просто о выяснении своих неосознанных конфликтов с помощью, например, спонтанного рисования, не просто о поиске рецептов в библиотерапевтической книге для разрешения своей тягостной ситуации, не просто о смягчении душевной напряженности музыкой, а прежде всего — об увлеченном лечении обогащением культурой, проникновением в культурные ценности для обретения целительного мироощущения, своего собственного творческого и, значит, целебно-вдохновенного пути в Человечестве, смысла своего существования. Духовная культура как царство одухотворенно-индивидуального свойственна только людям, потому что только людям свойственны духовность, творчество: созидание по-своему, в согласии, в соответствии со своей бездонной духовной индивидуальностью. Целебное духовное обогащение осуществляется, прежде всего, созданием творческих произведений, творческим общением с искусством, литературой, наукой, техникой, природой, творческим погружением в прошлое своей семьи, народа, человечества. Основной, творческий, «механизм» ТДК, как это всегда происходит в психотерапии, неизбежно перекрещивается, соединяется с иными «механизмами» в живой психотерапевтической работе (рациональным, суггестивным, аналитическим, групповым и т. д.). Более или менее углубленно творческий «механизм» работает в психоанализе К. Юнга, в групповой роджеровской психотерапии, в экзистенциально-гуманистической психотерапии, в восточных психотерапевтических ориентациях, но есть методы, направления, в которых творчество является одним из основных «механизмов», составляет самое ядро лечения. Наиболее известные у нас методы ТДК — это Арттерапия, Музыкотерапия, Библиотерапия, Аретотерапия А.И. Яроцкого, Психотерапия миросозерцанием Я. Марциновского, Психосинтез Р. Ассаджиоли, Синтетическая психотерапия В. Кречмера, Психотерапия увлечениями Ю.А. Скроц-кого, Этнотерапия 3. Кочовой, М. Хауснера, Позитивная психотерапия Н. Пезешкяна, Ландшафтотерапия, Психотерапия горя Ф.Б. Василюка, Психотерапия скульптурным портретом Г.М. Назлояна, Терапия творческим самовыражением М.Е. Бурно. Клинические приемы ТДК у нас нередко обозначаются как приемы, методы эмоционально-стрессовой психотерапии в соответствии с концепцией эмоционально-стрессовой психотерапии В.Е. Рожнова (1985). Классическое представление Г. Селье о стрессе как «об общем адаптационном синдроме», о живительной, целительной силе «организми-ческих» лекарств повседневного одухотворенного эмоционального стресса, — конечно же, дает основания видеть в понятии «эмоционально-стрессовая психотерапия» клинический (с подчеркиванием биологической основы) подход к лечению благотворным эмоциональным подъемом, к помощи духовным самоусовершенствованием, «возвышающими» (В.Е. Рожнов) душу занятиями (Бурно М., 1981, 1989). Концепция эмоционально-стрессовой психотерапии (суть которой в системе целебного применения душевного подъема [эмоционального стресса] различной сложности и выраженности — сообразно клиническим, личностным особенностям [Рожнов, Бурно М., 1983]) в недавние застойные годы послужила у нас благотворным полем для произрастания многих интересных лечебно-практических исследований такого рода, в т. ч. и в лечении больных острыми психозами (Смирнов, 1985). Однако в последние годы все яснее становится, что термин «эмоционально-стрессовая» не приживается в психотерапии для обозначения лечения духовным «возвышением», культурой. «Стресс» еще сильнее понимается теперь обществом, в основном, как острое и чаще вредоносное напряжение души. В психотерапевтическом смысле «эмоционально-стрессовыми» называют чаще всего различные шоковые приемы эмоционального воздействия в духе кодирования по А.Р. Довженко, не имеющие отношения к лечению духовной культурой. ТДК в различных своих формах показана прежде всего пациентам с достаточно сложными переживаниями (в т. ч. тревожными, депрессивными), что говорит о душевной тонкости, глубине и, значит, способности целебно воспринимать духовную культуру. Это невротические состояния, психопатии с переживанием своей неполноценности, депрессии, соматические страдания (в т. ч., с самым плохим прогнозом). Арттерапия (APT/" (англ. art —- искусство) — лечение изобразительным (прежде всего) творчеством (живопись, скульптура, графика, декоративно-прикладное искусство, творческая фотография и т. п.). Художественным (в т. ч. изобразительным) творчеством целенаправленно помогают душевнобольным в Европе уже с конца XVIII в. Московский психиатр М.Ю. Лахтин (1926) в 20-е годы XX столетия основательно-клинически исследовал «психотерапевтическое влияние художественных трудовых процессов) на невротиков и психопатов в санатории. В США APT вышла из психоанализа полвека назад. В настоящее время APT распадается на несколько ветвей, однако все это — психологическая психотерапия искусством, творчеством в отличие от клинической терапии творчеством (TTC). 1. Психодинамическая APT. Основывается на психоаналитической символике, на представлениях Фрейда и Юнга о том, что бессознательные переживания обычно легче, нагляднее обнаруживают себя образами, символами в художественном творчестве, нежели словами. Зрительное легче избегает цензора, нежели его вербализация. Основополож-ница этой ветви APT, американский арттерапевт-педагог Маргарет Номберг (Margaret Naumburg) к середине нашего века разработала специальные психодинамически ориентированные обучающие программы для детей по лечению искусством. * Дабы не спутать с AT. Многие артгерапевты прямо не объясняют пациентам художественные символы в их рисунках в группе или в индивидуальных занятиях, но косвенно-осторожно, поощряя свободные ассоциации, побуждают пациентов к целебному осознанию конфликта, изображенного в рисунке, к прозрению (инсайту). В Германии вместо «арттерапия» чаще используют более широкое понятие «гештальтункстерапия» Э. Биньек — Bi-nieíc Е., 1982) — «терапия целостными образами» (Gestaltung-stherapie). Это, в сущности, психоаналитические занятия, не только изобразительные, но и лечебные образные разговоры, образное писание, пение, выразительные движения тела и т. д.).
Библиотерапия (БТ) (греч. ЫШоп —- книга) — лечебное чтение книг. Еще И.Е. Дядьковский (1836, с. 25) отмечал, что «психическое лечение производится» в том числе «выбором больному предметов для чтения». Как психотерапевтический метод БТ сложилась к 40—50-м годам XX столетия, прежде всего в США. Библиотерапевтическая помощь многообразна. Часто она служит вспомогательным «мостом» между врачом и пациентом: чтение научных, научно-популярных, художественных книг о своей болезни, характере, дабы не впадать в тревожную панику от неопределенности («что будет со мной?»). Однако часто пациент нуждается здесь в том, чтобы врач объяснил ему прочитанное, увиденное на картинке, сам осмотрел «страшную» родинку и т. д. Истинная БТ относительно самостоятельна в том смысле, что она есть чтение книг, живущих собственной жизнью, т. е. представляющих собою не просто информацию, а живую душу их автора. В таких случаях обычно нет потребности у пациента встретиться с автором, книга нередко представляется даже почему-то более глубокой, нежели ее создатель. Эти (не только художественные) книги созвучны пациенту строем своего авторского переживания и потому дают возможность катарсически отреагировать, почувствовать, осознать себя отчетливее, яснее самим собою. А это часто дает читателю творческое вдохновение с доброжелательностью к людям, уяснение своей жизненной дороги, своего смысла. Сегодня уже можно говорить о разновидностях БТ.
4. Религиозная БТ. Одна из самых известных и тонких сегодняшних библиотерапевтов американская монахиня Ар-лин Хине (Hynes А., 1990), соглашается с К. Юнгом в том, что из страдания человека выводит только сознание того, что существует Разум, более сильный, нежели твой собственный, и ты в его власти. Для нее этот Разум — есть Бог, и поэзия (именно само стихотворение, а не его описание) — это «дорога к Божественному». В библиотерапевтических занятиях она бережно «выращивает» в пациентах следующие прекрасные свойства: Духовность (ощущение Бога), Живое восприятие, Проникновение в сущность. Уместность (например, способность находить более точные слова для выражения переживаний). Целостность (гармония с самим собою и с миром), Всеобщность (способность видеть общую картину мира с ответственностью своей перед Землей и Космосом). Аретотерапия А.И.Яроцкого (греч. arete— доблесть) — есть, в сущности, психотерапевтический содержательный, научно обоснованный призыв — нравственно воодушевиться, «проникнуться идеализмом» (идеализм здесь понимается как охваченность идеалами): целебным наслаждением природой, искусством, доблестным общественным служением на основе альтруистического мироощущения. Этот призыв (в духе истинно русского интеллигента) изложен, прежде всего, в работах «Идеализм как физиологический фактор» (1908) и «О возможности индивидуалистического обоснования альтруистической морали» /1913). В статье «О психотерапии при хронических внутренних болезнях» (1917) Александр Иванович Яроцкий (1866-1944), интернист, психотерапевт, писатель, подытоживая свои прежние исследования «о влиянии высших сторон душевной жизни на возникновение и течение внутренних болезней», утверждает, что «человек живет столько, сколько у него имеется в запасе идеализма», «душевных сил», т. к. «от состояния его душевного мира зависит состояние и степень изнашиваемости его внутренних органов». Яроцкий, сколько известно, не разработал каких-то специальных практических воодушевляющих пациента арето-терапевтических методов, но целебно-одухотворенное, проникнутое добротой содержание его романтически-материалистических сочинений с яркими примерами из врачебной практики, религии, художественной литературы и мировой истории — бесценный материал для творческого психотерапевта. Психотерапия миросозерцанием (Я. Марциновский). Германский врач Ярослав Марциновский (1 Магсто\У81и) в начале века предложил свой метод просветительно-воспитательного лечения нервных больных, существо которого в том, чтобы помочь пациенту проникнуться целительным идеалистическим миросозерцанием. Марциновский (1913), в соответствии с состоянием больного, советует лечить и покоем, и внушением, и гипнозом, и интересными занятиями, однако призывает врача при встрече с нервными состояниями «не упускать из вида желательную конечную цель, хотя бы дело шло о самом незначительном с виду симптоме». Эта конечная цель — «создание личности сильной, внутренне свободной и независимой от своей участи», «личности, преисполненной высоких и чистых идеалов и нравственных требований». Здесь, как и при аретотерапии А.И. Яроцкого (см.) речь идет о целебной охваченности, наполненности идеалами, но не в клинико-материалистическом смысле общественного альтруистического служения, а в истинно-идеалистическом философском понимании. В процессе психотерапевтического воспитания, наполненного живыми, проникновенными беседами с врачом, пациент (хочется уточнить — пациент, предрасположенный к идеалистическому мироощущению) поднимается в душе над своей обиженной «крошечной личностью», видит себя как частицу превосходящего нас целого — частицу своей семьи, своего народа, всего человечества, всего живого вообще, всей Природы. А что же есть в этой мировой жизни личная судьба пациента, в чем ее смысл? В том, чтобы он, покорный «мировой судьбе», «идее развития» (для которой законы природы — лишь средство), с достоинством нес «свой кирпич для созидания стремящегося ввысь храма всего живого», выполнял «достойную за- дачу в жизни». И тогда («чувствуя себя живым выражением общей божеской мысли не для того, чтобы потеряться в ее беспредельности, но для того, чтобы найти себя в ней в более чистом и высоком виде») перестаешь с радостной высоты на кого-то сердиться, перестаешь мерить свое страдание меркой «собственных близоруких желаний». «Будь, что будет; в конце концов, это приведет нас к свету, хотя бы и через глубочайший мрак». И уходит нервность, раздражительность, и все телесное улаживается само собой. Вот, например, Марциновский поначалу объясняет пациенту нервность его желудочных расстройств, указывая на их капризность: «Вчера Вы переварили в приятном обществе целую гору майонеза из омаров без всякого вреда, а сегодня Вас убил детский суп». Он, конечно, мог бы «с важной миной» назначить «до мелочей измышленный диетический режим». Но не в этом дело! Побуждая целебно пациента к идеалистическому, религиозному мироощущению, Марциновский, однако, считает, что «врачебный целитель души» отличается от «религиозного целителя» тем, что «приноравливается» к особенностям отдельных людей. «Из высшего наблюдательного пункта» он видит различные формы мироощущения пациентов как «разные языки». «С одинаковой горячностью» врач должен уметь говорить на этих языках: на языке христианства и свободомыслия, на языке учений древней Индии... Но, когда пациент уверится в том, что понимаем его и тепло к нему относимся, — возможно, указывая ему ошибки и недостатки его личности и мировоззрения, от которых страдает, довести его до «того единого, что все ищут и благодаря чему могут быть устранены все раздоры и ссоры». Таким образом, Марциновский психотерапевтически воспитывает пациента в духе «монистического идеализма», говорящего на языках различных религий. И когда говорит о «светлых вершинах религиозного созерцания», на которые поднимаются его пациенты, то, видимо, как и В. Франкл, полагает, что Бог не так «мелочен», чтобы требовать веры в себя именно в виде какой-то определенной религии. Но уж в отношении «естественно-научного материализма» Марциновский убежден, что его время прошло. Работы Марциновского, как и работы Яроцкого и других классиков психотерапии, замечательны и тем, что их могут библиотерапевтически изучать пациенты. Если работы Марциновского помогают формированию целебного идеалистического мироощущения у тех, кто к нему предрасположен, то работы Яроцкого хороши для пациентов материалистического склада. И все же помощь сегодняшнего психотерапевта тут весьма желательна — для живого руководства этой библиотерапией. Синтетическая психотерапия (СПТ) В. Кречмера (1958, 1963, 1992). Психиатр-психотерапевт Вольфганг Кречмер (Wolfgang Kretschmer) из Тюбингена (1918—1994), обогащенный клинической психиатрической школой своего отца Э. Кречмера, создает на основе собственного опыта концепцию СПТ. Существо ее, прежде всего, в том, что в психотерапевтический процесс синтетически включаются биологическое, психологическое и духовное. Помощь врача простирается от устранения симптома до подготовки к осмысленной жизни. Сразу же следует пояснить, что для В. Кречмера, как одухотворенно-идеалистического исследователя, психологическое (душевное, характерологическое) — это совершающееся, как и природное (биологическое), по определенным правилам, в соответствии с научно установленными закономерностями и закономерно связанное своими особенностями с биологическими (телесными) особенностями. Духовное (личностное, метафизическое) — это то, что «переступает» эти правила, не зависит от строения тела и характера. При этом в рамках СПТ возможно говорить о духовном лишь в философском понимании, т. е. как об уме и воле. Духовное в религиозном понимании — это Святой дух, тепло направляющий человека к добру. В сравнении с этим пониманием, для самого нравственного клинического психотерапевта духовное, личностное есть так же индивидуальное, включающее в себя особенности ума, размышление о себе в мире (самосознание), но нет такой пропасти между духовным и душевным-характерологическим (эмоционально-волевое своеобразие). Духовное своими особенностями так же тесно, неотрывно связано с телом, как и характерологическое (в узком смысле). В основе душевного и духовного — Природа, Материя, развивающаяся сама по себе, по собственным законам, без высшей доброй Цели, стихийно. И она вечна, она есть наша Судьба — в том смысле, что мы не способны переступить ее законы. Для В. Кречмера же духовное вечно, потому что оно есть намерение Бога, пронизывает душевное и телесное и со временем освобождается от душевного и телесного (это нельзя доказать, в это можно лишь верить). Врач, работающий в духе СПТ, во-первых, верует в стихийную целебную силу Природы как в «процесс психофизического созидания», во-вторых, он обращен к пациенту как к ответственной, творческой, свободной личности и, в-третьих, признает «культурно-общественное пространст- во, которое, являясь продуктом труда и фактором формирования человека, есть родина человека, защищающая и исцеляющая его». Итак, пронизывающая нашу жизнь культура, без серьезного целебного воздействия которой на пациента невозможна СПТ, — есть родина человека. Религиозная культура может отражать в себе Бога (напр., в религиозной живописи). СПТ, в отличие от психоанализа, имеет богатейшие истоки в нравственном и научном воспитании, ритуалах, проповедях, молитвах, в телесном и волевом обучении (йога), в зрелом познании, размышлении (санкхья), в дзэн, в гипнозе, терапии средой, в эстетическом воспитании (Гете-Шиллер), глубинной психологии (Новалис—Карус), в мифологии (в понимании Шеллинга). СПТ показана пациентам с болезненными тягостными переживаниями и одновременно стремлением поправиться («невротические» и некоторые шизофренические расстройства). В. Кречмер полагает, что «человек вступает в жизнь уже как индивидуальное телесно-душевное образование, а не аморфный ком»; он ограничивается возможностями конституции и не моделируется «сообразно какой-нибудь абстрактной теории (марксистское воспитание, классический психоанализ)», но и не представляет собою «чистый результат некоторого непреклонного природного явления (наследственности, телесных повреждений)». «Основной биологической проблемой психотерапии» является замедление биологического процесса, нарушение созревания. В. Кречмер детально разбирает физические и душевные задержки созревания. Так, при неравномерно задержанном созревании инфантильные побуждения могут переплетаться со взрослыми инстинктивными движениями (напр., человек стремится к женитьбе, но оказывается в ней ребенком). От разногласия биологического и социального возникает конфликт, возможен невроз. Если психоанализ сводит конфликт к надличностным (имеющимся у всех людей) комплексам, то СПТ пытается найти «индивидуальную структуру», спрашивая: почему этот человек переживает так, а не иначе? Ибо лишь исходя из характера («незрелого характера» в данном случае) может быть понята установка человека, а не наоборот. Характер развивается в борьбе воли с обстоятельствами жизни. Но характер обусловлен и наследственностью, и физическими травмами, и жизненными радостями, и горем. Важно определить удельный вес всех этих обуславливающих элементов в каждом случае, их соотношение —- для обоснования лечения (лекарства, укрепление тела, гипноз, «глубинный анализ характера» и т. д.). «Психологическая терапия» преследует здесь три цели: 1) «освобождение характера», 2) «компенсация характера», 3) «развитие характера». В первом случае (напр., при сильной незрелости) успех возможен лишь при освобождении пациента от трудных для него ситуаций. Но и в работе с более сильными личностями приходится порою освобождать их от «чуждых им жизненных обстоятельств и целей». Компенсация необходима, когда пациент способен благодаря ей перенести непоправимую ситуацию или когда остается смириться со своей психофизической конституцией. Но и в тех случаях, где стремимся к развитию характера, компенсации некоторых «характерологических односторонностей» могут благотворно «расширять радиус характера». Самое сложное — способствовать психотерапевтически «динамическомуразвитию характера». В зрелом возрасте, когда «естественное», «продуктивное» развитие характера завершилось и переделать его трудно (из интроверта невозможно сделать экстраверта, из астеника — стеничного и т. д.), остается только «выравнивать» уже сформировавшуюся характерологическую структуру, «улучшать» установки к определенным жизненным задачам (брак, работа и пр.). Это делается, во-первых, путем осознаниясвоего состояния (биографическое исследование, анализ сновидений и т. д.) — как «собственной конституциональной ограниченности» и в то же время «возможности становления» (трансценденции), не зависящей от природных закономерностей. И, во-вторых, при хорошем анализе в движение приводится эмоциональная, волевая жизнь, подталкивается, продвигается совершающийся сам по себе целебный «душевный процесс интеграции». Созреванию, дифференциации характера способствуют и снижающие напряжение упражнения, гипноз, педагогические приемы. «Способность к интеграции личности» В. Кречмер считает не естественно-научной, а внеопытной, «метафизической» величиной, без которой невозможна истинно человеческая психотерапия, выходящая «за рамки дрессуры». Ведь это — «способность порождать специфически человеческое» (прекрасное, доброе), «последняя тайна индивидуума». Но «творческое Я», интегрирующее, развивающее личность, зависит и от природных темперамента, характера, которые могут ограничить и даже исключить (если это выраженный телесный или душевный недуг) настоящую деятельность, «продуктивность». Таким образом, «творческое Я» находится в «диалектическом отношении, простирающемся между природным порядком и метафизическим»; «только в этом поле отношений возникает «характер» человека в полном смысле». Поэтому с точки зрения СПТ психотерапевтическое воздействие основано на интуиции, и бесцельно пытаться сделать «точно-научными» интуитивные глубинно-психологические методы. Возможно лишь опираться на «некоторые характерные категории и некоторые психологически-динамические правила». Пациент должен познать и пережить, как его природные способности «вливаются» в нравственное и эстетическое творчество. «Общественно-культурное пространство», таким образом, определяет и «самые общие рамки», и цель психотерапии. И если в беседе с пациентом обнаруживаем у него интерес, тяготение к лирике, к какому-нибудь жанру живописи, к определенной религии, то благодаря этому проснувшемуся интересу он может «увидеть перед собой открытыми все горизонты — инстинктивные, метафизические, личностно-продуктив-ные». Пациент постоянно должен чувствовать-понимать, что природная, телесно-душевная жизнь есть основа, порождающая все духовно-метафизические творения, находящая в этом свой «смысл». По сути дела, В. Кречмер, думается, говорит здесь о том, что Высший теплый, добрый, светлый Смысл пронизывает Природу, порождающую человеческие переживания. Итак, содержание СПТ составляют три следующих подхода. 1) упражненческий (внушение, гипноз, психотерапевтическая тренировка). 2) самопознание. 3) положительные переживания и творчество. Последнее конкретно осуществляется в следующих формах.
В. Кречмер понимает под СПТ психическое воздействие, свободное от каких-то «искусственно-изолированных» методических приемов, систем. СПТ непосредственно обращена к пациенту своей «культурно-общественной сутью, т. е. общечеловеческим аспектом». Думается, что эта свобода от методик, практических приемов объясняется прежде всего тем, что психотерапия для В. Кречмера, как было уже отмечено, в основе своей интуитивна. И особенно это касается третьего, высшего аспекта-этажа СПТ (лечение положительными переживаниями и творчеством). В этом главное отличие идеалистически-прекрасной СПТ В. Кречмера от клинической, наполненной практическими методиками терапии духовной культурой (и, в том числе, терапии творческим самовыражением). Психотерапия увлечениями (хобби-терапия) Ю.А. Скроцкого (1978) — лечебный метод, предназначенный для психопатов-подростков. Основывается на том, что увлечения нередко серьезно влияют на мировоззрение психопатического подростка, благотворно направляя его поведение, развитие, приводя (в удачных случаях) к стойкой компенсации. Беседы с пациентом (с «выражением спокойной заинтересованности») о его увлечениях, досуге (8—10 бесед 1—3 раза в неделю) обычно порождают у все более интересующегося этим общением психопата благотворную неудовлетворенность собой с желанием совершенствоваться в том духе, как предлагает врач. Главная цель метода — не организация досуга пациента, а направленная подготовка его к «будущим возможным увлечениям» и «направленная интерпретация его настоящих увлечений». То есть речь идет о «конструировании в сознании больного символического действующего образа, основываясь на прошлых, настоящих и предполагаемых увлечениях». Настоящий «образ» совмещает, соединяет в себе некоторые «признаки конкретного увлечения» с «избранным стилем поведения». Автор опирается в своих теоретических размышлениях на известный нейропсихологический подход к анализу поведения (Дж. Миллер, Ю. Галантер, К. Прибрам, 1965), основанный на оценке роли в поведении «Образов», возникающих при переработке получаемой информации, и «Планов», строго направляющих активное поведение человека и животных (т. е. выбор программ выполнения этих планов). Психотерапевтическая работа такого рода с различными типами психопатов (шизоид, истероид, гипертим) имеет свои выразительные особенности. Этнотерапия 3. Кочовой и М. Хауснера (греч. ethnos— народ) — метод психотерапевтического воздействия этнологическими (этнографическими) культурными ценностями. Разработан в психиатрическом отделении чешскими исследователями: актрисой, писательницей Зузанной Кочовой (Zuzana Kocova) и психиатром-психотерапевтом Миланом Хауснером (Milan Hausner) (1979). Этнология, как убеди лись авторы, обогащает не только фармакологию, но и психотерапию). В настоящем методе переплетены между собой традиционные психотерапевтические элементы-механизмы (групповые, социотерапевтические, арттерапевтические, психодраматические, ЬБО-психотерапевтические, трудоте-рапевтические, беседы наедине и т. д.) и новые, этнологические (лечение народными традициями, обычаями, народным искусством и танцами, пантомимой, терапевтическим возвращением [регрессом] в индивидуальное и коллективное детство, лечение древними культурными шаблонами и архетипами). Благодаря всему этому, «на этой почве», этим особым образом пациенты глубже познают себя и легче находят свое место в жизни, в обществе. В людях, живущих вместе с Природой, обычно больше личностной гармонии. Человек верит в Природу, потому что она его кормит, и верит в работу как средство для своего благоустройства в Природе. С давних пор человек прославляет Природу и свою работу. Сообразно движению Природы и культурным традициям год делится на 5 этапов. В каждом этапе — кульминация-празднество с особым символическим значением (смыслом).
Вместе с врачами и их помощниками пациенты участвуют во всех этих празднествах, надевают языческие одежды, разрисовывают пасхальные яйца, поют народные песни, проникаясь духом старины, ощущая в себе целебное звучание своих предков. Позитивная психотерапия Н. Пезешкяна (ППТ). Носсрат Пезешкян (ЫоБЗга! РеБезсЫаап) родился в Иране в 1933 г., живет в Германии с 1954 года. Пезешкян (1990) убежден, что любой человек способен к познанию и любви, т. е. «добр по своей сути». Заглушение этих способностей житейскими проблемами может порождать конфликты, сказывающиеся в депрессии, страхах, агрессии, психосоматических расстройствах. Следует психотерапевтически оживлять способность пациента к любви, что, в свою очередь, усиливает его способность познавать мир, и наоборот. Надобно принимать людей такими, какие они есть, но важно и увидеть, какими они могут быть, увидеть «их задавленные проблемами способности». Для этого врач ищет позитивное (лат. positivus— подлинный, действительный) в их симптомах-жалобах. Так, позитивное в депрессии — способность остро чувствовать, во фригидности — «способность сказать "нет" своим телом», в нервной ано-рексии — «способность довольствоваться малым», в инфаркте миокарда — «сигнал тревоги», призыв к «гармонизации образа жизни». И т.д. Пошатнув таким образом мнение пациента о себе, возможно перейти от симптома к конфликту. Конфликт исследуется транскультурально: врач разъясняет-показывает, как та же тяжелая проблема, тот же сложный конфликт люди в другое время или люди иной культурной традиции (напр., не западной, а восточной) оценивают совершенно иначе, притом все это тягостное, быть может, постыдное для пациента — там и тогда могло бы быть «даже желательным», «добродетелью». Так у пациента «раздвигаются горизонты понимания мира». Таким образом, ППТ — есть конфликт-центрированное психотерапевтическое вмешательство на основе транскуль-туральной модели. Три аспекта ППТ: 1) позитивный подход, 2) содержательный аспект, 3) пятиступенчатая целостная помощь. Эти стратегические ступени суть: 1) наблюдение/дистанцирование (пациент, по возможности, пишет о том, что для него тягостно, что его ранит и что приятно; высвечивается конфликт); 2) инвентаризация (при помощи специального диагностического опросника устанавливаются зависимости между конфликтом и подлинными способностями, возможностями пациента); 3) поддержка пациента по ситуации (он учится теперь искать и усиливать позитивное в своем противнике, чтобы лучше относиться к нему); 4) вербализация (противники учатся обсуждать возникающие проблемы, наводить мосты друг к другу); 5) расширение целей(какие выполнимые жизненные задачи были у пациента до его невротической стесненности и какие реальные возможности есть у него теперь и будут потом). Практика позитивного психотерапевта богата притчами и фольклором. Сказания, басни, сравнения, пословицы помогают пациенту взглянуть на себя, на свой конфликт иначе. Пезешкян поясняет дело средневосточной притчей для ППТ. Правитель с ужасом увидел во сне, как выпали все его зубы, один за другим. Вызванный толкователь сновидений объяснил ему, что он потеряет всех своих близких, одного за другим, как потерял зубы. Разгневанный царь заключил толкователя в тюрьму. Другой толкователь, выслушав этот сон, объяснил его так: повелитель доживет до глубокой старости, переживет всех своих близких. За такое толкование он был щедро награжден. Удивленным придворным пояснил, что в жизни важно не только то, о чем скажешь, но и как это скажешь. В рамках ППТ, как полагает Пезешкян, возможно практически работать аналитически, гипнотически, групповыми приемами — в транскультуральном (пронизывающем различные культуры) преломлении. Возможно сочетать все это психотерапевтическое с лекарствами и физиотерапией. Лаидшафтотерапия (ЛТ) —- лечение общением с пейзажами (ландшафтами). О целебном общении с пейзажами врачи писали уже в начале XX столетия. Так, в «Путеводителе по Крыму» А. Безчинского (1902) д-р В. Н.Дмитриев пишет, что «для самого слабого, переутомленного, истощенного организма нельзя и придумать ничего лучшего», как смотреть на «чудные картины» природы. А.И. Яроцкий (1908) отмечал, что целительный «запас идеализма» прежде всего зависит от «способности любить и наслаждаться окружающей природой» — «вечерней или утренней звездой», «постоянно меняющимися формами и красочными оттенками облаков», «моховым болотом»... Особый метод ЛТ на курорте разработали украинские психотерапевты А.Т. Филатов, А. А. и В.К. Мартыненко, В.М. Паламарчук, В.Г. Кравцов (1983). Поначалу выясняются особенности отношения каждого пациента к ландшафтам («ландшафтотерапевтический» анамнез), обсуждаются в группе художественные изображения различных пейзажей, различное к ним отношение пациентов. Это важно для формирования лечебных групп. После беседы о пользе, механизмах ландшафтотерапии пациенты в течение 4—5 дней обучаются приемам аутогенной тренировки, самовнушения и приступают уже во время прогулок к занятиям по активному и пассивному восприятию ландшафта. В начале занятия психотерапевт обращается к пациентам с прочувствованными словами. Вот некоторые из них: «Я созерцаю деревья, кустарники, цветы, вдыхаю свежий воздух, слышу ровный и спокойный шелест деревьев. (...) А теперь остановимся на лужайке. (...) Посмотрим вдаль. Простор радует глаз. (...) Как глубока даль простора, так глубоко и прочно чувство покоя и уверенности в себе, в своих силах и умении управлять собой. (...) Я созерцаю глубину голубого неба, вселенной. (...) Созерцание ландшафта, где бы я ни был, быстро будет меня успокаивать — как здесь, так и дома; как на прогулке, так и на работе». Пациент ежедневно сам повторяет эти общие формулы, стараясь их прочувствовать, и одновременно получает формулы «дифференцированной ланд-шафтотерапии» — «в зависимости от нозологических групп и индивидуальных особенностей». За несколько дней до выписки пациент дважды в день тренируется за пределами санатория, дабы учиться лечебно переключаться на непривычный ландшафт, а перед сном уже переносится воображением в ландшафт родных ему мест. В письменном отчете пациент подчеркивает, что именно ему хорошо удалось в этом курсе ландшафтотерапии. Основным «механизмом» ЛТ авторы считают усиление указанным психологическим методом физиологического действия природы на человека (лучи солнца, голубое небо, зеленые листья, запахи цветов и т. д.). Это происходит благодаря осознанию пациентом действия ландшафта на организм человека, содержательной лечебной информации по этому поводу, воспитанию «лечебного восприятия» природы. Благотворно участвуют в ЛТ и механизмы косвенного внушения, самовнушения. 3.7. Об основном целебном «механизме» Терапии духовной культурой (1995) 86) Работает ли психотерапевт клинически или психологически (в широком смысле), пытается ли помогать себе средствами души сам страдающий человек, — в действие приводятся, в сущности, одни и те же конкретные психотерапевтические механизмы. «Механизм» — грубое здесь, отдающее железом слово, но у меня другого нет. Вот эти механизмы: суггестивный, гипнотический, тренировочный, рациональный (когнитивный), активирующий, групповой, поведенческий, аналитический, телесно-ориентированный и, наконец, механизм целебного воздействия духовной культурой. Механизмы эти благотворно перемешиваются в психотерапевтической практике, но в различных психотерапевтических методах преобладает обычно какой-то из них. И в Терапии духовной культурой тоже преобладает свой особый целебный механизм. Терапия духовной культурой есть, во-первых, лечебное воздействие на человека духовными ценностями (художественными и научными — независимо от того, являются ли эти творения подлинными произведениями искусства или науки). Во-вторых, это — особое общение с природой, с людьми, особое погружение в прошлое и путешествия. И, в-третьих, — создание творческих произведений (они могут и не быть истинными произведениями науки и искусства). В то же время, например, психоанализ спонтанной живописи пациента, вскрывающий какие-то бессознательные его конфликты, вряд ли сюда имеет отношение: он разыскивает эти конфликты-проблемы вне, «мимо» конкретной полнокровно-цельной личности, являясь разновидностью аналитической психотерапии с помощью кисти и красок. Но если это же спонтанно-красочное творение помогает автору вдохновенно почувствовать себя собою — это уже лечение духовной культурой. Оно чувствуется-видится особенно отчетливо в экзистенциально-гуманистической психотерапии (Эрих Фромм, Карл Роджерс, Абраам Мас-лоу), в психосинтезе Роберта Ассаджиоли, в синтетической психотерапии Вольфганга Кречмера и, думается, в нашей терапии творческим самовыражением. В чем же состоит основной, специфический механизм терапии духовной культурой? Не в разъяснении, не в сообщении пациенту какой-то информации, не в групповом воздействии, хотя все это, как и многое другое, непременно участвует в терапии духовной культурой. Специфический же механизм, объединяющий единым корнем лечение общением с музыкой, живописью, архитектурой, лечение созданием творческих произведений и т. д. — есть целебное оживление духовной индивидуальности, то есть терапевтическое творческое (креативное) переживание-вдохновение. Именно при составляющей существо творчества светлой, содержательной встрече с самим собою ослабевают или уходят тоскливая напряженность, страхи, навязчивости, неприятные ощущения — все то тревожно-депрессивное, что кормится переживанием разлаженности-неопределенности, рассыпанности своего «я», тягостно-аморфным чувством своей неполноценности. Именно благодаря тому, что, например, акварельный пейзаж или романс являют собою живую душу художника, оживляется этой живописной или музыкальной индивидуальностью индивидуальность тревожного, депрессивного пациента. Это отчетливо обнаруживается в случае их духовного, характерологического созвучия. Вдохновляет, однако, и личностное соприкосновение с противоположным тебе по складу человеком — если не благодаря каким-то общим, созвучным граням, то чувством прекрасной противоположности своей, побуждающей по контрасту быть собою. Так восхищенно тянулся к Пушкину Лермонтов, будучи совсем иным по своему складу. Творческое общение с искусством, природой, прошлым, как и создание творческих произведений, невозможно без духовной индивидуальности того, с кем все это происходит. Например, невозможно для потерявшего себя, глубоко деградированного алкоголика. В депрессии же человек не опустошается духовно, а лишь на время разлаживается, но и одновременно усложняется-углубляется в своем страдании, делаясь (до определенной глубины своего расстройства) еще более предрасположенным к творчеству-лечению депрессии. Человек вообще интересен, волнует нас именно своей индивидуальностью. Пожилая одухотворенная женщина признается, что не испытывает к своему мужу, поблекшему личностно от тяжелого инсульта, прежнего живого, сложного чувства: «Я, конечно, буду о нем заботиться, мне его жалко, но это уже не он». Мы так часто не чувствуем индивидуальность как главное наше богатство, пока не увидим у другого ее пропажу. Ведь только индивидуальность имеет подлинный смысл. Все остальное — лишь материал, справочники, обезличенные техники. Духовную индивидуальность в соответствии с определенным природным мироощущением возможно чувствовать в себе и в другом как искру, черточку Бога, Гармонии, воспринятую телом-приемником. Или человек чувствует тело со всеми его особенностями как источник духовной индивидуальности, непосредственно не существующей без тела, но способной задержаться в мире людей, например, в письме к товарищу, в каком-либо рисунке. Итак, основной, специфический механизм терапии духовной культурой есть оживление самого человеческого в человеке —- духовной индивидуальности, то есть механизм творческого самовыражения (креативный механизм). При клинической терапии духовной культурой этот механизм приводится в действие в соответствии с клиническими особенностями, включая сюда и особенности личностной почвы — аутистические, психастенические и т. д. Самоактуализация, личностный рост понимаются-чувствуются здесь не как переживание вечной Гармонии, Бога в душе, а как Природное творческое вдохновение, то есть особенностями своими отвечающее особенностям своего источника — изначальной человеческой природы (аутистической, психастенической и т. д.). Это чувство характера в творчестве может быть важно, впрочем, и для многих пациентов идеалистического (аутистического) душевного склада (природы), с уважительным вниманием изучающим конкретного человека (и себя) как сложный телесно-характерологический приемник вечного бесконечного прекрасного Духа, правящего миром. Но в любом случае, пишем мы или рисуем, или общаемся с творческими произведениями других, только личностное, творческое движение души при этом действует серьезно психотерапевтически, сообщая нам светлый смысл, путь в мире людей и природы. |
Ваша оценка этого документа будет первой.
Ваша оценка:
Похожие:
База данных защищена авторским правом ©MedZnate 2000-2016
allo, dekanat, ansya, kenam
обратиться к администрации | правообладателям | пользователям
allo, dekanat, ansya, kenam
обратиться к администрации | правообладателям | пользователям