Департамент здравоохранения администрации томской области
|
|
Скачать 2.18 Mb.
|
^ Сериков А.Л. , Рожков С.А. Сибирский Государственный медицинский университет Азартные игры и связанные с ними проблемы имеют в России длительную историю (еще Петр I ограничивал размер максимальной ставки при игре в карты 1 рублем). Но колоссальный рост игорного бизнеса, сравнимый по масштабам с эпидемией, отмечается только в последнее десятилетие. В годы советской эпохи азартные игры жестко ограничивались государственными лотереями и тотализатором на ипподроме. Успешный рост сверхприбыльного игрового бизнеса сопровождается обильными налоговыми поступлениями, которые успокаивающе влияют на властные структуры. Тем не менее, негативные последствия азартных игр – игровая зависимость и связанные с ней проблемы выражены настолько, что требуют осмысления, анализа и адекватных мер для снижения вреда. Нами предпринята попытка анализа материалов, посвященных игровой зависимости, опубликованных в сети Интернет. За исключением стран Скандинавии и мусульманских стран азартные игры ощутимо присутствуют во всем мире. Существуют заметные различия в распространенности и структуре игрового бизнеса от страны к стране, определяющиеся культурным, историческим и политическими аспектами. Мировые центры азарта общеизвестны: Монте-Карло, Макао, Лас-Вегас, Атлантик-Сити в штате Нью-Джерси. Ежегодные, чистые расходы лишь американских граждан на азартные игры превышают шестьдесят миллиардов долларов. В последние 15 лет в игровом бизнесе США происходит резкий подъем, в силу того, что в 1988 году Конгресс принял закон со «звучным» названием IGRA (Indian Gambling Regulatory Act). Он разрешил создавать казино на территориях резерваций. Этот же закон обязывал использовать получаемые средства для экономического развития индейских племен, обеспечения их самодостаточности и укрепления системы самоуправления. Суммарный годовой доход индейских казино уже достиг пятнадцати миллиардов долларов — вдвое больше, чем Лас-Вегаса и Атлантик-Сити вместе взятых. Только в Калифорнии (в ней насчитывается сто двадцать пять суверенных индейских племен) — доходы от казино свыше пяти миллиардов долларов. Отношение региональных администраторов и законодателей к игровому бизнесу можно определить, как “и колется, и хочется”. Во многих штатах США игорные дома до сих пор запрещены. В документе “Социальные принципы”, выпущенном влиятельнейшей методистской церковью, азартные игры названы “общественным злом, смертельной угрозой жизненным интересам морального, социального, экономического и духовного развития”. Последствия распространения азартных игр в США изучаются статистически. Показано, что бедные семьи проигрывают больше, чем богатые. Доказана связь развития игорного бизнеса с частотой разводов и самоубийств, с уровнем преступности и, соответственно, с расходами на содержание преступников в тюрьмах. В России подобных исследований пока не проводилось. Но, по-видимому, мы можем ожидать не менее негативных последствий развития индустрии азарта. Развитие игорного бизнеса в Томске, по-видимому, отражает общероссийские тенденции. На начало этого года количество игровых автоматов в городе Томске было около 4 тысяч. К августу 2005 года оно превысило 5 тысяч. Судя по тому, что открываются новые и новые залы игровых автоматов местный рынок еще не насыщен. В конкуренции с залами игровых автоматов проигрывает розничный бизнес. Рост игорного бизнеса происходит и за счет нового вида – виртуального казино. Казино в Интернете запрещены в США (В России такого запрещения нет). Организация и содержание сетевого игорного дома обходится в сотни раз дешевле, чем традиционного казино, не нужно практически ничего, кроме хорошего сервера с соответствующим программным обеспечением. Тяжелое бремя, которое несут на себе семьи игроков, постепенно начинает отражаться в недовольстве больших групп населения существующей властью. Попытки заручиться поддержкой электората выражаются в разнообразных административных и экономических действиях по отношению к игорным заведениям. Например, в августе 2005 года премьер Р.Кадыров устным распоряжением прекратил деятельность игорного бизнеса на территории Чечни. За 24 дня все игровые автоматы были вывезены в другие регионы России. В других субъектах Российской Федерации инициируются мероприятия по отдалению игорных заведений от мест расположения культурных, образовательных, религиозных учреждений и повышении налогов на игорный бизнес. Компульсивные и девиантные черты азартного игрового поведения послужили основаниями для включения этой проблемы в последнюю редакцию МКБ в рубрике F68. Патологическая склонность к азартным играм (гэмблинг) по МКБ-10 имеет следующее определение: «частые, повторяющиеся эпизоды участия в азартных играх, которые являются доминирующим интересом в жизни пациента, тем самым, нанося вред социальным, профессиональным, материальным и семейным ценностям и обязанностям». В США насчитывается около 30 миллионов взрослых, которые страдают патологической склонностью к азартным играм. В Российской Федерации эпидемиологические исследования игровой зависимости не проводились. Для регулирования игрового бизнеса в России создано несколько законов: Федеральный закон о налоге на игорный бизнес, Федеральный закон о лицензировании отдельных видов деятельности и Закон об игорном бизнесе в Российской Федерации. Органом, контролирующим игорный бизнес, до прошлого года был Госкомспорт России. Спорт и индустрия азарта - комичное и несопоставимое сочетание понятий. Объяснения, по-видимому, нужно искать в воспоминаниях некоторых чиновников о Спортлото – анекдоте в одно слово – мягком варианте государственного игорного бизнеса советских времен. Диагностика игровой зависимости, основанная на четких критериях, остается актуальным вопросом. Возможны трудно диагностируемые переходные состояния, различные стили игры, маскирующие сформированную игровую зависимость. Рядом авторов предлагаются невалидизированные тесты для выявления игровой зависимости. Во многом они схожи с инструментами, разработанными для оценки риска алкогольной зависимости. Ниже мы приводим все вопросы, предлагающиеся для определения риска игровой зависимости, которые встретили в сети Интернет: Ставили ли вы на кон больше, чем могли позволить себе потерять? В последние 12 месяцев требовалось ли вам играть на более крупную сумму, чтобы достичь той же степени возбуждения? Когда вы играли, возвращались ли вы на другой день к игре, чтобы отыграть проигранные деньги? Одалживали ли вы когда-либо деньги или продавали имущество, чтобы иметь возможность играть? Чувствовали ли вы когда-либо, что у вас могут быть проблемы с азартными играми? Являлась ли когда-либо азартная игра причиной ваших проблем со здоровьем, включая стресс и беспричинное беспокойство? Критиковали ли вас за ваше пристрастие к азартным играм или говорили вам, что у вас проблемы с азартными играми, независимо от того, считали ли вы эти замечания справедливыми? Являлось ли когда-либо ваше пристрастие к азартным играм причиной финансовых проблем для вас или вашей семьи? Ощущали ли вы когда-либо вину за то, как вы играете, или за то, что происходит во время вашей игры? Совершали ли вы когда-либо, или планировали совершить криминальные действия, чтобы получить деньги на игру? Возникает ли у вас желание играть из-за разочарований, ссор и крушения надежд? Возникало ли у вас желание поиграть несколько часов, чтобы отпраздновать какое-то приятное событие? Приводила ли вас когда-либо игра к мыслям о самоубийстве или других саморазрушительных действиях? Создание компактного и надежного инструмента для выявления риска или оценки выраженности игровой зависимости остается пока делом будущего. Возможно, в нем найдут применение какие-то из вышеприведенных вопросов. По сравнению со многими химическими зависимостями причины и патогенез игровой зависимости изучен мало. Являются ли гэмблеры унитарной группой, или игровая зависимость служит фасадом для разнородных групп пациентов, различных диагнозов и личностной патологии? Высказываются гипотезы о сходных механизмах развития игровой зависимости и химических зависимостей. Предполагается наличие особых индивидуально-личностных («доболезненные», «предпатологические») особенностей человека, предопределяющих нахождение в окружающем мире "подходящий" объект зависимости. Также обсуждается прямая связь игровой и алкогольной зависимости. Есть мнения о том, что люди подверженные одному расстройству, так же склонны и к другому. На распространение игровой зависимости, возможно, оказывает влияние позитивный имидж игорного заведения и имиджа игрока в кинофильмах и телесериалах. Часто демонстрируется удача, успешный и удачливый в игре герой, решение проблем за счет выпавшего выигрыша, легкость получения денег. Что же необходимо для восстановления адекватного поведения? В настоящее время в России четкой и ясной тактики по отношению к проблемам гэмблинга нет ни у властных структур, ни у представителей медицины и образования. В Интернете присутствует лишь реклама Московского центра «Выздоровление», где предлагается работа в группе «Анонимные игроки», которые работают по программе 12 шагов. Результативность этой работы не освещается. Также предлагается стратегия замещения, когда лечение строится таким образом, чтобы перенаправить энергию человека в другое русло по принципу наименьшего вреда. Каким конкретно образом это возможно сделать не объясняется. Единичные сообщения об использовании антидепрессантов отличаются низкой достоверностью. Мы провели анонимный телефонный опрос психотерапевтов и психотерапевтических фирм Томска, спрашивая помощь при игровой зависимости. Оказалось, что в оказании помощи зависимым от игр практически никто не отказывает. Эффективность этой помощи не известна. Неосведомленность психотерапевтов и психологов о механизмах зависимости и даже о правилах игры приводит к комичным советам и рекомендациям, например, брать с собой в казино только определенную сумму и после ее проигрыша останавливаться. Представьте, что пациенту, страдающему алкогольной зависимостью вы просто рекомендуете пить нескольких рюмок! Меры, которые применяются в мире для снижения вреда от игрового бизнеса, возможно, классифицировать так: - законодательные меры (лицензирование, возрастные ограничения для игроков, рекламные ограничения, высокие налоговые отчисления); административные меры (ограничения по месту, времени, видам игр), ограничения игорного заведения (возраст, психическое состояние, проверка состоятельности и кредитной истории клиентов); -самоограничения игрока (самоизоляция, самотестирование), медицинские меры (медикаментозное и психотерапевтическое лечение в рамках индивидуальной, семейной или групповой терапии, лекции и тренинги); - общественные меры (создание и поддержка анонимных групп, создание общественных организаций и движений, проведение образовательных программ, выпуск книги и лекций для личного и семейного прочтения). России неизбежно предстоит изучить этот зарубежный опыт перед лицом ожидаемого роста патологической склонности к азартным играм. Игровая зависимость, получившая яркое литературное описание в произведениях русских писателей Ф.М. Достоевского и А.И. Куприна, нуждается в не менее подробном отечественном медицинском, социальном и психологическом изучении для создания эффективных стратегий помощи. ^ Л.В. Скрябин Сибиьский государственный медицинский университет, г. Томск Социальная фобия (СФ) проявляется в выраженном страхе оказаться в центре внимания или страхе повести себя так, что это вызовет смущение или унижение в определённых ситуациях. Характеризуется появлением тревожного состояния в ситуациях опасения избыточного общественного контроля или критической оценки, что достаточно характерно для студенческой среды. Анализ литературы показывает, что СФ носят в современной классификации отдельный характер, но в качестве симптомов регистрируются в рамках различной по степени тяжести патологии. связанными с личностыми и невротическими расстройствами. Однако, аспекты распространенности, патопсихологии, ксловий формирования и методы психологической интервенции остаются малоизученными. Не до конца также изучена и проблема социальной адаптации и реабилитации лиц, страдающих социофобическими расстройствами. Социальные фобии обычно манифестируют в пубертатном и юношеском возрасте. Нередко появление фобий совпадает с неблагоприятными психогенными или социальными воздействиями. При этом в качестве провоцирующих выступают лишь особые ситуации (ответ у доски, сдача экзаменов — школьные фобии, появление на сцене) или контакт с определенной группой лиц (учителя, воспитатели, представители противоположного пола). В молодом возрасте часто начинают формироваться социальные фобии, что особенно характерно для студентов, на которых ложится все большая учебная нагрузка. Как следствие возникают растерянность, дистресс, чувство беспомощности, снижается качество успеваемости. В результате на студента действует мнение преподавателя, родителей, других студентов. Это является усугубляющим фактором, хронизирующим социальную тревогу и может привести к клиническим проявлениям социальный фобии. Основные аспекты выделенные нами: I. Профессиональный уровень: отсутствие достоверных эпидемиологических данных о распространенности в студенческой среде данных расстройств. Безусловно, здесь следует учитывать отсутствие междисциплинарных программ тактики ведения и профилактики социальной тревоги и социальных фобий и, как следствие, – проблема гиподиагностики рассматриваемых расстройств в данной популяции. II. Психосоциальный аспект заключается не только в финансовых трудностях, но и связан с формированием социальной отгороженности. Данное явление является как результатом слабой информированности относительно источников профессиональной помощи, так и процессом стигматизации со стороны окружающей среды при проявлении социальной тревоги. Это влечет за собой впоследствии не только развитие социальных фобий, но и слабое развитие социальных реабилитационных программ, вследствие завуалированности процесса проявленности СФ в микрогруппах. Учитывая актуальность данной темы, нами были выделены следующие этапы работы: 1. Изучение распространенности социальной тревоги и социальных фобий в студенческой среде. 2. Выделение факторов формирования и их связь с клинической типологией данных расстройств. 3. Сравнительный анализ степени выраженности и динамики проявлений социальной тревоги и социальных фобий с учетом выявления факторов риска. 4. Разработка методов экспресс-диагностики и психологической коррекции социальной тревоги в студенческой среде, с целью профилактики и реабилитации социальных фобий. ^ ОТ ДАВНОСТИ И МОДАЛЬНОСТИ УТРАТЫ (КЛИНИКО-СТАТИСТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ). В.В.Собенникова Иркутский государственный медицинский университет, г. Иркутск. В современной психиатрической литературе помимо нормальной реакции горя, выделяются и более пролонгированные (более одного года) патологические реакции, а также искаженные, с доминированием, помимо депрессивной, иной, в частности соматоформной и психосоматической симптоматики, в том числе имитирующей заболевание умершего (Амбрумова, А.Г., 1983; Блох С., 1997). Целью данного исследования являлся клинико-статистический анализ искаженной реакции горя с наличием соматоформной и психосоматической симптоматики в её структуре, в зависимости от давности и модальности (смерть от заболевания или внезапная смерть в связи с несчастным случаем, суицидом) утраты. Применялся клинико-психопатологический метод с использованием шкал оценки тревоги и депрессии Гамильтона, шкалы тревоги Спилбергера, опросника SOMS-2 (Rief W., 1996). Обработка материала осуществлялась с применением программы Statistica for Windows 5.0. Объектом исследования была группа больных (44 человека, 37 женщин – 84,1% и 7 мужчин – 15,7%), проходивших стационарное лечение в Иркутском психоневрологическом диспансере. Возраст на момент травматического воздействия, а также обследования у большинства больных (65,9%) был от 40 до 60 лет, соответствующие средние показатели были 42,6+-1,9 и 44,7+-1,9 лет. Объектом утраты чаще были дети (14 случаев, 32,6%), супруги (12 случаев, 27,9%), родители (8 случаев, 18,6%), сиблинги (5случаев, 11,6%). В 3 наблюдениях реакция возникла в ответ на утрату более чем одного члена семьи. Преобладали городские жители (26 человек, 59,1%), селян было 18 (40,1%). Все больные имели среднее (70,5%) и высшее (29,5%) образование. К моменту утраты, большинство (86,3%) состояло в браке, при этом 31,8% - в повторном. Детей имели 33 пациента (75,0%), из них 24 (52,2%) двух и более. В семейном анамнезе больных, среди родственников 1 степени родства, аффективные расстройства и завершенные суициды выявлялись в единичных наблюдениях, шизофрения в 2 (4,6%), эпилепсия в 2 (4,6%), с высокой частотой регистрировались личностные аномалии – 12 (27,3%), болезнь Дауна –2 (4,6%). Хронические соматические заболевания среди ближайших родственников выявлялись у 25 пациентов (56,8%). Из них – сердечно-сосудистая патология отмечалась в анменза 23 болных (52,3%), бронхиалоьная астма в 2 случаях, язвенная болезнь желудка и 12-перстной кишки в 6 (14,0%). Неврологические расстройства выявлялись у родственников 5 (11,6%) пациентов. Алкоголизм и алкогольные психозы обнаруживались среди родственников 1 степени родства в 22 наблюдениях (50,0%), из них в 18 (41,8%) у родственников мужского пола и в 4 (9,1%) – женского. Патология перинатального периода выявляась у 7 (16,3%) и черепномозговые травмы в раннем анамнезе у 6 (14,0%) пациентов. Почти в половине наблюдений (17 пациентов, 40,5%) больные отмечали повышенную впечатлительность, ранимость в детстве. У 9 пациентов (20,1%) имели место неврозоподобные расстройства в том числе, детские страхи у 9 20,1%, энурез – у 3 (7,0%), снохождение у 1 (2,3%), головокружение в 5 (11,6%), синкопальноподобные состояния – 3 (7,0%), психосоматические реакции – 3 (7,0%). Почти в половине наблюдений (21 случай, 47,7%) школьная успеваемость была плохой и посредственной. Развитие и воспитание больных в четверти случаев происходило в условиях неполной семьи, при этом 15 пациентов (34,9%) оценивали взаимоотношения и семейный микросоциальный климат, как неудовлетворительные. Воспитание по типу гипоопеки осуществлялось в семьях 14 пациентов (31,8%), гиперопеки, лишь в 2 (4,6%). Преморбидные личностные особенности в подавляющем большинстве случаев (37 человек, 85,7%), оценивались как акцентуированные, при этом в 8 случаях (18,2%) речь шла о смешении нескольких радикалов. Наиболее часто обнаруживались истероидные (17случаев,38,6%) и эмоционально-лабильные (14 случаев, 31,8%), а также тревожно-мнительные (9 человек, 29,5%) черты. Гораздо реже - возбудимые, шизоидные и астенические особенности. В анамнезе более чем трети больных, в период предшествующий травматическому воздействию, повлекшему формирование осложненной реакции горя с выраженными соматоформными и психосоматическими расстройствами, отмечались иные события утраты близких, в том числе – ребенка (7 случаев), родителей (6) сиблингов (1), уход из семьи супруга (1). Во всех данных случаях отмечались выраженные проявления горя в структуре которых достаточно редко, лишь в 14,3% наблюдений, ведущей была депрессивная симптоматика. Преобладали реакции с тревогой, полиморфной невротической симптоматикой. Период от события актуальной утраты до госпитализации в психиатрический стационар, составил в 28 наблюдениях (65,1%) до года, в остальных 16 случаях (36,4%) свыше 1 года. В зависимости от особенностей травматического воздействия больные были разделены на 2 группы: 1.с реакцией утраты вследствие смерти близкого от болезни, что предполагает период накопления и переработки патогенной информации (29 пациентов, 67,4%) и 2.при наличии внезапной смерти от несчастного случая или суицида (15 случаев, 32,6%). Значение особенностей травматического воздействия и врменного фактора в клиническом оформлении искаженной реакции утраты анализировалось на основе частотного распределния признаков с оценкой по критерию Фишера-Стьюдента. Среди больных с наличием актуальной симптоматики на протяжении более 1 года (патологическая искаженная реакция горя) - в семейном анамнезе диагностировалась шизофрения и шизоидные аномалии личности (p<0,05), превалировало воспитание по типу гипоопеки (p<0,05), доминировала преморбидная тревожно-мнительная акцентуация (p<0,02), часто диагностировалась психосоматической патологии со стороны ЖКТ(p<0,04). В клинической структуре патологического состояния был выражен апатический радикал депрессии (p<0,03) с наличием суточного ритма, снижение массы тела, температурная окраска патологических сенсаций с жалобами на приливы жара, «замерзания» конечностей (p<0,04), выраженность соматических сенсорных симптомов по шкале тревоги Гамильтона (p<0,04). В рамках поведения преодоления - более отчетливо проявлялся феномен «бегства в работу» (p<0,01). В то же время, у больных с длительность реакции до 1 года и, следовательно, более острым развитием симптоматики (простая искаженная реакция горя) - отмечена отягощенность семейного анамнеза алкоголизмом (p<0,04), частота перинатальной патологии (p<0,03), неудовлетворительные условия раннего развития (p<0,03). В клинической картине - наличие выраженной ипохондрической фиксации (p<0,05), а врамках психосоматических расстройств - нарушение менструального цикла (p<0,04). При сравнении больных с реакцией в ответ на внезапную, насильственную смерть близких и смерть вследствие предшествующей болезни, среди пациентов первой группы достоверно чаще отмечалась детская впечатлительность и ранимость (p<0,01), регистрировались явления детской нервности, в частности энурез ( p<0,01), а также эпилептоидная акцентуация характера (p<0,04). В клинической картине были более выраженны ангедония в структуре гипотимии (p<0,04), проявления дереализации (p<0,03), генерализованные перманентные вегетативные расстройства (p<0,02). Клиника реакции горя в ответ на ожидаемую смерть вследствие болезни, как особенные характеристики, включала более выраженные расстройства сна в форме средней инсомнии (p<0,001), у больных отмечалась отчетливая неустойчивость сосудистого тонуса, «игра вазомоторов», с покраснением – побледнением кожных покровов (p<0,001). Полученные данные вскрывают некоторые предиспонирующие факторы, определяющие возможность формирования искаженной (простой и патологической) реакции горя. ^ Собенников В.С., Дашинамжилова В.Н. ^ Панические состояния, различающиеся в клинико-психопатологическом отношении выраженностью когнитивных и вегетативных симптомов представляют собой одну из наиболее часто встречающихся форм психической патологии. Распространенность панической тревоги в популяции с учетом субклинических форм достигает 9% (Katon W., et al.,1987; Wade A.C., 1999; Servant D., et al., 2000; Kuntze M., et al.,2001). Изолированное проявление панических атак наблюдается редко, более типично сочетание с агорафобией, депрессией, соматоформными, а также аддиктивными расстройствами, в рамках сложных аффективно-невротических синдромов. Формирование последних определяется переплетением патогенетических звеньев. Например, связь панической тревоги и соматоформных расстройств объясняется наличием повышенной сенситивности больных паникой к телесным сенсациям, сопровождающим тревогу, которая обусловливает выраженность соответствующих переживаний, даже на фоне минимальных собственно физиологических изменений (Hoehn-Saric R., et al., 2004). В современной психиатрической литературе имеются указания на существенное влияние на клинику тревожных расстройств и коморбидной патологии возраста больных к началу заболевания (Diniz J.B., et al., 2004). Изучалось влияние возраста инициации паники на клинику и динамику затяжных коморбидных состояний с сочетанным проявлением панической тревоги и соматоформных расстройств. Объектом исследования являлась группа больных – 30 человек (17 женщин и 13 мужчин), находившихся на стационарном лечении в клиническом отделении кафедры психиатрии ИГМУ. Средний возраст на момент обследования 41,9 +-1,7 лет. Первичное проявление панической тревоги в возрасте до 25 лет отмечалось в 6 случаях (20,0%), до 35 лет в 13 (43,3%), до 45 летнего возраста в 8 (26,7%) и старше 45 лет, лишь в 3 наблюдениях (10,0%). Средний возраст инициации панической тревоги - 33,3+-1,7 лет. В зависимости от возраста появления панических состояний выделялось 2 группы: 1 – с «ранним» появлением панических состояний до 35 летнего возраста – 19 человек (средний возраст 27,5+-1,5 лет), 2 – с «поздним», в возрасте 35 лет и старше – 11 человек (43,4+-1,8 лет). Принадлежность к возрастной группе не определяла существенных различий в социально-психологических характеристиках больных. Преобладали лица со средним (40,0%), незаконченным высшим и высшим образованием (56,7%). Большинство больных (86,6%) состояли в браке, лишь 4 человека не имели семьи. Начало регулярной половой жизни у больных первой группы было более ранним (р<0,05), при, однако, большем числе детей у больных второй группы (p<0,02). Также, в анамнезе больных с «ранним» вариантом первичному появлению панической тревоги в 31,6% наблюдений, предшествовало злоупотребление алкоголем. Среди больных второй группы данная особенность встречалась лишь в единичном наблюдении (p<0,05). В то же время на доманифестном этапе у больных данной группы чаще выявлялась наклонность к тревожному реагированию, наличие изолированных фобий (социофобия) (p<0,04). Клиническая динамика изученных состояний, как правило, характеризовалась первичным появлением панической тревоги в форме интенсивных атак, которые на начальном этапе наблюдались достаточно редко (1 – 2 раза в месяц или реже). В дальнейшем они теряли остроту и интенсивность, однако паническая тревога реализовалась более пролонгированно, с формированием частых субклинических панических состояний. На этом фоне присоединялась и расширялась соматоформная (ипохондрическая и соматизированная) симптоматика, в ряде наблюдений – субсиндромальные депрессивные проявления. Возраст полного развития болезненного состояния (манифеста) с коморбидным паническими и соматоформными симптомами составил 32,0+-1,2 лет в группе с «ранним» появлением паники и 45,8+-1,4 года, с «поздним». На манифестном этапе почти ежедневные, тревожные обострения отмечали 43,1% больных группы с «ранним» появлением паники и 63,6% с «поздним». В динамике интенсивность паники у больных первой группы сглаживалась, а второй, напротив, углублялась с переходом субклинических панических состояний преобладающих на начальном этапе заболевания в отчетливые атаки по мере развития заболевания. Клиническая структура панических состояний включала как когнитивный (фобический), так и соматический (вегетативный) компоненты в различном соотношении. Наиболее часто регистрировался спектр нозофобических переживаний (86,7%) с танатофобией на высоте паники, у 20,0% больных на первый план нередко выступала диспсихофобия. Соматические симптомы включали одышку, сердцебиение, головокружение, чувство дурноты, потливость, внутреннюю дрожь, позывы на мочеиспускание. В одной трети случаев отмечался полиморфизм симптомов, однако чаще вегетативная симптоматика ограничивалась пределами одной – двух анатомофизиологических систем. Панические состояния с выраженным соматическим компонентом и полиморфной вегетосоматической симптоматикой чаще наблюдались в группе больных с « ранним» появлением паники. Помимо вегетосоматических симптомов (соматической тревоги), уже на начальных этапах заболевания, в структуру панических состояний во всех случаях включались полиморфные соматоформные (соматизированные и ипохондрические) нарушения, а также явления острой деперсонализации. Почти в половине наблюдений доминировали патологические сенсации интракраниальной локализации, в остальных случаях сенсации носили диффузный, полилокальный характер, что чаще выявлялось в клинической картине больных с «поздней» инициацией панической тревоги (p<0,05). В динамике соматоформные симптомы приобретали перманентное течение и во многих случаях определяли клиническую картину заболевания на этапе стабилизации состояния. Дифференцированные проявления острой деперсонализации в клинике панических состояний, в начале заболевания, обнаруживались лишь у одной трети больных, но на этапе манифеста – во всех случаях. В обеих группах, без существенной разницы, преобладала тотальная (ауто- и соматопсихическая) деперсонализация на высоте панических состояний. Вне панических состояний симптомы деперсонализации выявлялись в единичных наблюдениях. Следовательно, в рамках изученных состояний, при относительно «ранней» инициации панической тревоги, появлению паники достаточно редко предшествуют иные расстройства тревожного спектра, но с высокой частотой выявляется наклонность к злоупотреблению алкоголем и ассоциация первой панической атаки с алкоголизацией. Как правило, наибольшая острота, и выраженность тревожных атак отмечается в начале заболевания. В структуре панической атаки широко представлены вегетосоматические нарушения, в то время как соматоформные сенсации чаще носят ограниченный (интракраниальный), монолокальный характер. При более «позднем» проявлении панической тревоги иногда за много лет ей предшествуют иные перманентные расстройства тревожного спектра в частности социофобия. В динамике коморбидных состояний происходит постепенная трансформация панических состояний от субклинических форм к развернутым паническим атакам. В структуре последних преобладает когнитивный (фобический) компонент. Характерна меньшая генерализация вегетосоматических симптомов, при, напротив, диффузных и полилокальных проявлениях соматоформных нарушений. 5. Создание программы для организации оптимальных лечебно-реабилитационных мероприятий, дифференцирующихся в соответствии с типом расстройства и этапом его динамики. Исследование проводится на базе университетов г. Томска и г. Славянска-на-Кубани. Общее количество респондентов 95 человек. Случаи выявленных[ фобических симптомов составляют 35% респондентов. Учитывая, что в большинстве случаев доминирует выраженная позитивная тревожно-фобическая симптоматика, социальная реабилитация направлена, в первую очередь, на проведение социально-востановительных — преодоление избегающего поведения, зависимости от окружающих. Реабилитационные мероприятия также дифференцируются в зависимости от типологической принадлежности СФ. Социальная реабилитация большинства пользователей с СФ завершается на этапе медицинской реабилитации. Однако пользователям профилактических программ, в данном случае студенческому контингенту, требуется комплекс мероприятий, который включает медицинскую, трудовую, и, в частности, социальную реабилитацию; в этих случаях необходимыми компонентами являются восстановление социальных связей, учебных, профессиональных навыков, внутрисемейных взаимоотношений. Существуют контролируемые испытания, показывающие, что только 40% пролеченных пользователей полностью выздоравливают, а также достоверные данные о корреляции СФ с особым характером препятствий для лечения. Необходимо увеличить уровень информированности населения об этимологии данных расстройств, о формах помощи имеющихся в местных учреждениях, не только для снижения тяжести стигматизации, но и для повышения доступа к квалифицированной помощи. Важно облегчить психологический и финансовый груз участия в профилактических и реабилитационных программах. Необходимо повысить осведомленность как работников медицинских учреждений о клиническом значении и социальной проблематики такого расстройства, как социальные фобии, так и участников образовательной студенческой среды: педагогов, студентов, родителей. Разработка технологии реабилитационной работы в русле профилактики предусматривает включение нормализующих структуру личности комплексов - психотерапевтического, направленного на формирование адекватного личностного реагирования, смены мировоззрения; психофармакологического, имеющего в виду изменение эмоционально-волевых симптомов; психопрофилактического - с постепенной нормализацией межличностных контактов, оптимизацией социального статуса, усилением адаптационных возможностей, активизацией внутренних ресурсов личности. “^ С.А. Рожков, А.Л. Сериков, Е.А. Мельникова Сибирский государственный медицинский университет, г. Томск Томская клиническая психиатрическая больница Клиенты, обращающиеся за психотерапевтической помощью по поводу «избыточного веса» представляют собой гетерогенную группу по полу, возрасту, социальному статусу и клиническим проявлениям. Однако представляется теоретически возможным и практически полезным увидеть в этом многообразии нечто общее. Идея «избыточного веса» объединяет лиц, страдающих ожирением, булимией и нервной анорексией, склонных к обжорству (binge eating disorder) и просто людей озабоченных поддержанием здоровья и определенной физической формы. При этом «избыточный вес» стоит рассматривать как культуральный и психологический феномен, определенный образ и тип отношения к телесности. А именно как нарциссический феномен. Термин «нарциссизм» ввел в психоаналитическую теорию З.Фрейд (1914) как обозначение либидинозного катексиса представления о себе, то есть внутреннего образа собственной персоны. Он предположил, что «проявления либидо, заслуживающие название нарцизма, можно наблюдать в гораздо более широком объеме, и им должно быть уделено определенное место в нормальном сексуальном развитии человека. …Нарцизм в этом смысле не является перверзией, а либидинозным дополнением к эгоизму инстинкта самосохранения, известную долю которого с полным правом предполагают у каждого живого существа». Он описал первичный нарциссизм в качестве стадии психосексуального развития как субъективное состояние полной независимости от окружающего мира, обращенности либидо младенца на самого себя. Развитие он видел в постепенном переходе от нарциссизма к объектной любви. Вторичный нарциссизм, проявляющий себя в различных психических расстройствах, возникает в ситуации, когда удовлетворение направленного на объект либидо сталкивается с существенными затруднениями. В последующем термин «нарциссизм» стал использоваться в различных значениях, в частности для обозначения различной самооценки (причем как для нарциссически высокой самооценки, так и для ее противоположности, выраженной неуверенности в себе). К началу 60-х годов прошлого века все больше практиков стали сообщать о пациентах, которые страдали не от внутренних конфликтов, а от ощущения внутренней пустоты, скорее, от отсутствия внутренних объектов, чем от охваченности противоречивыми интроектами. Внешне они могли казаться очень самоуверенными, но внутренне находились в постоянном поиске подтверждения того факта, что их принимают, любят или ценят. Проблемы подобных пациентов заключались в их чувствах относительно того, кто они такие, каковы их ценности и что поддерживает их самоуважение. Хайнц Кохут (Kochut 1971,1974, 1984) и его последователи видели причину этого в нарушении развития таких потребностей, как потребность в «отзеркаливании» (получении восхищенного взгляда от значимых близких) и идеализации, что вело к нарушению в формировании репрезентантов самого себя и других людей, нарушению системы регуляции системы самооценки. Межличностные отношения таких людей часто нарушены из-за того, что в других они видят не самостоятельных личностей; другие ценны только в той мере в какой они удовлетворяют потребности человека в получении признания своей значимости или служат объектами для идеализации. В последующем эти взгляды были перенесены на представления о развитии личности в целом. Теория Кохута, представляющая в современно психоанализе такое направление как психология самости (self-психология), определила нарциссизм как отдельную ветвь развития личности, связанную с регуляцией самооценки, наряду с развитием влечений, психологических защит и объектных отношений. Иными словами нарциссические потребности и нарциссические проблемы присущи всем людям. Нарциссическими же обозначаются личности, чья психическая организация целиком организована вокруг вопросов самооценки и самоуважения. Описание нарциссических феноменов привело к тому, что они стали легко опознаваться как в личностной организации, проблемах и расстройствах пациентов (к сожалению в российской психиатрии до сих пор нарциссизм рассматривается лишь как вариант истерии), так и в культуральных феноменах. Не только психоаналитически ориентированные исследователи указывают на «эпидемию нарциссизма», «эпоху нарциссизма». Психологические и межличностные феномены, относящиеся к нарциссизму, в западной культуре превратились в норму. «Нарциссизм культуры» при этом означает вовсе не патологическую культуру, а новый тип нормальности. Патологические проявления отражают норму. Целый ряд общественных и культурых явлений был распознан как нарциссические инсценировки. Нарциссизм проявляется в повышенном внимании к внешнему блеску, успеху, достижению идеала. Он также выражаться в растущем интересе ко всему телесному, к правильному питанию, здоровому образу жизни и т.п. При этом тело выступает как социальный конструкт. Культура определяет требования к телесности, значения тела, предписывает ему функции и символические смыслы. Нарциссизм культуры формирует отношения между людьми и их отношение к себе, эти отношения часто определяются как «в высшей степени поверхностные», что при расстройствах пищевого поведения находит буквальное выражение в фиксации на поверхности тела. Расстройства пищевого поведения, как нарушения тесно связанные с нарциссическими проблемами, не были бы столь распространены и столь устойчивы к вмешательствам, если бы они не опирались на культуральную норму. Годовой оборот индустрии похудения в США составляет 25 миллиардов долларов. Половина всех норвежских женщин, как отмечает Ф.Скэрдеруд (2003), постоянно принимают участие в каком-либо курсе похудения. В этом смысле Россия уже успешно вошла в мировое сообщество, если судить по тому, какое место в средствах массовой информации занимает реклама способов снижения веса и коррекции фигуры, дополняясь другими методами ухода за телом и чередуясь с яркими образами обжорства в рекламе пищевых продуктов и напитков. Представляется необходимым рассмотреть те феномены и процессы, которые присущи проблеме «избыточного веса» с точки зрения психологии самости, опираясь на опыт психотерапевтической работы (групповой и индивидуальной) с пациентами с проблемой «избыточного веса». Поводом для обращения выступает недовольство своей внешностью и неспособность похудеть и/или поддерживать нормальный вес тела самостоятельно. При всей кажущейся внешней очевидности этих проблем стоит осознавать их глубинно психологические смыслы и культуральный контекст. Психодинамический подход основывается на модели, согласно которой в индивидууме присутствуют конфликтующие силы; мысли, эмоции, поведение – как адаптивные, так и психопатологические – представляют собой результат их взаимодействия. С психологической точки зрения «избыточный вес» представляет собой телесную репрезентацию внутренних конфликтов, психологических проблем, имеющих, в том числе, степень выраженности клинических симптомов. Более ранние психодинамические теории расстройств пищевого поведения основываются на представлениях об оральности (оральной фиксации, оральной регрессии), значении сексуальности и некоторых типах объектных отношений. Переедание возникает из-за аномалий во взаимоотношениях мать-дитя (Bruch, 1973). Параллели проводятся между актами еды и получением комфорта от матери. Противоположное поведение - диета - рассматривается как средство наказания матери. Есть предположения и о защитной роли переедания против чувств тревоги и депрессии. Амбивалентность в отношении ребенка ведет к тому, что мать использует пищу как единственное средство обеспечения комфорта. Как результат, ребенок не научается отличать голод от стрессов, возникающих по другим причинам. Переедание становится неспецифическим ответом на все источники дискомфорта. Расстройства пищевого поведения становятся выражением чувства вины за агрессию по отношению к амбивалентно рассматриваемой матери. Фобическая установка к еде также выражает бессознательное стремление символически зафиксировать себя в роли маленькой девочки из страха перед нарастающей ответственностью и другими трудностями взрослого (в т. ч. сексуального) функционирования. Особую роль может играть непереработанный в раннем детстве инцестуозный конфликт. Однако такая модель не в полной мере описывает и объясняет присущие проблеме «избыточного веса» особенности. Для понимания сущности испытываемых пациентом страданий и происходящего в психотерапевтической работе их следует дополнить представлениями о нарциссических феноменах и процессах: уязвимость самооценки, связанные с этим эмоции (стыд, чувства беспомощности, обиды и гнева) и защитные механизмы (отрицание, величие и идеализация; повышенная потребность в контроле, перфекционизм); нарушения межличностных отношений. Стыд – одно из специфически нарциссических чувств, значение которого недооценивалось другими психоаналитическими концепциями, где значение придавалось тревоге, вине или печали. Со стыдом связано ощущение неполноценности, беспомощности, страх «разоблачения». Глубокий стыд – это страдание человека, думающего что он не заслуживает любви. В его основе лежит разоблачение человека как нелюбимого и жалкого – в действительности или в воображении. Сложность в распознавании и обсуждении чувства стыда заключается в том, что стыдиться стыдно. Секс может быть стыдным, поражение может быть стыдным - но еще более стыдно говорить о собственном стыде. Тот, кто чувствует страх или печаль, скорее всего, вызовет у окружающих сочувствие и заботу. Напротив, тот, кто стыдится, встречает лишь презрение. Это и есть двойная ноша стыда и та причина, по которой люди о нем не говорят. «Избыточный вес» служит опредмечиванию чувств, выражению их на языке тела. Это очень конкретный язык. Глубинный стыд смещается на поверхность и концентрируется на отношении к своему телу, прямо выражая то, что человек чувствует по отношению к себе в целом. Он варьирует по интенсивности от легкого недовольства весом до отвращения к «жиру» и всему своему телу и его потребностям. Трудность в осознании этого языка создает то, что основные значения позаимствованы из идеалов данной культуры. Этот язык эффективен, так как он строится на некой норме. Классическая нарциссическая защита заключается в том, что человек пытается подавить стыд с помощью самоуверенности и казаться независимым и неуязвимым. Часто пациенты приходят с длительной историей безуспешных попыток самостоятельно справится с нарастающим избыточным весом. Признать потребность в помощи, значит признать беспомощность и испытать чувство стыда. Это отрицание беспомощности продолжается и в ходе психотерапии в определении запроса («у меня нет проблем, я только хочу похудеть») или характера помощи («мне нужны только рекомендации о правильном питании», «мне нужен только толчок» и т.п.). Насколько прямо представления о теле связано для пациентов с самооценкой можно увидеть по очень распространенному убеждению пациентов, что, похудев, они автоматически почувствуют «уверенность в себе», «освободятся от комплексов». Уточняющие расспросы показывают, что это не связано ни с успехами в какой-либо деятельности, ни с преодолением проблем, обозначаемых как «комплекс», ни даже с представлением о том, что собой представляет этот «комплекс». Противоположностью ощущения дефекта и неполноценности выступает стремление к совершенству: достижение «идеальной фигуры», «идеального веса», представление о возможности идеального контроля над влечениями (внешне выраженное в стремлении контролировать аппетит). Нарциссическое регулирование самооценки основано на опыте соответствия определенным идеалам. Нарушения питания никогда не получили бы такого распространения, не будь они болезненным преувеличением коллективных идеалов. Однако в культуре эти идеалы определены чрезвычайно туманно и противоречиво и нет возможности определить, что человек их достиг. Здесь очень легко посчитать себя неудачником. Современный стыд связан с установлением для себя слишком высоких идеалов. Чем выше идеал «я», чем больше стремление к совершенству, тем выше риск реакции стыда. Это может привести к ярости на свое поражение и к страху новых неудач, а также к зависти к тому, кто выглядит преуспевшим. Пациенты часто обнаруживают чувствительность к зависти своей и окружающих и испытывают перед ней страх. Мучительное переживание своей зависти побуждает нередко от необходимых для достижения успеха стремлений к соперничеству. Они испытывают страх, что из зависти окружающие будут насмехаться над ними или мешать, соблазняя пищей. В зависти заключается одни из источников сопротивления терапии. Нарциссическая склонность к идеализации побуждает искать идеальные и чудодейственные способы похудания, наделяя методы и специалистов магическими свойствами. Но подчас они не могут позволить терапевту быть слишком успешным. Идеализация сменяется обесцениванием и неосознаваемой борьбой, даже ценой разочарования и неуспешности. Следует помнить, что терапевт, указывающий на проблему, уже задевает болезненные места в самооценке пациента, что также может способствовать обесцениванию терапии, чтобы защититься от причиняющего боль осознавания своего несовершенства. Впрочем, нередко можно наблюдать идеализацию жестко контролирующего, агрессивного отношения терапевта или методике, рационализируемую убеждением, что без труда и страдания нельзя достигнуть результата. Во всяком случае, методики с садистическим оттенком имеют неизменный успех. Расстройство питания - это попытка добиться контроля. В культуре, которая отличается изобилием отношений, информации и материальных благ, но в то же время рискует выйти из-под контроля, индивидуальный контроль рассматривается как нечто героическое. Культура возводит в идеал умеренность и воздержание, в то время как потворство своим желаниям эквивалентно неспособности и лени. «Жир» перестал быть названием важного питательного вещества и превратился в моральное понятие (Скэрдеруд, 2003) . Однако игры с самоконтролем опасны. Для тех, кто переедает, потеря контроля состоит в утрате чувства меры. Пациенты оказываются одержимы едой. Они больше не способны управлять мыслями о еде ни днем, ни во время ночных кошмаров. Для тех, кто достиг контроля даже несколько «лишних» калорий вызывают ужас и ощущение стремительно толстеющего тела. Уже фрейдовское определение нарциссизма содержит метафору обращенности влечений, чувств субъекта на самого себя и отказ от отношений с другими. По образному выражению Скэрдеруда, расстройство питания - это имитация жизни. Действительные отношения оказываются «либо пожираемы, либо заморены голодом». Их держат на расстоянии и принудительно заменяют на отношения с килокалориями и граммами. Расстройства питания нацелены на то, чтобы замкнуться в себе и держать других на расстоянии. Одиночество может подавлять, но для человека, потерявшего контроль, оно не опаснее, чем близкие отношения. Нарушения питания говорят о потребности индивида в защите. Они представляют собой метафору необходимости бегства и стены как оборонных стратегий. По своей природе патологический стыд парадоксален. Он унижает человека и разрушает его самооценку. Парадокс заключается в том, что это чувство настолько сильно ориентировано вовнутрь, что делает окружающих ненужными. Чувство стыда связано с фантазиями о том, что о человеке могут думать другие, но при этом окружающим не дозволено участвовать в корректировке негативных фантазий. Наши наблюдения не подтверждают довольно распространенной идеи, что переедание связано с подавлением сексуальности и трансформации сексуальных влечений в повышенный аппетит. Достаточно часто можно встретить пациентов как ограниченных в проявлениях сексуальности, так и свободно вступающих в сексуальные отношения. Но и сексуальная сдержанность и сексуальная «свобода» часто означают стремление избежать эмоционально интимных отношений. Высказываемое пациентами переживание недостатка любви также часто связано не с сексуальностью, а с недостатком подтверждения окружающими их значимости. Стремление избежать привязанности и близких отношений заметно в терапевтическом процессе по напряженности, протестным и обесценивающим реакциям, несоблюдению правил нередко в те моменты, когда пациенты начинают чувствовать терапию и терапевтов значимыми для себя. Даже высоко оценивая значение, например, кратковременного группового психотерапевтического курса, пациенты крайне редко обращаются к продолжению работы в индивидуальной терапии, что потребовало бы большей вовлеченности в межличностные отношения с терапевтом. Такие постоянно звучащие мотивы похудеть как «для себя», «чтобы носить одежду, которая мне нравиться», «для здоровья» подчеркивают нарциссическую обращенность стремления снизить вес, не включающую включенность «стройного» тела в отношения. Нередко можно обнаружить и стремление с помощью достижения идеала почувствовать свою неуязвимость и превосходство. Индустрия похудения игнорирует психологические особенности проблемы «избыточного веса», либо поддерживает и использует ее мифы. Похоже, что тайна успеха индустрии похудения состоит именно в том, что она не имеет успеха. Поскольку она не функционирует, в ней постоянно остается нужда. Она не часть решения, а часть проблемы. Осознание «избыточного веса», расстройств пищевого поведения как культуральной и психологической нарциссической проблемы определяет ряд взаимосвязанных целей психотерапевтических вмешательств: снижение интенсивности стыда; более терпимое отношение к стыду и другим аффектам, к своему несовершенству; формирование устойчивой, достаточно высокой и непротиворечивой самооценки; изменение отношения к идеалам и нормам; забота о себе как более широкое понятие, чем просто забота о весе и перенесение внимания на другие ценности; развитие системы межличностных отношений и способности к интимности. Очевидно, что такое понимание не сделает задачу помощи пациентам проще, но оно дает представление о реальном характере и объеме необходимой пациентам помощи. |
Ваша оценка этого документа будет первой.
Ваша оценка:
Похожие:
База данных защищена авторским правом ©MedZnate 2000-2016
allo, dekanat, ansya, kenam
обратиться к администрации | правообладателям | пользователям
allo, dekanat, ansya, kenam
обратиться к администрации | правообладателям | пользователям