/Voo • The Poem/
- Part I -
This is a subliminal example of how spoiled, naive, egoistic and dumb one can be, dragging over his purposeless, gaunt entity from day to day, from one year to another, taking submissively the indifference, the filthy laugh or the flaming hate.
They decomposed me into stills through dense torture-chambers of all their waking dreams after all. The pink glasses fell down from my eyes onto the Persian carpet. Oh, this moment! - the shock without bounds. A someone who has a strange name plays Emperor Vi, dusting his head with ashes, is hopelessly trying to repeat these fiery movements, another someone is reciting poetry. Such a wonderful dance. You cannot stop! Life is a dream. A dream of suicide...
Bails and blades, a senile voice from the darkness – I am already dead and buried. What else do you want from me? I can't be a Master of Puppets or an eloquent Spaniard with screams near the terraces of alleys made from smooth light of windows, smoke, bark and campfire. Grasped in the corner of the traveling room, discovered the seventh seal. Is Jah still with you? The silence is like just for five minutes, the clothes are scattered everywhere, the TV set stands on floor, in the corner. It has curdled and froze in the stare – cuddly toys, blue ones, plush ones, elephants, and tigers. The reptiles from the space marshes are spreading out, the black and violet mushrooms are covering the ceiling with the phosphor. Grassy shining, and there are parasites appearing on hat-heads – it is mold growing on fields. It is ultra-violet spores of the galactic spawn in the dark dimension. Or it is seedlings so small like space pirates, savage aggressors and mind invaders. Or it is in the empty vault signing the contract with the magnetic dwarf for a new reflection of the coherent irreality. Will the fate really lead me to the Byzantine Church? Will I forget everything indeed? Or, maybe, it's the EVIL in someone's awoken mind, and the nerves transplantation, the soul transfer and the huge dynamic ball or the dragged out cartoon near the spaceship window. There are neuroleptic sessions three times a day and a top of the consciousness made from skin and bones. And who is this child muffled in the gauze? The movement of 5 inch pupils and shades behind his back. No medicines can knock out from his head the sorrowful song about the first mother of the Earth which hasn't been born yet. The sky is divided by you into the dark abyss and the crystalline blue water while you are sitting near the cheval glass, and tarot cards are around you like pointers. You are levitating in the lotus asana among dancing rutabaga dwarfs, in the collision of three mirrors. Roots of trees are stretching downwards from the cut-glass chandelier, your lampshade is in fire, and we are dead in the same day. Do you remember me? Which time am I sleeping? I am slowly wriggling near the column or sitting with Him on the coffin cover. The cemetery is inside me. Do you still believe in it? It’s riding on the electrical chair, I am driving off in the not familiar for me place, waking up in two seconds until the shot. Basil is creeping and noticing me through information networks, distances and energofields. The astrologer is walking along another channel, everything is laid with neon matter, and the ballet with decomposed souls is on the next avenue. Somebody knocked at the door in the morning; it was the Supervision Crew on the threshold. Their car was under my windows, I am hiding in my room. Two female voices are merging into a male one; it’s driving inside the tunnel after the dim yellow light. The fire of poisonous microbes splashed out from the empty bowl onto the white plain of the page. The snow queen, who wears a red sparkling dress, stands on the steps of the palace, a white rose in the foaming ice, in the jug of boiling acid. These lamps glow with reflections of mental clinics. There is light of morgue corridors in these windows. This tree with rotten, poisoned fruits is naked, without leaves in the middle of summer. Oh, unreality! The invisible wall made from dry, wiry air is like an artificial lightning. I’m flying down in an untimely jump, I don’t need any mental contacts and paper planes into a window. I feel the floor departing from under my feet. All roads lead to the dried source. I’m falling into the space lift, downwards the shaft, saying nothing but words – “Please, rescue me” and song rings inside the interlacing of wires in the head. I’m trying to find the ammoniac prince and to go to the emptiness, haven’t been sleeping properly for four days. During the autopsy of detained drug trafficker’s entrails at the custom house they found raw meat, blood, rotten minced meat of sea slimy centipede on the tip of knife. The voice-over is commenting that it is gunpowder. Woe worth the television of psychedelic mirages. I am surrounded by Veda demons which are drinking toxic soap foam with sulfur from my scull. Someone in the empty room is looking for our passports. Another someone is sucking the pus from her cold chest. Through the transformations from Sorrow Trader to myself I am becoming blind when the colors hop into the invisible spectrum. Jammed passages, an incommensurable magic of white. With the Ice’s stories, swarthy, on knees, fluffy ground, dirty rag hair, he is planting vinyl records and water them. It’s a woman from an African settlement, naked, wild, tied by legs, covered by straw. Tomb, a door into the world of dead, does exist. Ii is in order to shatter the vessel and to spill the ale on heaven or to drop three pence on the grave. It is my cross, jubilee, funeral, the charred star is shining, covered with varnish, greased with fat, faces from globe gas lamps. It’s a blind lamplighter in the empty street of shadows.
- What have they done with you? – She asks herself at her kitchen or spitefully, gloatingly looks from the window, giving signals by laser beam. They called and opened the door for me. Somebody stood with a pile of coins in his hands, with a glass shining in left devilish eye. Maybe it was death, looking out from the box, or a witch with legs astraddle. It is hell, on a mattress, in a room of four silver walls, and there is nothing behind them. The circle is shrinking in the laboratory of emptiness. Ice is reading the Bible, and it’s very pleasant for me. It was a fine night; also the moon was shining somewhere, like a melting orange spoon. The black glasses are like two flashes, set in gold, with one lens cracked. Passing the gates, they lead me inwards, it isn’t late to escape yet. To where? From whom? Am I still with you? They throw me into a cage without any bar screen, window or stove. A burnt man is pacing from corner to corner, his hands wrenched over his back. I hear him talking to me, but I can’t make out his words. I see him working day by day in the Serpentine Taxi, probably, just like when he was still alive. I think about something dismal or read symbols stamped by knife on a bench. Every sound hurts, a minute stretches out into an hour. There are hysterical witch yells over the window; it is the Long Night, where time has stopped. There are four women in black instead of me. The silhouettes of projectors. Wherever you are found, you are always at one place; it’s a curse, a physical plan. You are inside you sole area, one-on-one with yourself again. It’s strange, where is He here from?
Maybe it is Jah Rastafari, prince Selassie or captain Luke playing with sharp colors of a clear April morning. He has already transformed. There are astral fights in the chamber under high voltage, shaft of sparks from eyes or power cubes from hands. People are intense, they are crumbling into spheres or attracted by invisible. Dreams about death of city, its energy is exactly like spinning top, he has already leaved for open space, like all other ghosts. The elf doctor is speaking and smiling. There is a pygmy with a plush head, a dwarf from hell. It’s a slaughterhouse under strobe lights, with electric shock and defibrillators. It’s a song about dying of the mind. There is a doctor in an empty white café waiting for something, an establishment on the dark side of the moon. He is a telepathist, having a black tooth in his mouth, which doesn’t shine with gold yet. It is hopelessness. He is a mystical doctor, a psychiatrist from the past of the real future of this Planet of the Pain. There are mandalas with space maps on his hands. He will finish talking to me and teleport along the orbit of rotation very soon in order to enter the galaxy of dragons or the Southern Cross on the night hemisphere of the sky inside my head. The doctor disappeared inside the closed bio field of the universe. There is a brunette in my chamber; she is trying to charm me with her magic. I stare and recognize her fantastic feelings and expression, extending at infinity like a living fountain; I am riveted to her. She is my Leaseholder, she promised to care. I remember the space code, every my failure, her halo. There are hundreds of roads to myself. The rusty metal on the wall is an ancient bowl of dissected womb, a reality without anything usual. I am hitchhiking over the mirages. There is a burnt-out circle of burning the saints, cabbalistic signs and pentagrams under my feet. I am stared at by demons, people wearing medieval clothes, who identify me with rescue. This insane experimentalist doctor is an obsessive voice in my ears. He experiments at me. He walks behind the glass plates along the corridor, makes faces of horror. I face Him on the street and immediately remember that He has dead two years ago. The horror is too hard, like the dark emanation of my mother; I tell him how he died. I am a space traveler, I am going to nowhere, and I am wandering inside the emptiness. The eternal energy of road is inside the departure points of dreamwatchers. It’s its synapses. We go together through summer gardens, the fantastic ancient era, and I am gazing on high-rise houses, microdistrict with electricity in every flat. My heart doesn’t beat – it’s a space tragedy. It’s black-and-white scale. Where did I find myself? Am I still with you?
It hails on the stone avenue in Port-o-Prance. It’s laugh of baron Samedi at the night on the crossing of thirty roads in the light of a fugitive lantern. Or it is Erzulie Dantor near the cemetery in the New Orleans, the guide for dead. I have gone mad after the death. Here He is still alive and drinking cocktails in the tunnels of fancy. Everything is stretching along one line. Someone is hopelessly trying to repeat these flaming movements, someone is contagiously reading poetry.
I remained sitting in that place, where, I don’t know why, the sky is erased. There is neither moon nor stars in this place.
|
/Voo • The Poem/
- Part I -
Это подсознательный пример того, насколько избалованным, наивным, эгоистичным и глупым можно быть, перетаскивая свою никчемную дохлую сущность день ото дня, из одного года в следующий. Покорно принимая безразличие, грязный смех или пламенную ненависть.
Они наконец-таки разложили меня на кадры через плотные застенки всех своих снов наяву. Розовые очки спали с глаз на персидский ковер. О, это мгновение! - потрясение без границ. Кто-то со странным именем играет Императора Ви, посыпая голову пеплом, безнадежно пытается повторить эти огненные движения, кто-то читает стихи. Какой удивительный танец. Не остановиться! Жизнь - это мечта. Мечта самоубийцы…
Петли и лезвия, старческий голос из темноты - я уже умер и похоронен. Что же вам еще от меня нужно? Я не могу быть Повелителем Кукол или красноречивым испанцем с воплями у веранд аллеи из гладкого света окон, дыма, деревьев, коры и костров. Зажатым в углу комнаты путешествий, открывшим седьмую печать. Джа все еще с тобой? Тишина как бы на пять минут, повсюду разбросана куча одежды, телевизор на полу, в углу. Оцепенело, застыло во взгляде - мягкие игрушки, голубые, плюшевые, слоны, тигры. Рептилии из космических болот разрастаются, черно-фиолетовые грибы покрывают потолок фосфором. Травяное сияние, на головах-шляпах появляются паразиты - плесень, растущая на полях. Ультрафиолетовые споры галактической грибницы в темном измерении. Или рассада такая мелкая, как космо-пираты, яростные агрессоры и захватчики разума. Или в пустующем склепе, подписывая с магнитным гномом контракт на новое отражение целостной ирреальности. Неужели судьба приведет меня в Византийский храм? Неужели я все забуду? Или, может быть, ЗЛО в чьем-то пробужденном мозгу, и трансплантация нервов, пересадка душ, и огромный динамический шар или затянутый мультфильм у иллюминатора космокорабля. Три раза сеансы на нейролептиках, вершина сознания из костей и кожи. И кто этот ребенок, закутанный в марлю? Движение пятидюймовых зрачков и тени за его спиной. Никакими препаратами не выбить из головы грустную песню о первой матери еще не рожденной Земли. Небо разделено тобой на темную бездну и прозрачную голубую воду, пока ты сидишь у трюмо, кругом указателями карты таро. Ты левитируешь в позе лотоса посреди танцующих брюквенных гномов, в столкновении трех зеркал. Корни деревьев тянутся вниз с хрустальной люстры, твой абажур в огне, в один и тот же день мы мертвы. Помнишь ли ты меня? Который раз я уже во сне? Медленно извиваюсь у колонны или сижу с Ним на крышке гроба. Кладбище у меня внутри. Веришь ли ты еще в это? Катание на электрическом стуле, отъезжаю в неизвестном мне месте, просыпаюсь за пару секунд до выстрела. Сквозь информационные сети, расстояния и энергополя Базиль крадется и замечает меня. Звездочет ходит по другому каналу, все выложено в неоновой материи, на соседнем проспекте - балет с истлевшими душами. Утром стук в дверь, на пороге - Бригада Надзора. Под окнами их машина, прячусь у себя в комнате. Два женских голоса сливаются в один мужской, езда по туннелю за тусклым желтым светом. Огонь ядовитых микробов выплеснулся из пустой чаши на белую равнину страницы. Снежная королева в красном искрящемся платье на ступенях дворца, белая роза в пенящемся льду, в кувшине кипящей кислоты. Эти лампы светят отбликами психушек. В этих окнах свет коридоров морга. Дерево это с гнилыми, отравленными плодами, голое, без листьев посреди лета. О, нереальность! Невидимая стена из сухого поджарого воздуха, как искусственная молния. Улетаю в безвременном прыжке вниз, не нужно мысленных контактов и бумажных самолетов в окно. Я чувствую, как пол уходит из-под ног. Все пути ведут к иссохшему источнику. Падаю в космолифт, вниз по шахте, ничего кроме слов – «пожалуйста, спасите меня» и песенных звонков в переплетениях по проводам в голове. Силюсь найти аммиачного принца и уйти в пустоту, не спал толком четыре дня. При вскрытии на таможне кишок задержанного наркокурьера, они обнаружили сырое мясо, кровь, подгнивший фарш морской слизистой сороконожки на кончике ножа. Голос за кадром комментирует, что это порох. Будь проклято телевидение психоделических миражей. Окружен демонами из вед, пьющими токсичную мыльную пену с серой из моего черепа. Кто-то в пустующей комнате ищет наши паспорта. Кто-то высасывает гной из ее холодной груди. Сквозь трансформации от Торговца Печалью до меня самого я слепну, когда цвета соскакивают в невидимый спектр. Забитые переходы, несоизмеримое волшебство белого. Вместе с байками Айса, темнокожий, на коленях, пышная земля, грязные тряпичные волосы, он сажает в землю виниловые пластинки и поливает водой. Женщина из африканского поселения, голая, дикая, привязанная за ноги, накрытая соломой. Гробница, люк в мир мертвых существует. Чтобы разбить сосуд и расплескать эль в небесах или бросить на могилу три пенни. Это мой крест, юбилей, похороны, светится обугленная звезда, покрытая лаком, смазанная жиром, лица из шаровых газовых ламп. Слепой фонарщик в пустой улице теней.
- Что они с тобой сделали? - Спрашивает она сама у себя на кухне или злобно, злорадно смотрит из окна, сигнализируя лазерным лучом. Они позвали и открыли мне дверь. Блестя стеклом в левом дьявольском глазу, кто-то стоял с кучей монет на ладонях. Может быть, смерть, выглядывающая из ящика или раздвинувшая ноги ведьма. Это ад, на матрасе, в комнате из четырех серебряных стен, а за ними - ничего. Круг сжимается в лаборатории пустоты. Айс читает Библию, отчего мне очень приятно… Была прекрасная ночь, также Гед-то светила луна, как плавящаяся оранжевая ложка. Черные очки, как два всполоха, в золотой оправе, с одним треснутым стеклом. Минуя ворота, меня ведут внутрь, еще не поздно бежать. Куда? От кого? По-прежнему ли я с тобой? Кидают в клетку без решеток, окна и плиты. Обожженный человек ходит из угла в угол, руки вывернуты за спину. Слышу, как он говорит со мной, но не разбираю слов. Вижу, как день ото дня работает в Серпантинном Такси, наверное, так же, как и тогда, когда он был еще жив. Мысли о чем-то мрачном, или читаю символы, выдавленные ножом на скамье. Каждый звук ранит, минута растянулась как час. За окном истеричные крики ведьм, это Долгая Ночь, где остановилось время. Вместо меня четыре женщины в черном. Силуэты прожекторов. Где бы ты ни находился, ты всегда на одном месте, это проклятие, физический план. Снова в одиночном пространстве, наедине с собой. Странно, откуда здесь Он?
Может быть, это Джа Растафарай, принц Селассие или капитан Люк, играющий с острыми красками ясного апрельского утра. Он уже трансформировался. Астральные бои в камере под высоким напряжением, сноп искр из глаз или силовые кубы из рук. Люди напряжены, дробятся на сферы или притягиваются друг к другу невидимым. Сны о том, как умирает город, его энергия все равно, что волчок, он уже вышел в открытый космос, как и все остальные призраки. Врач-эльф говорит и улыбается. Карлик с плюшевой головой, гном из ада. Скотобойня под стробоскопами, с электрошоком и дефибриллятором. Песня о том, как умирает сознание. Врач в пустом белом кафе, в ожидании чего-то, заведение на темной стороне Луны. Он телепат, во рту черный зуб, пока еще не блестит золотом. Это безысходность. Мистический врач, психиатр из прошедшего настоящего будущего этой Планеты Боли. На руках мандалы с космическими картами. Сейчас он договорит со мной и телепортируется по орбите вращения, чтобы войти в созвездие дракона или южный крест на ночном полушарии неба внутри моей головы. Врач исчезает в замкнутом биополе вселенной. Со мной в камере брюнетка, пытается околдовать меня своей магией. Смотрю и узнаю ее сказочные ощущения и экспрессию, уходящую в бесконечность живым фонтаном, здесь я прикован к ней. Она мой Арендатор, обещала заботиться. Вспоминаю космический код, каждый свой провал, ее ореол. О, сумасшедшая острота этого сна. Сотни дорог к себе. Ржавый металл на стене – это древняя чаша вскрытого чрева, реальность, где нет ничего привычного. Я путешествую автостопом по миражам. Под моими ногами выгоревший круг от сожжения святых, кабалистические знаки и пентаграммы. На меня смотрят демоны, люди в средневековых одеждах, для которых я отождествлен со спасением. Это безумный доктор-экспериментатор – навязчивый голос у меня в ушах. Он ставит надо мной опыты. Ходит за стеклянными плитами, по коридору, строит гримасы ужаса. На улице сталкиваюсь с Ним и сразу вспоминаю, что Он умер два года назад. Ужас слишком тяжелый, как темная эманация моей матери, рассказываю ему о том, как погиб. Я - космический путешественник, я иду в никуда, я бреду в пустоте. Вечная энергия пути внутри точек отправления сновидцев. Это ее синапсы. Идем вместе через летние сады, фантастическая древняя эра, и я смотрю на многоэтажные дома, микрорайон с электричеством в каждой квартире. Мое сердце не бьется – это космическая трагедия. Черно-белая гамма. Где я оказался? По-прежнему ли я с тобой?
Град на каменной аллее в Порт–о–Пренс. Смех Барона Самеди ночью на перекрестке тридцати дорог в свете беглого фонаря. Или Эрзулия Дантор около кладбища в Новом Орлеане, проводник для мертвых. Я сошел с ума после смерти. Здесь Он еще живой и пьет коктейли в туннелях воображения. Все вытягивается в одну линию. Кто-то безнадежно пытается повторить эти огненные движения, кто-то заразительно читает стихи.
Я так и остался сидеть в том месте, где по не известной мне причине стерто небо. Где нет ни луны, ни звезд.
|
