Ции человека человечества (Опыт системно-логического анализа философии гуманизма) Издатель фл-п чернявский Д. А. Кривой Рог 2011 ббк 87 и 24
|
|
Скачать 9.19 Mb.
|
|
Блок: коммуниканты. Блок: ситуация общения. Временной компонент ситуации общения |
|
Модель коммуникативного акта: Р  ис. 26
Их всегда два: 1. инициатор коммуникативного акта (КА) – актант, 2. партнер (объект, субъект) КА – пассивант, которые меняются в ходе КА ролями: а) вопрошающий – отвечающий, б) говорящий – слушающий и т.п. Но пассивант вполне может перехватить инициативу и стать явно или скрытно актантом, преследующим свои, а не чужие цели. Более того, формальный пассивант может быть реальным инициатором КА, подстроившим его в своих целях (что может расцениваться как хитрость, розыгрыш, коварство и т.п.), а может быть подстроено и третьим лицом, формально отсутствующим в хронотопе КА, но как-то наблюдающим за КА со стороны. Наблюдатель как всевидящее око социального контроля есть стержень формирования социотипа человека. Но зачатки его в виде страха-надежды, что его никто не видит, хорошо известны этологам по вороватому поведению многих животных. Однако только в человеческом социуме Наблюдатель (всевидящее око благодетеля и карателя) превращается постепенно сначала в моральный Абсолют, а затем и каузального Вседержителя – Бога. Правда, в подавляющем большинстве случаев реальный Наблюдатель оценивается много выше клятв типа: видит бог, я этого не делал, не хотел …, а возникновение института исповедания и искупления вины вообще сняло проблему актуальности учета Бога как Наблюдателя. Этические остатки веры в Бога-Наблюдателя были перенесены в юриспруденцию в виде постулатов о неотвратимости наказания за нарушение закона и о том, что незнание закона не освобождает от ответственности за его нарушения (что имело смысл в то время, когда мерилом права были Десять заповедей и им подобные кодексы поведения). Интерьеризация Наблюдателя как морального авторитета, мерила и составляет суть Совести данной особи. А так как референтность Наблюдателя как морального авторитета в течение жизни у многих меняется, то меняется и структура Совести, становится допустимым то, что ранее считалось недопустимым. Более того, Совесть весьма зависима от хронотопа, т.е. моральные императивы у многих меняются еще и в зависимости от времени и места действия. Режимизация Совести и привела к созданию этикетных форм, правил поведения в разнообразных ситуациях разных сфер общения. Но и они непрерывно нарушаются, ибо не соответствуют нормам строго системно-логического метода анализа, т.е. принципу каузальности. Глобализация столкнулась с гигантским разрывом между авангардизмом техносферы и архаизмом социосферы. И без того маломощный фантом Совести раздирается на части так называемой общественной моралью и государственной юриспруденцией. Ярче всего об этом говорит сам факт поиска моральных авторитетов и присвоение титула-номинации “Совесть нации” среди живых. Однако о правах человека и моральном кодексе речь еще впереди. Здесь и сейчас важно разобраться с принципами реального взаимодействия коммуникантов. Общение есть полножизненный процесс реализации перцептивно-реактивной деятельности. Именно поэтому для актанта пассивантом может быть как камень или другой предмет, так и живое существо, которое умерло, спит, затаилось, действует. Полножизненная непрерывность общения обеспечивает запасание, накопление опыта в виде знаний, умений, навыков аналогично тому, как трофическая система это делает с воздухом, водой, пищей, теплом. Разница лишь в том, что отрыгивание пищи для птенцового кормления ограничено несколькими видами, а отрыгивание звуков получило много большее распространение, но оба реализуют принцип обмена. А так как актант всегда есть живое существо, то его триединство актуализирует соответственно: физиотип – контактный материально – энергетический обмен; психотип – дистантный перцептивный энергетическо- информационный обмен; социотип – дистантный репрезентативный информационно- энергетический обмен. Диапазон контактного материально-энергетического обмена весьма широк: от умертвления до умиротворения тактильными ласками или, наоборот, зажигания игровой реактивности. Диапазон дистантного перцептивного энергетическо-информационного обмена много уже: выражение через пантомимику, мимику, жестикуляцию конечностями, звуками, запахами и т.п. своего эмоционального состояния. Диапазон дистантного репрезентативного информационно-энергетического обмена еще уже, ибо выражает исключительно статус, т.е. абстракцию, до которой еще надо додуматься, чтобы осознать-идентифицировать, т.к. она представлена не телом, а его репрезентатом: крик, запах, кал, моча, клок шерсти, перо, шорох, предмет, записка и т.д. Держать в голове статус того, кого не видел, а только вообразил себе по некоторым репрезентативным признакам – это основа поисковой деятельности от любого хищника до криминалиста. И психофизиологической базой может служить только нейроголографическая модель перцептивно-реактивной системы. Триединство физио -, психо -, социотипов здорово путает любого исследователя-наблюдателя в этих классификационных разбиениях. К тому же между ними обязательно существуют переходные моменты от физио - к психо – и от психо - к социо -, а то и от физио - к социотипу, которые еще предстоит изучить при тщательном, скрупулезном анализе процесса идентификации, без которого невозможно принять окончательное решение о следующем ответном действии, а затем и его реализации и последующем контроле за реализацией. Подчеркнем еще раз:
а) идентификацию объекта, субъекта, б) принятие решения об ответном действии, в) исполнение ответного действия, г) контроль эффекта ответного действия и принятие решения о его коррекции, либо переходе к последующему действию. Из этого строго системно-логически следует, что на самом деле познание и общение – это один и тот же процесс, т.к. опираются на одну и ту же перцептивно-реактивную структуру, хотя внешне и кажется, что познание – это перцепция, а общение – это реакция, объединенные памятью-мышлением. Отсюда развитие познания через общение, а общения через познание. На этом зиждится институт “Учитель-ученик”, который и развил в процессе антропогенеза коммуникативную систему до высшего уровня абстракции в выражении смыслов: контрадикции “слово - дело”, ибо сопровождение дела словом изначально служило дополнительным фактором сначала наглядного, а затем и безнаглядно-теоретического обучения через промежуточный этап моделирования, т.е. превращения формы в содержание через некоторый признак, символ, знак. Реальное действие превращалось в виртуальную синтаксическую структуру высказывания от номинативной: это есть то-то я есть тот-то до описательной по УФО. Но прежде всего возникал вопрос: что это такое? кто это такой?, ибо именно с него и начинается процесс идентификации. А такой вопрос мог возникнуть только в том случае, если это привлекло внимание, т.е. сфокусировало его на некоторое время в непрерывном процессе ориентировочно-сторожевого сканирования трех миров: реального – окружающая среда, перцептуального – его собственный организм, концептуального – память-мышление. Привлечь внимание может только нечто необычное, непривычное на фоне обычного, привычного, а значит и потенциально опасного для самосохранения. В ответ на непривычное и потенциально опасное возникает действие замирания, позволяющее мимикрически слиться со средой и потому оказаться незамеченным. Любопытно, что перцептивная структура: обычное – необычное, породила у людей две психотехнологические формы: 1) маскировка под среду и, наоборот, 2) карнавальная выделительность из среды, сформировавших две социотипические противоположности:
в полном соответствии с тремя заявленными выше контрадикциями: эмоцио – рацио, слово – дело, форма – содержание. И все эти противоречия неизменно начинаются с физиотипа:
которые стараются либо подчеркнуть, либо скрыть. Но заданным параметрам физиотипа неизбежно соответствует психотип:
предопределяющий и общепризнанный статус социотипа. Эта предопределенность статуса и породила проблему подлогов в экспликации этнотипа, пола, возраста, образования для получения – признания определенного статуса, а постепенная формализация статусов, их дробление с усложнением иерархических связей привела и к самоприсвоению самих статусов. Каузальность подлогов – главная проблема социотипии. И кроется она в расхождении персонального хочу и социумного нельзя, которое формируется в процессе воспитания. А генеральная структура воспитания: старший – младший, где старший является автоматически дающим, разрешающим, запрещающим, приказывающим (можно – нельзя – надо), главным, начальником, а младший – берущим, исполняющим, подчиняющимся. Но уже в детском возрасте человек замечает, что существуют параллельные структуры: сильный – слабый и хитрый – бесхитростный. Сильный может победить старшего и обрести желаемое, а хитрый может достичь желаемого путем искажения предметного пространства так, что он сам не только остается ненаказанным за нарушение норм данного общежития, но и стать героем, праведником, защитником этих норм. Более того, его самого воспитывают быть сильным, ловким, умелым, хитрым, умным и т.п., но относительно врагов данного общежития. Остается только изменить вектор действия и направить его в нужное время против своих же. Итак, у каждого коммуниканта одновременно пульсируют как бы три слоя Совести:
Рассогласования в их работе и составляют суть проблемы коммуникативной деятельности, когда важно чаще всего не то, что ты сказал, выразил, а как ты это сделал (контрадикция: содержание - форма), т.е. культура поведения хронотопно становится аналогом стилистики КД. Более того, вполне возможен разнобой в самооценке КД и его оценке другими участниками КА как явными, так и скрытыми. Отсюда вытекает очень важный фактор направленности КД. Перцептивно в хронотопе могут быть: А – актант, инициатор КА; П – пассивант, к которому А обращается; Р – реципиенты, открыто при этом присутствующие; Н – наблюдатель(ли) открыто отсутствующие, но потенциально возможные. КД актанта может быть направлен: на самого себя, когда партнер выступает в роли зеркала, ибо актанту важно убедить себя, уяснить для себя нечто, что не удается ему сделать в ходе неэксплицированных размышлений (наиболее характерно для активных ученых - теоретиков).
классический КА: запрос-ответ.
формально КД направлено на Пассиванта, но на самом деле предназначено совсем другому лицу, как присутствующему, так и отсутствующему. классический КА типа: игра на публику (от: я такой крутой, до: я такой несчастный).
классический КА типа: молитва, и т.д. Все это лишний раз доказывает, что лицемерие, ипокризия в процессе эволюции коммуникативной деятельности человека играет все более важную роль, становится сутью норм, правил поведения, все большим расхождением психотехнологической и коммуникативной формы и содержания. Хитроумие все более довлеет над простодушием. Надо учиться усмирять свои хочу и могу ради точно таких же хочу – могу других. И альтернативы сему нет, ибо это базовый закон устойчивого общежития, пока это общежитие имеет некоторую общую цель, не суть важно за или против чего-либо, главное – во имя этого чего-либо. Разрыв формы и содержания четко виден и в первом блоке Модели коммуникативного акта, где в верхней части перед актантом присутствует лишь форма, а фактическая коммуникация осуществляется с содержанием. Еще на предкоммуникативном этапе перцепции партнера мы мгновенно приписываем его форме свои собственные стереотипы представлений о его содержании, что далеко не всегда соответствует действительности. Вот здесь как раз общепринятые формы-нормы вежливости и помогают установить контакт, ибо они абстрагированы от деталей конкретной личности. Однако раз на раз не приходится и учиться искусству применять эти нормы фактически приходится всю жизнь в прямо пропорциональной зависимости от частоты контактов, количеству и разнообразию партнеров, активности или пассивности участия и разнотипности ситуаций общения (СО), которые собственно и определяют формальный стиль общения.
Сразу оговоримся, что под ситуацией общения здесь понимается исключительно хронотоп, т.е. пространственно-временные характеристики. Значит, хронотоп – это не только сейчас-здесь, но и тогда-там в прошлом или будущем. А разорванный хронотоп еще более усложняет эту классификацию разнообразием типов, ибо каждая временная характеристика дополняется двумя пространственными:  И это одна из заноз исторического источниковедения, которую далеко не всегда удается вытащить, чтобы объективнее интерпретировать исторический источник, документ некоторой эпохи, реальное место и время написания которого в силу разных причин не соответствует заявленным самим же автором. А так как источниковедение – это основа идентификации, то значит это проблема методологии теории познания в целом, т.е. зачатки ее следует искать еще на уровне моноцитов и вверх по эволюционной лестнице. Мы же опускаем этот момент и начинаем прямо с человека, но не видим в этом системно-логического перескока, ибо антропогенез развивал лишь то, что было уже заложено биогенезом. Из сказанного выше достаточно четко видно, что СО включает две составляющие: пространственную и временную. Но в отличие от реального физического пространства и концептуального онтологического пространства (г/г форма) пространство СО перцептуально, т.е. одновременно реально и концептуально, а значит коммуникативно даже тогда, когда это внешне выглядит как бред, мечты, фантазии, сон отдельной особи, т.к. его физиотип остается живым телом, а значит и частью реального пространства. Труп тоже часть реального пространства, но он уже обесточен и чисто энергетически не может управлять собственными нейроголографическими процессами, его концептуальное пространство умирает вместе с мозгом, а о репрезентантах концептуального пространства как живых, так и умерших речь еще впереди. Связка “Человек-Человечество” указывает на то, что на пространство СО можно взглянуть как бы извне и изнутри: космосфера, персональное: гелиосфера, физиотип, геосфера, психотип, биосфера, и социотип; антропосфера, фамилиальное: техносфера, физическое, ноосфера; юридическое; муниципальное, региональное, государственное, общечеловеческое. Обе классификации достаточно системно-логичны, но для анализа СО недостаточно точны в деталях. Дело в том, что пространство в СО всегда предметно, и эта предметность является базой для идентификации СО как подходящей или неподходящей для общения, ибо СО не существуют где-то, а намеренно создаются человеком в целях удовлетворения своих коммуникативных потребностей, претендующих на всеохватность. Из этого неизбежно следует, что человеку надо как-то присутствовать в создаваемой им СО: лично, репрезентативно или посредством некоторого канала связи. Но создание СО от намерения до полной реализации – это уже есть некоторая последовательность действий, т.е. цепочка изменений. А так как изменение одного относительно другого это и есть время, то речь идет и о временной последовательности. Но в силу непрерывной изменяемости всего и вся все сущее имеет прошлое, настоящее и будущее, значит непрерывно изменяется и сам человек, и его намерения, и предметное пространство, избранное для СО, как в целом, так и попредметно. А разность скоростей изменений всего и вся создает дополнительные трудности при анализе СО. Отсюда все ошибки, неудачи, отказы от создания и/или реализации СО по первоначальному плану. Таким образом, точность прогноза – залог успешности создания и реализации СО, а сам прогноз есть как-то обоснованное предположение о прошлом, настоящем или будущем состоянии СО. Но в любом случае точной отсчета для прогноза является настоящее предметное пространство, ибо только оно реально и актуально. Именно оно и объединяет обе классификации пространств (взгляд извне и взгляд изнутри). Но чтобы убедиться в этом, нам необходимо обратиться к процессу перехода человека из мира концептуального (дремота, сон, потеря сознания, коматозное состояние и т.д.) в мир реальный (состояние здорового бодрствования). Суть процесса заключается в перефокусировке внимания из мира внутреннего на мир внешний. Очнутся означает не просто открыть глаза, а прежде всего ответить на вопрос самому себе: где я? Трудности идентификации предметного пространства могут привести даже к вокализации этого вопроса, но обычно идентификация происходит мгновенно, связь настоящего с прошлым восстанавливается и становиться ясным, где я. В условиях современной социально-экономической режимизации обычно следующий вопрос: который час? Это можно считать психотехнологической нормой обретения бодрствования. Другие вопросы: от какой сегодня день, число …? до кто я? – это уже психопатология, которая в зависимости от разрушительности вызвавших ее причин вполне может превратиться в патопсихологию, психиатрию и другие клинические проявления. Правда опираются эти науки пока что на весьма зыбкие субъективно-умозрительные представления о нормах психического здоровья, главной проблемы современной теории прав человека. Обретение бодрствования перцептивной системой автоматически вызывает привычные схемы действий для реактивной системы. И это проблема №2 процесса обретения бодрствования, ибо полнота перцептивно-ориентировочного осознания предметного пространства должна совместиться с кинестетическими, мышечно-суставными и другими организменными возможностями и их готовностью к синхронной деятельности. Резкая смена положения тела вполне может привести и, к сожалению, часто приводит к катастрофическим последствиям вплоть до летального исхода. Этого нет ни у одного животного, это исключительно человеческая специфика человеческой бипедии, только усугубляющаяся с возрастом. Но и встать-вскочить на ноги еще не есть обретение бодрствования. Проблема №3 – четкая локомоторика. Она слабо просматривается в привычном предметном пространстве, в котором мы обычно прекрасно ориентируемся и в полусонном состоянии, но хорошо фиксируется в условиях перепланировки этого пространства, когда память упрямо подсовывает старые схемы для нового расположения предметов. Таким образом, обретение бодрствования – это полная готовность перцептивно-реактивной системы к деятельности в реальном (не суть важно привычном или новом) предметном пространстве с полным осознанием себя как личности, т.е. восстановления функций регулятивной системы в ее связях с прошлым настоящим и будущим, сохраняющихся в мнемической системе. А это значит, что на полную силу начинает работать и аналитическое самосохранение. И в этом коренное отличие внешне одинаковой локомоторности при полном бодрствовании и лунатизме и т.п. патологиях психических состояний. Аналитическое самосохранение выражается в осознании персонального пространства, которое активно изучается проксемикой и юриспруденцией. В нашем понимании персональное пространство четко делится на физио - , психо - и социотипы. Физиотип дает минимальное персональное пространство (давка в транспорте в часы “пик”, например), психотип дает нормальное персональное пространство (радиус вытянутой руки), а социотип дает социальное персональное пространство (возможность дотянуться до вытянутой руки для оказания помощи и т.п.). Рука становится главным эффектором и мерилом персонального пространства одновременно. Главная особенность персонального пространства – статичность, ибо оно перемещается вместе с физиотипом – телом особи. Его неизменность обусловлена длиной руки. Психотип изобрел способ увеличения персонального пространства с помощью палки (дубина, копье, меч, шпага, нунчаки и т.п.). Однако и этот предметный контакт хорош только с физически слабым противником на охоте и в бою, а выпускание предмета из рук обезоруживало человека и малое расстояние легко преодолевалось противником и вело к гибели, не давая временной возможности убежать. Поэтому на смену предметно-контактному взаимодействию пришел способ метания, т.е. предметно-дистантного взаимодействия (дротик, праща, стрелы и т.п.). Именно метания привели к изобретению нового способа защиты – щита, который и трансформировался затем в шлем и кольчугу, латы, бронежилеты. Комбинезоны хим – радио – биозащиты, скафандры появились только с изобретением заражения предметного пространства противника, для действий в условиях пожара, подводных и безвоздушных сред, т.е. использовался тот же принцип инцистирования только с сохранением активных внешних действий, а не замирания. Таким образом, предметно-контактное удлинение руки как способ самосохранения в персональном пространстве оказался малоэффективным. Много более эффективным стал предметно-дистантный способ, импульсный по своей сути (от камня до лазера). Но он потребовал качественно иной психотехнологической подготовки в виде специализации системы “глаз-рука”, ибо суть такого взаимодействия состоит в меткости попадания. Психотехнология меткости состоит в автоматизации до уровня навыка координации перцептивной, регулятивной и реактивной систем: концентрация внимания на быстрой идентификации объекта, определении расстояния до него (глазомер), определении необходимого для преодоления этого расстояния с сохранением убойной силы энергетического импульса метаемого предмета, введение поправок на погодные условия, специфическая концентрация скелетно-мышечной энергии для ее передачи метаемому предмету, прицеливание и пуск. Гравитация быстро научила: чем тяжелее метаемый предмет, тем выше его убойная сила и тем меньше зависимость его от погодных условий, но тем большей физической силы требует для передачи энергетического импульса метаемому предмету. Но это все требует холодного расчета, т.е. усмирения хаоса эмоциональной возбудимости от страха до агрессии, застящей глаза и искажающей деятельность как перцептивной, так и реактивной систем. Таким образом, суть системы “глаз-рука” состоит в управлении фокусом визуального внимания, его устойчивой концентрации (что свойственно только хищникам) и управлении энергетикой тела путем передачи ее эффекторам, прежде всего рукам (у хищников главный эффектор – пасть, а конечности выполняют вспомогательные функции). Психотехнология передачи энергетического импульса метаемому предмету неизбежно потребовала повышения координации скелетно-мышечных составляющих руки от фаланг пальцев до плечевого сустава, координации деятельности обеих рук и положения тела (головы, корпуса, тазобедренной, коленной и голено-стопной частей). Итак, взорвало персональное пространство человека метание. Резко возросло расстояние между взаимодействующими агентами, но в то же время резко сократилось психотехнологически пространство и время за счет скорости транспортировки метаемого предмета, ибо скорость и объединяет пространство и время в психотехнологически единое целое. Это была психотехнологическая революция, объективировавшая и эксплицировавшая принцип транспорта и связи (вещественно-энергетической и информационно-энергетической составляющих жизнедеятельности человека). Ментальный хронотоп “сейчас-здесь”, присущий всем бионтам, и интуитивный хронотоп кормящих родителей – хищников “сейчас-там” зовущий их к воспитуемым, объективируеться в коммуникативный хронотоп “сейчас-там” (человек еще здесь, но он в результате контроля метания уже знает, что там уже есть добыча). Формируется не просто память о месте действия, а прогноз его изменения в виде добычи, чего не может быть ни у одного хищника, ибо он добывает всегда все исключительно контактным путем, т.е. физическим совмещением двух персональных пространств. Именно поэтому перед хищником никогда не стоит проблема убедиться в поражении добычи и возможности ее обретения, присвоения физически. А у метателя как раз и происходит раздвоение результата на потенциальное и реальное поражение добычи. В связи с этим психотехнология охоты дополняется поиском добычи для доказательства реальности поражения. А это уже чисто человеческая социотипия, ибо ни одно животное хвастаться не умеет (шкуры, зубы, лапы, головы, скальпы и т.п.). Но сам период между метанием и обретением добычи дополнительно формирует еще более изощренную форму психотехнологии: гадание на результат (да/нет, 0/1). Конкретно – ситуативное животное мышление не могло перескочить сразу через предметное пространство в чисто временные параметры, ибо это нарушение принципа каузальности в ее строго системно-логической развертке. Метание с его потенциальностью поражения (витальный спектр от попадания до точного поражения очень широк) и относительно скорым установлением результата (попал, но только ранил; убил на месте; не попал и добыча исчезла и т.п.) дает возможность установиться и утвердиться системно-логической схеме психотехнологии угадывания. Малое число факторов, задействованных в психотехнологии метания, их скорое абстрагирование в чисто логические процедуры с переносом в игровое поле и сформировали игру в метание костей, своеобразную сублимацию психотехнологии реального метания в свернутом виде. Началась эра игорного бизнеса, где стохастика в руках хитромудрых шулеров быстро превратилась во вполне предсказуемый результат управляемой вероятности. Гадание стало своеобразной алхимией прогностики. Их взаимодействие и взаимообогащение еще предстоит тщательно исследовать. Но реальный прогноз зиждится на закономерностях развития конкретных реальных предметно-пространственных отношений, а не выхолощенных структурных факторов. Каузальность самого феномена метания предмета кроется в аналогии со звуковыми каналами связи. Голосовая связь возникла вскоре после цефализации хордовых, но наивысшее развитие получила у птиц. Психотехнология исторгания звуков та же самая, что и психотехнология метания предмета: энергетический импульс, но передаваемый не предмету, а струе втягиваемого или выталкиваемого воздуха от открытого громкого вдоха-выдоха до пропускания воздуха по хитроумным лабиринтам, создаваемым элементами гортанно-ротовой полости. Самое показательное в этой аналогии то, что при врожденности голосового аппарата искусству метания звуков тоже надо учиться. Как среди людей оперных певцов учат транспортировке голосовых звуков, так и у певчих птиц есть свои академии трелей с весьма сложными руладами. Отсюда следует, что персональное пространство было разорвано задолго до появления человека звуком и не обязательно голосовым (например, кузнечики), но обязательно на аудитивное восприятие. Значит слуховая система возникла вовсе не для общения а для регистрации важных для самосохранения изменений во внешней среде, среде обитания. И лишь со временем стала элементом коммуникативной деятельности, а у человека система “ухо-голос” достигла высот, недоступных даже птицам, у которых есть все данные для говорения (феномен говорящих птиц хорошо известен), но нет естественной потребности в этом вне жесткого животного цикла – круга (в отличие от человеческой спирали). Наконец, последняя параллель – аналогия человека с птицами состоит в передаче сигнала об опасности. Только у птиц это чисто эмоциональное сопереживание, готовность к самозащите (даже коллективной), а у человека такая передача данных на расстояние превратилась в особую сферу жизнедеятельности: персонально – коллективную систему связи от звуков там – тамов до мобильных телефонов и интернета, т.е. от беспорядочного эмоционального галдежа до строгой цепочки передаточных звеньев. Здесь мы выходим на пространственную составляющую направленности КД, которая даже в одном КА в силу разных причин может меняться:
(например, шептать на ухо),
(тихо в рамках персонального пространства говорящего),
(на границе персонального пространства, но интенсивность КД может варьировать от воспринимаемости только на этом расстоянии до эмоционально повышенной экспрессивности, невольно вовлекающей в КА окружающих вплоть до эмоционального взрыва – скандала с явной работой на публику),
(не менее чем на границе двух персональных пространств, что формализует отношения и нивелирует тон КА до публичного торжественно – наградного или торжественно - карательного),
(крики заблудившихся и ищущих их, крики: караул! спасите! помогите! и т.п.). Переход со “строгой конфиденциальности” до “всех, кто меня слышит” носит чисто формальный характер, ибо смысл КД может быть прямо противоположен. Гональность в проксемике изучена много хуже дистантности, хотя угол расположения коммуникантов друг к другу часто важнее, чем дистантность (спина к спине, например, далеко не всегда воспринимаются как грубое нарушение персонального пространства). Точка отсчета гональности – глаза в глаза, однако психотехнология этой позиции остается темной, а культурологические мифы доводят до фантастических картин в массовом сознании. Гональность есть пространственное расположение коммуникантов относительно друг друга по сетке координат, где точкой пересечения ординат выступают глаза. Такая гиперболизация глаз обусловлена именно их способностью зафиксировать приближение опасности для самосохранения на большом расстоянии. На самом деле речь следует вести о лице в целом, где попарно расположены три типа локаторов среды обитания: глаза, уши, нос, для всматривания, вслушивания, внюхивания, чтобы определить местоположение источника (относительно тела наблюдателя), расстояние (глазомер, звукомер, запахомер) и направление его перемещения т.е. границы мобильного персонального пространства, дистантность и гональность. Психофизиология парности этих каналов связи уже показала, что их валидность позволяет бионту вычислить местоположение, расстояние и направление движения наблюдаемого объекта. Одномоментность действия всех трех каналов далеко не всегда дает возможность зафиксировать вклад каждого (что не суть важно для животного, но весьма важно для человека в его стремлении делегировать свои психотехнологии машинам и механизмам путем перевода в технотехнологии). В связи с этим вполне очевидны причины деградации так называемого третьего глаза, который несомненно повысил бы обозримость, но резко усложнил бы вычислительные процедуры определения точного местонахождения раздражающего объекта. А это лишний раз подтверждает диалоговый принцип мышления вообще (да-нет, 0/1, чет-нечет, левый-правый, верхний-нижний, передний-задний и т.п.) и геометрический счет объемами и отрезками для достижения заданной цели в рамках генерализованной структуры “хищник-жертва”, где хищник – это поиск удовлетворения актуальной потребности, а жертва – поиск средств и способов самосохранения. А так как именно самосохранение и порождает все базовые потребности, то в каждом бионте эта структура и является перманентно жизнеобеспечивающей, т.е. жизнь и есть процесс освоения предметного пространства для удовлетворения некоторой последовательности актуализирующихся потребностей в целях самосохранения. И чем щедрее в этом отношении предметное пространство, тем короче и стандартнее поисково-ориентировочная деятельность, а значит и консервативнее процесс эволюции. И тем стандартнее фигуры гональности будь то растения с их лито - , гидро - , аэро - , гелиотропизмами и относительно друг друга, либо животные относительно этих же факторов, включая сами системные иерархии растений и других животных. Каждый бионт ведет в состоянии бодрствования непрерывный расчет дистантности и гональности, включая за точку отсчета положение в пространстве собственного тела. Минимизация площади тела или ее максимизация соответственно уменьшают или увеличивают воздействие фактора гональности. Это фиксируется перцептивно-реактивной системой в процессе филонтогенеза с соответствующим знаком и становится достоянием психотипа, а на его основе уже и социотипа. Таким образом то, что называют биотопом, есть на самом деле физиотопом+психотопом-социотопом и у каждого из них свое персональное пространство, дистантность и гональность в их сложнейших сочетаниях, наиболее ярко выражающихся в феномене этикета. Но этикет – это чисто социотипический феномен, ибо предполагает коммуникативное единство в понимании КД в КА, как его общего смысла, так и конкретного в зависимости от его места в цепочке и т.д. Возникает эволюционная система оттенков, нюансов смыслов, которая в дописьменный период могла существовать только в живом общении непрерывно контактной группы. А таковой у всех бионтов была семья. Фамилиальное пространство эволюционно есть продукт расширения персонального пространства моноцита, развивающегося неизбежно по принципу: →трофика→рост→редупликация→. Момент разделения моноцита создает иллюзию образования из двух персональных пространств одного фамилиального. Но это именно иллюзия, ибо каждая особь уже абсолютно независима и сразу же каждая вновь начинает извечный цикл: →трофика→рост→редупликация→. А фамилиальное пространство есть трофозащитная зависимость, сбивающая особей в стаи, стада, группы. Половой диморфизм вносит свои поправки, добавляя репродукционный фактор необходимости создания фамилиального пространства. Но лишь с появлением феноменальной потребности заботы о потомстве – родительства (самочного, самочно – самцового и даже гомосексуального) возникает собственно фамилиальное пространство. Вершиной эволюции фамилиального пространства стала трофическая зона стационарного типа (от общественных насекомых до бобров, волков и бурых медведей ). Кочевность и оседлость резко различаются по отношению к окружающему предметному пространству психотехнологически. Оседлость есть сочетание мобильности персонального пространства и иммобильности фамилиального пространства, а кочевность есть сочетание мобильного персонального пространства и мобильности фамилиального пространства. Значит трофическая зона при оседлости стационарна, ее необходимо защищать от посягательств нечленов семейно-родственного клана, т.е. приватизировать какими-то метками (у наземных хищников это обычно биохимические запаховые метки, а у птиц голосовые) от соперников по экологической нише. Однако норматив трофической зоны на единицу члена экониши непрерывно нарушается как по биоценозной вертикали плодовитости (урожайность), так и по эконишевой горизонтали (плотность популяции вида за счет естественной убыли и прибыли, т.е. смертности и рождаемости). И эта сложнейшая проблема биоценозной саморегуляции уже несколько десятилетий стоит в центре экобиологических исследований, но увязать в строго системно-логическую модель от моноцитов до социоцитов пока что не удается прежде всего из-за слабого развития микробиологии, а значит и самого фундамента биосферы. Стационарность трофической зоны вынуждает заботится о ней, преумножать ее разными путями и приспосабливать под себя на будущее, тогда как мигранты, кочевники пользуются только наличествующим, и едва ли не под чистую. Трофическая зона в виде меток есть прообраз юридического пространства, границы собственности. Но кроме юридического фамилиальное пространство имеет еще и физический тип – институт жилища как родовоспитательного установления, а также самозащитного. Жилище есть специфически автономная часть предметного пространства, повышающая вероятность самосохранения хозяев и/или их потомства. Жилище, помещение есть технологическое пространство, физически отгороженное как-то от внешнего мира. Совокупность фамилиальных жилищ-сооружений образует домохозяйство, которое неизбежно имеет некоторую внутреннюю и внешнюю системы коммуникаций вещественно-энергетического (по сути, телесного) и информационно-энергетического типов. Отсюда и генетическое единство транспорта и связи, их взаимодополняемость и даже взаимозаменяемость, ибо каждое тело неизбежно несет некоторую информацию в закодированном виде, требующем раскодирования при идентификации разной глубины, а каждая информация может быть материализована (но не всегда овеществлена) некоторым образом как энергетическая структура с точно такой же процедурой идентификационного декодирования. Для тела характерно единство вещественной формы и содержания, а для информации только их форма (полная или частичная, но характерно-признаковая: голова, лапы, хвост и т.д.) по нейроголографическому дереву признаков, включая полную голограмму. Домохозяйство не есть изобретение человека, а лишь специфический концентрат того, что уже имелось так или иначе в биосфере. Самозащитная цель домохозяйства порождает и его главную психотехнологическую функцию: прятаться/прятать от угроз внешнего мира. Неразрывность биогенезных связей неизбежно ведет к тому, что домохозяйство моделирует базовые характеристики внешнего мира, но в комфортно-удобных для обитателей пропорциях. Она же предполагает наличие входа/выхода запорного типа от коряги, полога до лабиринта с воздушной, водной, земляной или иной пробками. Прогностический принцип запасания достаточно быстро привел к выводу о необходимости по крайней мере двух входов/выходов: главного и запасного. Странно, что этот главный принцип безопасности жизнедеятельности в силу разных причин все чаще игнорируется проектировщиками современных помещений, уповающих на авось, что обходится обществу ростом смертности и травматизма в результате ЧП, особенно при многоэтажном строительстве, где герметика неназемного этажа мало гарантирует выживаемость. Категория вход/выход есть элемент системы “путь-тупик”. Так как биосфера возникла на стыке атмо-, гидро- и литосфер, то и естественных путей немного: наземный наводный надвоздушный (космос) подземный подводный воздушный Экологи еще устанавливают границы подземности и надвоздушности, но для человека она уже известна как удушение, т.е. тупик, порог входа/выхода, граница. Гравитация ставит свои ограничения в использовании тех или иных путей следования: наземная бипедия с разной скоростью, включая прыжки как момент преодоления чисто воздушного пути, и цельнотельное извивание-скольжение наземное, наводное и подводное. Преодоление пути есть управление скоростью движения в направлении поставленной цели, т.е. фактически цель и есть тупик, но тупик желаемый хронотопно. А так как направление движения в виде цели далеко не всегда перцептивно, а лишь концептуально, то главную роль играют в процессе преодоления пути некоторые метки (принцип: нити Ариадны). Частота использования пути ведет к формированию моторной памяти счетного типа (принцип: я проведу тебя туда даже с закрытыми глазами), часто называемой автопилотом, которая требует минимального перцептивного контроля. Однако подобная стереотипия требует неизменности предметного пространства именно из-за счетного характера данного автоматизма, что особенно наглядно видно по поведению в темноте. Стереотип преодоления привычного пути и составляет суть психотехнологического навыка, который весьма консервативен и часто ведет к отказу от более короткого пути (цепочки действий), а значит и к меньшим затратам времени, но не энергии. И это гигантская проблема для современной цивилизации с ее все более углубляющейся технотехнологической зависимостью от формальных стандартов, неизбежных при массовом производстве всего и вся, и ведущем через оболванивающую рекламомоду к обезличиванию потребителей как личностей. Итак, первопроходческие энергозатраты всегда выше всех последующих при тех же целях и задачах. Психотехнология первопроходства зиждится на жажде познания как основе упреждающего самосохранение прогноза, где самосохранение может иметь как персональный, так и родовидовой характер (от семьи до этноса и человечества). Достижение тупика, барьера, границы и т.п. непреодолимого препятствия всегда дает возможность для 4 попыток:
Домохозяйство дополнило характеристику предметного пространства как среды обитания: привычное – непривычное, новым качеством: свое – общее – чужое. Понятно, что свое и чужое относится к домохозяйству, а общее к муниципии как общежитию домохозяйств, т.е. населенному пункту, который тоже имеет свои муниципальные границы. Категория “общее” как предметное пространство, место общего пользования тоже ведет свое начало с животного мира. Наиболее известным и важным общим изначально был водопой. Никто, нигде и никогда там и не пытался приватизировать водопой. Эволюция водопоя в истории человечества – тема отдельных исследований. Здесь важно понять, что уже в животном мире четко различались категории “общее” и “ничье”. Общее приватизации не подлежало, а ничье вполне можно было приватизировать. Человеческая история дополнила категорию “общее” еще одним объектом предметного пространства – огнем костра. Отсюда повсеместность обычая, не позволяющего отказать страждущему в воде и огне. А так как костер издавна был местом сходок населения муниципии, то со временем и площадь эта стала считаться общей, превратившись в базар, т.е. место обмена как товарами и услугами, так и информацией. Так общее становилось общественным, т.е. местом общего пользования, а все действия публичными. Совершенно иная психотехнология прохода, тропы, дороги, которые с формированием градостроительства превращались в улицы, переулки, тупики и т.п. Тропы и караванные пути (наземные, водные, воздушные) всегда пересекали чьи-то трофические зоны и неизбежно подвергались нападениям их обитателей (от микробов до крупнейших хищников). Внешне ничья дорога в любой момент могла быть кем-то приватизирована и стать источником добычи. Отсюда и сборы в дорогу всегда были подобны сборам на войну. Поэтому и дорожная смертность и травматизм воспринимались и воспринимаются, хотя и не как должное, но достаточно ожидаемое. Дорога, путешествие, приключение изначально связываются в одно пространственно – временное целое. ^ (когда) четко делится на:
Но все эти компоненты обусловлены геономическим ритмом вращения Земли вокруг своей оси (сутки), Луны вокруг Земли (месяц), Земли с Луной вокруг Солнца (год). Прямоугольная четырехчастность круга обусловила единое деление года, месяца и дня на четыре части (времена года, недели, месяца, части суток). Но прямоугольна и сетка координат, т.е. время явно обусловлено пространством, а обусловленность пространства временем есть гносеологическая иллюзия, истоки которой лежат в событийности социальной шкалы времени (зарождение – разрушение макрофизических тел как элементы, феномены, проявления процесса непрерывной изменяемости всего и вся на всю глубину). Сугубо гносеологический характер категории времени выражается в сравнении наблюдателем изменений одного и того же объекта: а) относительно другого, включая самого наблюдателя; б) относительно самого себя. При этом одновременно происходят изменения:
у всех трех участников СО:
Фиксация изменений возможна только путем настройки на изменяющийся объект фокуса внимания наблюдателя. Но его перцептивные возможности неизбежно ограничены как по глубине, так и по широте охвата, а глубина и широта находятся в обратнопропорциональной зависимости. Следовательно, наблюдатель вынужден неизбежно жертвовать либо глубиной, либо широтой охвата, на основе чего и возник перцептивный паллиатив: саккадика фокуса внимания с точки на точку и с широты на глубину, а значит и невозможность непрерывно – однокачественного мониторинга наблюдаемого объекта относительно его самого, фона и наблюдателя. Наблюдатель обычно принимается за качественно постоянный, т.е. неизменяющийся фактор, никак не влияющий к тому же на наблюдаемый объект. Саккадические пропуски наш мозг просто заполняет прогностическими штрихами и дает якобы цельную реальную картину, что достаточно точно отражает положение дел в макромире, но весьма чреват грубейшими нагромождениями чисто концептуальных конструктов при исследовании микро – и мегамиров, опосредованных неизбежно некоторыми комплексами разной степени прециозности и надежности. Эта неуловимость изменяемости и есть по сути главный камень преткновения для гносеологии, методологии и теоретических построений всех наук, но не бытового сознания, которому практически все достаточно ясно в связи с периодичной цикличностью геономических изменений: времени суток, фаз Луны, времен года. Это были внешние привязки, позволяющие фиксировать сначала по животному непроизвольно, интуитивно, а затем и все более осознанно достаточно строгую последовательность изменений формы и содержания внешней среды в трофическом отношении, прогнозировать плодородие, обеспечивающее жизнедеятельность при неблагоприятных условиях, т.е. время запасания. Именно поэтому тоже циклические, но апериодические затмения Луны и Солнца вызывали такой хаос – ужас, ибо угрожали самой сути прогноза, а значит и возможности выживания. Затмения и стали зерном мифологической идеологемы борьбы света и тьмы, а значит знания и невежества, порядка и хаоса, жизни и смерти. И лишь со временем ступенчато-постепенно эта идеологема охватила времена года, фазы Луны и время суток. Сакрализация времени как идеологемы неизбежно нашла жизнедеятельностные привязки в виде правильности – неправильности, т.е. эффективности – неэффективности некоторых последовательностей действий, ведущих к должному результату. Прогноз стал обрастать обычаями, традициями, ритуалами, связанными сначала с идеологемой, а затем все более отдалявшихся от реальных практических действий, которые неуклонно исторически совершенствовались, тогда как идеологемные застыли как нерушимые. Формализация идеологемного священнодейства и ее практическая бесполезность камуфлировались стохастикой событий в виде воли высших сил. Ученый жрец – прогностик стал посредником между человеком и высшими силами (небесными или подземными). Фактически у социума появились три лидера: старики – прошлое, вожди – настоящее, жрецы – будущее, что точно соответствует гносеологической триаде: мир концептуальный, мир перцептуальный, мир реальный, а значит и методогической триаде: историческая часть, практическая часть, теоретическая часть, как структуре любой науки. Изобретение письма позволило жрецам прибрать к рукам не только будущее, но и прошлое. Старики – мифологи как учителя оказались не нужны, так как стрела времени не должна была расходиться из прошлого в будущее. Следовательно изощренность и гаданий и прорицаний резко возросла. Жрецы вокруг вождя фактически стали интеллектуальными правителями, т.е. идеологами государства, основой государственного аппарата управления, учета и контроля. Непрерывное расширение аппарата управления привело к необходимости подготовки грамотной смены государственных людей в учебных заведениях от низшего до высшего уровней. На тысячи лет грамотность и жречество стали синонимами, включая науку. Все быстрее развивались науки теологические, точные и естественные, военные и торговые. И только социальные науки продолжали биться в тенетах теологии и юриспруденции вплоть до буржуазно-парламентских потрясений. Но к этому времени уже сменилась структура окружения вождя-правителя. История писалась жрецами, которые уничтожали или делали недоступными все документы, которые подтверждали не их точку зрения. Смешно, но даже с изобретением книгопечатания показательные костры из письменных источников информации, крамольной, по мнению власть предержащих, не погасли. Понятно, что историческое источниковедение насквозь заидеологизированно, выборочно, субъективно, поэтому уповать на объективность первоисточников весьма и весьма чревато. А если учесть, что до сих пор отсутствует четкое определение самой категории “государство”, то и учебный предмет “история такого-то государства” по сути есть идеологическая фикция с весьма каверзными юридическими последствиями. А гибкость историков в доказательстве должного, давно ставшая притчей во языцех, и привела к выводу: история учит, что она ничему не учит. Персонально время есть ритмо-событийная спираль жизнедеятельности, где возрастная стрела представлена физиотипом, а ритмо-событийная психотипом и социотипом, которые весьма опосредованно и избирательно отражаются на физиотипе. А это обусловлено тем, что развертка генотипа практически мало связана с адаптационной разверткой фенотипа и еще меньше с разверткой инфотипа. Отсюда и вытекает множество проблем с определением нормы развития индивида и отклонения от этих норм, о чем уже частично говорилось выше. Норма в стохастике изменений всегда есть всего лишь статистическая доминация (категория большинства), но и она не есть нечто незыблемое и требует периодического контроля и изменения. Тем не менее традиционно задержки в развитии от действующей нормы рассматриваются как негативное явление, а ускорения как позитивное. В таком евгеническом подходе перехлест в селекции узких акселератов ведет неизбежно к феномену вундеркиндизации, элитности, которая неизбежно ведет к однобокости, гармоническому уродству в развитии личности. Но крайне редко вундеркиндность проявляется в течение всего жизненного цикла (принцип: лучше день соколом, чем год вороной). И тогда неизбежно следует психологический надлом, обида, зависть, озлобление и т.п., а главное отсутствие гармонии в развитии личности здорово мешает адаптации к новому этапу жизнедеятельности. По сути это феномен общеметодологической проблемы специализации в узкой сфере, играющей все большую роль в современном обществе. И выход один: базовая гармонизация личности в средней школе, ее всестороннее развитие при вторичности всего остального, о чем речь еще впереди. Здесь важно подчеркнуть фундаментальность самого факта гармонизации трех возрастных норм: физиотипа, психотипа и социотипа, которая непрерывно нарушается сначала желанием достичь быстрее пика взрослости, а после его достижения как можно дольше на нем сохраняться психотипически, т.е. когда в полную силу функционируют системы хочу – могу – можно1 – можно2, ибо после пика начинают снижаться потенциалы могу и хочу. И никакой социотипический и физиотипический камуфляж, включая косметохирургию, остановить этого уже не может. Омоложение всего организма невозможно строго системно-логически, хотя продление жизнедеятельности личности вполне возможно путем периодического биоремонта с заменой некоторых тканей и органов новыми. Но это уже проблема киборгизации, где в основе лежит не случайная естественная, а строго расчетная надежность. Итак, стремление к возрастному идеалу путем ускорения или замедления естественного хода времени – это чисто человеческая психотехнология противостояния природе, обусловленная самим фактом вышибания наших предков миллионы лет назад из их экониши. Эта иллюзия отсрочивания смерти вплоть до бессмертия и сделала смерть первым и главным социальным штрихом – событием, детализирующим геономический монотонный круговорот времени. Рождение было природным фактом и событием не являлось вплоть до формирования наследственного права, ибо стало известно, что несет социально важного сам факт его рождения: доля в наследстве, т.е. в запасенном уже родителями. Смерть же изначально подводила итоги жизнедеятельности особи, ее вклад в общее благосостояние. И чем больше был этот вклад (или ущерб), тем социально значимее была эта смерть, требовавшая неизбежно некоторой перестройки структуры социума, иерархии, а значит и персональной психотехнологии в привыкании к новым социальным реалиям. Затем к смерти добавилось не менее социально значимое событие – инициация, которая тоже вносила свои коррективы в корпоративно – статусную систему социума. Затем становились в ряд событий ранения – болезни основных добытчиков и иерархов-организаторов, ибо это тоже нарушало привычный ритм жизнедеятельности социума, весьма важный для его выживания. И чем меньше и сплоченнее был социум-муниципия, тем важнее для него были эти события. Следовательно, первоначально было время геономическое, но социумно-муниципальное время никак не было с ним связано. И лишь становление земледелия и оседлости связало эти два времени в некоторое единое целое, хотя и до сих пор в быту мы оперируем именно событийным, а не геономическим временем. Событийность как основа социальной памяти и была положена затем в основание календаря, т.е. не геономическое время встроило в себя и как-то выделило событийное время, а наоборот, событийное время встроило в себя геономическое, что лишний раз указывает на чисто производный характер категории времени от предметного пространства, которое изменяется непрерывно, а фиксируется прерывно, ибо требует наблюдателя – фиксатора. Итак, социально значимым событием изначально считалось такое, которое неизменно вызывало перестройку социальных связей, нарушающих привычный монотонный ритм жизнедеятельности социума. Но минимальный социум – это диада коммуникантов, а максимальный – человечество. Значит неизбежна иерархизация значимости по сферам общения и корпоративно-статусным позициям событийных лиц. Отсюда смерть бомжа социально значима только для учетно-статистических служб, а смерть правителя государства и/или огромного наследства может вызвать даже социальный взрыв из-за борьбы за место в иерархии законных и незаконных престолонаследников. А так как новый лидер (будь то семья, город, государство) потенциально имеет возможность как управлять по старому, так и управлять по новому, то и возникает угроза смены социальных связей не по одной цепочке замещений, а по многим (знаменитый принцип – пожелание, не жить в эпоху перемен). Угроза изменений после осуществления некоего события потенциально может быть как кому-то выгодна, так и невыгодна. Значит к событию желательно подготовиться заранее, т.е. сначала предусмотреть его. Отсюда деление событий на ожидаемые и неожиданные. Ожидаемые события, даже самые тяжелые, трагические, психотехнологически переносятся много легче, чем неожиданные, ибо время ожидания позволяет к ним всесторонне подготовиться: обдумать, принять решение, проверить их результативность и т.д. Так, например, осуществляется подготовка к суровой зиме, смерти долго болеющего лидера, нападению бандитов и т.п. Таким образом, неотвратимость самого события упреждающе нивелируется до максимально возможного уровня. Но ведь строго системно-логически любой прогноз есть не более чем стохастика, а значит может как сбыться, так и не сбыться. Психотехнология несбывшегося прогноза еще более разрушительна, ибо идет насмарку вся подготовительная работа. И чем больше в нее вложено, тем сильнее разочарование, раздрай, агрессивный перескок на обвинения прорицателей, апатия с переходом в депрессию (принцип пастушка, ложно кричавшего: Волки! Волки!). Однако, еще более разрушительны неожиданные события, ибо фактически вносят системно-логический хаос в психотехнологическую деятельность личности: срочность не позволяет дать реальную оценку степени опасности и соответственно адекватности реагирования. Неожиданность неизбежно вызывает испуг, так веселящий пугателя и депрессирующий пугаемого вплоть до потери сознания и даже летального исхода. Таким образом, управление временем – фикция. Управлять можно только изменениями доступного предметного пространства и себя в нем или относительно него. А это можно делать ситуативно-импульсивно (сейчас – здесь) или планомерно, т.е. целенаправленно. Хронотопная импульсивность есть проявление эмоцио а целенаправленное кратко-, долгосрочное планирование, включая полножизненный цикл, есть проявление рацио. Но первый полножизненный цикл бионта (рождение – смерть) был задан эволюцией в виде монокарпии, т.е. генетически. Значит монокарписты руководствовались исключительно инстинктом как поведенческим трансформом генотипа. Рацио на базе инстинкта мог зародиться только у поликарпистов, когда конечная полножизненная цель оказалась размыта, неопределенна: жить, чтобы жить. А категория “смысл жизни” как проявление рацио в высшей стадии его развития могла появиться только вербально-коммуникативно, ибо выражает персонально-социумную каузальность строго в соответствии с гносеологическим квадратом:  Но Субстанция-Универсум развивается по законам стохастики непрерывной трансформации г/г форм, т.е. бесцельно. Макромир наш представлен уже в некотором достаточно устойчивом виде, трансформация которого организована в некоторые периодические циклы. Устойчивость геономических изменений наводит на иллюзию неизменности Мироздания с высоты годовых циклов. Спиральная повторяемость переносится на полножизненный цикл человека и порождает иллюзию реинкарнации через обретение душой нового тела. Но ни в одной мировоззренческой системе не говорится о том, как возникают сами души, т.е. предполагается их изначальная количественная заданность (принцип бессмертия души). Но строго системно-логически бессмертие души снимает проблему смысла жизни, ее качества. А это весьма опасно для общества – социума идеологически, ибо делает человека фактически независимым от других. Поэтому учителя – мифологи наделяют душу чисто телесными признаками “блаженства – страдания”, а жизненный цикл преобразуют в земное испытание на предмет определения количества и качества хорошего и плохого в человеке с посмертным отнесением его души в рай или ад. Таким образом формируется система социумной, этнокультурной, муниципальной морали с ее многочисленными табу. А значит и первая чисто коммуникативная система управления социумом, т.е. переход от права силы к силе права, от наказания физического к наказанию моральному. А факты смерти от осознания того, что человек нечаянно нарушил табу, указывают на то, что в сознании человека сформировался внутренний регулятор поведения в соответствии с нормами морали, который получил название Совесть. Именно Совесть в дальнейшем шкалирует все поступки человека на подлежащие осуждению (и тогда человек должен испытывать тревогу от стыда до суицида) или восхвалению (и тогда человек должен испытывать удовлетворение от гордости до зазнайства). Но Совесть, как и другие социальные установления, есть рацио, ибо интерьеризируется в процессе воспитания. А рацио противостоит эмоцио. Эмоционально взвинченный человек часто отклоняется от норм морали и вынужден поэтому затем извиняться за их нарушение. Но ни мораль, ни возникшее на ее принципах затем полисное поликультурное право, регламентируя фрагменты повседневного поведения, не смогли сформулировать сколько-нибудь четко смысл жизни каждой отдельной личности, кроме общих призывов посвятить себя целиком служению обществу, государству. О цели жизни как результирующей из генеральной совокупности всех КД, совершенных личностью на протяжении жизни речь еще впереди. Здесь важно отметить лишь ее временной компонент как конца жизненного пути. Но эта социальная позиция стороннего наблюдателя для личности является чистой абстракцией. Дело в том, что персональное время безмерно, ибо никто не знает, где, когда и от кого он появился на свет и точно так же не знает, где, когда и от чего умрет. Поэтому и персональный возраст свой никто не знает. Для личности важно хотеть и мочь, т.е. ставить цель и добиваться ее достижения, а значит и удовлетворения своей потребности (или потребностей, ибо одномоментно человек может выполнять – удовлетворять сразу несколько базовых потребностей). Отсюда и вытекает базовая персонально-временная результирующая: вовремя – невовремя. Однако таким социально свободным может быть только бионт-одиночка, Робинзон от рождения. Но уже появление Пятницы все резко меняет, путает, режимизирует как-то ритмы одного и другого в совместное со- или противодействие. Генетическая социальная сущность человека неодолимо заставляет иметь некоего партнера по общению (ребенок – маугли опускается до уровня окружения, а взрослый отшельник наоборот социализирует какое-то животное до статуса друга - собеседника). Но и социально откорректированное вовремя – невовремя не меняет своей сути: все равно у человека возникают свои хочу – могу физиологические, хотя он и подчиняет их социальным надо, можно, нельзя, чаще всего во вред своему здоровью путем кумуляции физиоэффектов в расхождении ритмов, ибо биохимзавод организма живет по своим законам – физиологическим. Так мы снова возвращаемся к диалектическому единству физиотипа, психотипа и социотипа, при их качественной автономности, т.е. к проблеме гармонизации их ритмов. Социальная гармония ритмов и соответственно, целей выросла естественно из базового ритма: сон – бодрствование который жестко увязан с геономическими ритмами и постепенно тоже стал четырехкомпонентным: глубокий сон – дремота – пассивная деятельность – активная деятельность, т.е. от степени минимального энергомышечного напряжения до степени максимального энергомышечного напряжения (от зимней спячки тритонов, сусликов до разбушевавшегося взрослого слона). Отсюда имеем матрешку из суточных, месячных и годичных активностей, представленных разными видами доминантных деятельностей. У человека эти доминанты постепенно обрастали дополнительными этнокультурными психотехнологиями в виде моделирования некоторых видов деятельности стандартно-прогностического типа: ритуалы, обычаи, традиции, которые и привели к разделению суток, месяцев, года на чисто человеческие: будни и праздники. К великому сожалению, масштабы этой проблемы еще даже не очерчены, ибо по сути это запутаннейший клубок персональных, диадных, семейно-родственных этно-культурных, муниципальных, социально-экономических, государственно-статусных, международных и всемирных напластований. Персонально праздник от будней обычно отличается трофически, эмоционально и коммуникативно своей ожидаемой необычностью или наоборот традиционностью включающей обязательно приятную неожиданность в виде подарка. Именно поэтому в любом празднике персонально значимо настроение самой личности на участие в нем. Без настроения любой самый яркий праздник оставляет осадок если не досады за зря потраченное время, силы, средства, то холодного равнодушия, неприятия. Генезис праздника – это трансформы древнейших психотехнологий: 1. начала, т.е. планирования некоторой деятельности путем мифологического прошения-заклинания Судьбы на ее успешность т.е. достижение требуемой цели; 2. конца, т.е. подведение итогов этой деятельности путем мифологического благодарения Судьбы за то, что достигнуто и обретено с соответствующими выводами для самих себя, но обретенное есть запас на некоторое будущее, а значит и планирование этого будущего (принцип: по одежке протягивай ножки!). Праздник как бы открывает будни с некоторыми новыми целями деятельности данного социума. Однако из теории потребностей, представленной выше, потребность есть нужда в обретении и/или избавлении (от) чего-либо. Так обретение трофики есть избавление от голода, а избавление от болезни есть обретение здоровья. Следовательно, изначально правильность планирования начала была гадательно-иллюзорна, т.е. много менее предсказуема стохастически, а значит более зависима от Судьбы и гносеологически требовала учета много больших факторов. Поэтому принцип запасания неизбежно требовал упреждения неудачи путем создания особого страхового фонда, при подведении итогов предыдущей подобной деятельности. Но и до сих пор эта проблема остается нерешенной на муниципальном уровне в силу неправильной социально-экономической политики государства, о чем речь еще впереди. Культурологи часто выделяют карнавал как особую форму праздника. И это верно культурологически, но не философско-методологически, ибо карнавал возник на базе праздников начала и конца чего-либо, вычленив и переиначив их ритуально-мифологические элементы в виде ролевых образов воображаемых существ, участвующих в моделировании-заклинании и моделировании-восхволении (прошении и благодарении). Карнавал возник как форма отдыха – отстранения от персональных, обыденных, социально жестко детерминированных разными табу-ограничениями статусов в данном социуме-муниципии. Наиболее ярким всегда было сочетание карнавала с праздником урожая. Но исторически быстрая структуризация, элементаризация карнавального действа породила разные шоу театрально-циркового типа, формализовала коммуникативную сущность их как элементов моделирования трудового процесса. Городские ярмарки профессионализировали все шоу-карнавалы (танцы, песни, музыки, театры, цирки с куклами, животными, предметами, гадания, юродство, попрошайничество как заклинания: проклятия или восхваления, спортивные упражнения с восславлением красоты человеческого тела ню) и скоро их выступления из площадно-открытых стали помещенчески-закрытыми. Карнавальность расползалась по будням, становилась обыденностью, городской жизни, чего никогда не было в деревне, которая собственно карнавал и породила. И эта праздничность-праздность города всегда поражала и часто манила к себе сельскую молодежь. Обыденность праздника и круглогодичная монотонность трудовой деятельности требовали качественно иного подхода к планированию жизнедеятельности людей. К тому же городской социально-экономический темпоритм (режимизация) требовал особой психотехнологической адаптации. Урбанизаторская селекция породила особый тип высококлассных узких профессионалов, совершенно беспомощных вне привычной среды обитания, для которых праздником становится выезд в деревню, на природу. Исторический процесс съезжания в город как центр развлечений (вечный праздник) сменился на прямо противоположный – разъезжание из суетного города, обусловленного и развитием транспорта и связи. Идет сложнейший исторический процесс гармонизации будней и праздников – развлечений, когда изыски шоу становятся все сложнее, помпезнее, грандиознее, поразительнее и чудовищнее как по форме, так и по содержанию, а главное все дальше от принципов элементарной морали. Коммерциализация городских публичных зрелищ неизбежно вела к апелляции к самым низменным инстинктам, присущим любой аудитории, тогда как настоящее искусство требовало определенной подготовки, наличия определенной культуры аналитического сопровождения, т.е. понимания – раскодирования смыслов, на чем и зиждится эстетика как единство-борьба формы и содержания, места и времени, персонального хочу – могу и социального надо – можно – нельзя, порока и добродетели, добра и зла. Итак, исторически реальное планирование – моделирование некоторой трудовой деятельности социума – муниципии (сейчас это сохранилось наиболее полно в военных учениях, т.е. войне понарошку, тренировке, игре) в городах быстро выхолостилось до уровня имитации, структуризировалось на некоторые элементы и блоки элементов действа, профессионализировалось и коммерциализировалось. В сельской местности все сохранилось на уровне общесоциумной – общемуниципальной самодеятельности (принцип: и швец, и жнец, и на дуде игрец). Эта общесоциумность праздников и будней долгое время застила глаза исследователям и не позволяла обратить внимание на другое временное членение персональной жизнедеятельности: жизнеобеспечивающее и свободное. При натуральном домашнем хозяйстве режимизация отдыха заключалась в смене видов трудовой деятельности, изменить которую могла только непогода. И только для мужчин, ибо едва ли не все внутридомовые работы были возложены на женщин и их ритм деятельности мало изменялся. Появилась психотехнологическая проблема занятия мужчин некоторой полезной работой в неожиданный промежуток свободного от рутины времени, который заполнили ремонтом и совершенствованием орудий труда. Именно ремонт на основе опыта работы с этим орудием и подвигал к его совершенствованию как в эргономическом, так и в эстетическом отношениях. Психотехнология ведения натурального домохозяйства практически не оставляла собственно свободного времени. Лишь с совершенствованием технотехнологий, а значит и повышением производительности труда, специализации, использованием наемной рабочей силы (люди, скот, механизмы) стало появляться реально свободное от трудового жизнеобеспечения время – досуг. Досуг стал первой отдушиной во временной социумной режимизации на реализацию своих хочу – потребностей, т.е. расслоение по интересам. Досуг усугубил домохозяйственный сексизм, ибо и в городе сведение домохозяйства до жилища с детьми оставил без изменения почти всю психотехнологию и технотехнологию женского труда домохозяйки. Более того, вся сфера развлечений досуговых стала ориентироваться исключительно на мужчин. И эта тенденция сохраняется до сих пор. Итак, проблема занятости личности в суточном, месячном, годичном и полножизненном измерении не есть только проблема трудоустройства, но и проблема досуга. И еще неизвестно, что из них легче социотехнологически и психотехнологически организовать. Культура самозанятости личности упирается в сложнейших клубок проблем воспитания, и прежде всего в самоопределение смысла бытия и собственной цели жизни. При всей схожести экзистенциального цикла г/г формы и полножизненного цикла бионта, в частности человека, у последнего имеется фундаментальное отличие: сознательное упорядочивание репродукции в виде мечты о ребенке. И хотя элементы индивидуального планирования репродукции имеются уже у колюшки, а у многих эволюционно более поздних бионтов развились в весьма сложную систему вплоть до зоодомохозяйства, у человека мечты о ребенке носят недоступный зоомиру инфотипический характер, а не тупо инстинктивный. Мы уже говорили о детях случайных, но это все примеры обыденные. Мечты о ребенке возникают тогда, когда половозрелое хочу длительное время расходится с могу в силу разных причин, ибо далеко не всегда это связано с недостатком сексуальных коитусов, а с нарушениями в физиотипе, психотипе, социотипе партнеров. И, как уже отмечалось выше, это породило целую индустрию артефактного детопроизводства от элементарного “лишь бы получилось” до некоторого селективно-свгенического типа с набором желаемых задатков по физиотипу, психотипу, социотипу. Таким образом, де факто жизненный цикл такого ребенка начался значительно (иногда на годы) раньше социально-инфотипически, чем в норме. А это строго гуманономическая проблема. Следующий этап синусоиды полножизненного цикла – пик жизнедеятельности – чисто геометрическая метафора. Возникла она, как это, часто бывает, из посмертного анализа жизнедеятельности великих людей, творцов с неизбежной иерархизацией их деяний, а значит и определением главного, которое и принимается за вершину жизненного пути. Именно такие жизнеописания и четко показали, что пики никак не коррелируют с возрастом, т.е. это чистая стохастика, а значит и не стоит философского внимания (но безусловно требует тщательного психолого-педагогического анализа). Смерть всегда неожиданна, даже давно ожидаемая, ибо она неизбежна. Более того, она обязательно для кого-то желанна, ибо неизбежно ведет к некоторым изменениям, подвижкам в корпоративно-статусной иерархии, а значит и овладении желаемым. Другой вопрос – сила этого желания (от “как будет, так и будет” до методичного следования по пути достижения цели по принципу: цель оправдывает средства). Обычный постлетальный период социотипического существования личности завершается со смертью последнего человека, который знал его живым. Дальнейшее фигурирование ее в социуме обусловлено исключительно тем вкладом, который личность успела сделать в жизнедеятельность данного социума. И это уже чистая коммуникативно-идеологическая легенда о деяниях личности с равновесием плохого или хорошего, либо с упором на одну из сторон. Поэтому и вся история человечества – это собрание – конгломерат легенд, фактов, личных точек зрения в виде воспоминаний и т.п. в интерпретации конкретного автора с его собственных идеологических и иных позиций. Культ предков на базе анимистических представлений подвигнул людей на маркировку мест захоронения для должного периодического отправления соответствующих обрядов восхваления – задабривания, проявления заботы и уважения. За 20 тысяч лет культ предков формализовался до предела. Захоронение прямо на месте смерти сменилось захоронением строго в стойбище – муниципии, затем при усилении оседлости и деморосте муниципии город мертвых отделили от города живых. И здесь маркировка стала играть особо важную роль во избежание забвения. Родовые склепы украсились стелами с надписями и памятниками а затем начался обратный ход особо значимых мемориальных стел и памятников в город живых, что сразу же породило большие психотехнологические трудности в различении могилы и памятника потомками. Началась историко-детективная путаница, принесшая много персональных, социальных, международных, межконфессиональных и т.д. бед. И неизвестно, сколько еще принесет, ибо война с мертвыми, как и культ мертвых в виде могил и памятников пронизывает всю историю человечества точно также, как и войны живых с живыми, ибо все это вызвано противостоянием социумных идеологий (правильной моей/нашей и неправильной его/их). Постлетальная мемориальность требует коренного пересмотра, но для этого необходимо прежде всего осознать алогизм неизбывного анимизма, при котором мертвые социуму дороже, чем живые (принцип: о мертвых либо хорошо, либо ничего). Генерационное время и есть базовая единица социально-психологических изменений в потребительской культуре социума, т.е. подвижки в ценностных ориентациях определенных слоев населения, а значит и в менталитете. Строго системно-логически категория “генерационное время” дает такую схему корреляционных связей: прошлое настоящее будущее рождение жизнь смерть старики взрослые дети проекты реализация эксплуатация творцы исполнители потребители владение распоряжение пользование законодательство исполнение судопроизводство власть управление удовлетворение традиции изменения реформы богатые средний класс бедные домохозяйство производство муниципия и т.д. Схема получилась весьма странная, разношерстная, разнокалиберная с любых частно-научных позиций, но вполне возможная на философско-методологическом уровне. И ничто никому не мешает доказать обратное, ибо правила системно-логического анализа едины и незыблемы. Но следует помнить, что генерационное время есть один из трансформов экзистенциального цикла, а значит и полножизненого цикла, длительность которых крайне разнообразна. Значит схема непрерывно находится в изменении как по вертикали, так и по горизонтали: переход прошлого в будущее есть настоящее, а переход будущего в прошлое есть смена поколений. Строгой иерархии по вертикали нет и не может быть, ибо все зависит от конкретно-научного предмета исследования. Происхождение генерационного времени следует вести с древнейшего, но уже чисто человеческого обряда инициации, который длился несколько лет и заключался в целенаправленном обучении подрастающего поколения. Начало обряда связано с трофовзрослостью, т.е. полной независимостью от материнского грудного кормления и перехода на взрослый тип питания. Этот период детства, свободы и безнаказанности завершался в 4-7 лет, когда психомоторика, психотип обретал все психофизиологические параметры, необходимые для непрерывного обучения и самосовершенствования. Это была начальная инициация именно не по формальному году рождения, а по степени сформированности должных навыков, ибо ребенок с этого времени обретал пол и имя. Соответственно и обучение носило строго гендерный характер в полном соответствии же с разделением труда на работу женскую (внутридомовую и придомовую) и мужскую (придомовую и внедомохозяйственную). Шло перенятие опыта жизнедеятельности не только и все более не столько на эмоциональной основе, сколько на рациональной, а значит оттачивались, совершенствовались сами технологии, а не отношение к ним. И в отличие от животных таких технологий и эргономических схем у человека становилось все больше и больше, а опыт все более технотехнологизировался, генерализировался в некоторые все более строгие системно-логические, т.е. ментальные, концептуальные структуры. К тому же чужой опыт надо было преломить-сочетать со своими собственными возможностями, значит у каждого что-то получалось даже лучше, чем у учителя, а что-то хуже, а что-то вообще не получалось. Отсюда шло накопление своего отношения к чужому опыту, свое понимание “правильно-неправильно”, “приятно-неприятно”, “опасно-безопасно” и т.д. Обучаемые прекрасно видели и расхождения слова и дела у взрослых, их искренность и лживость в разных ситуациях жизнедеятельности, т.е. обретали необходимый, хотя и намеренно никем не передаваемый опыт социальной мимикрии, лицемерия. Таким образом, реальная жизнь закладывала червь сомнения и в мифологию социума, его морально-этические и мировоззренческие устои. Но их надо было знать и правильно отвечать на вопросы. Все накопленные за годы знания, умения и навыки подлежали строгой социумной проверке через разнообразные испытания. И только пройдя все необходимые испытания, юноша становился мужчиной, а девушка – женщиной. Но опять надо подчеркнуть, что это не было ежегодным мероприятием. Периодичность инициаций у разных народов была разной, как и состав, форма испытаний. Едина была суть – переход во взрослость с некоторым правом голоса в решении проблем муниципии. Этот этап совпадал с половозрелостью и давал возможность создать семью, домохозяйство. На реализацию этой возможности уходило еще несколько лет. Свадьба формально завершала этот цикл и уже молодые сами становились родителями новой генерации. В среднем это был 20-летный период. К тому же после 40 лет женщины уже обычно не рожали, ибо непрерывное родопроизводство их быстро изнуряло физиологически и фертильность падала. Вполне возможно, что окажется верной гипотеза о 20-родовом максимуме фертильности женщины. Но эта чисто гинекологическая проблема так или иначе обуславливает и категорию генерационного времени, т.е. смены поколений в триединстве физиотипа, психотипа и социотипа, т.е. мочь, уметь и знать в корреляции с гено- , фено- и инфотипом. Таким образом, генерационное время в виде 20 летнего цикла есть время доминации определенного менталитета. Понятно, что это всего лишь статистические тренды, но их историческая устойчивость обусловлена физиотипическим фактором репродуктивности, т.е. генотипом, а не сексуально и опеко-активирующим фенотипом и особенно инфотипом как сублимации репродуктивности. |
Ваша оценка этого документа будет первой.
Ваша оценка:
Похожие:
База данных защищена авторским правом ©MedZnate 2000-2016
allo, dekanat, ansya, kenam
обратиться к администрации | правообладателям | пользователям
allo, dekanat, ansya, kenam
обратиться к администрации | правообладателям | пользователям