Пьер Бурдье различение: социальная критика суждения1 Трехмерное пространство
|
|
Скачать 0.56 Mb.
|
 Пьер Бурдье РАЗЛИЧЕНИЕ: СОЦИАЛЬНАЯ КРИТИКА СУЖДЕНИЯ1 Трехмерное пространство Первичные различия, позволяющие выделять большие классы условий существования, обоснованы общим объемом капитала [volume global du capital], понимаемым как совокупность ресурсов и власти, которыми можно реально воспользоваться: экономический капитал, культурный капитал, социальный капитал. Так, различные классы (и группы внутри класса) выстраиваются от тех, кто лучше всего обеспечен одновременно экономическим и культурным капиталом, к тем, кто более всего обделен в этих двух отношениях. Представители либеральных профессий, имеющие высокие заработки и престижные дипломы, в большинстве случаев (52,9%) происходящие из господствующего класса (либеральные профессии или высшие управленческие кадры), много получающие и много потребляющие как материальных, так и культурных благ, противостоят почти по всем параметрам мелким служащим, имеющим невысокую квалификацию, происходящим часто из средних и низших классов, мало получающим и мало тратящим, посвящающим большую часть времени ремонту своей машины и работе по дому. С еще большей очевидностью они противопоставляются рабочим, квалифицированным или низкоквалифицированным, и в особенности – чернорабочим и сельскохозяйственным рабочим, имеющим наименьшие заработки, не обладающим дипломом об образовании и вышедшим – почти все без исключения (90,5% сельскохозяйственных рабочих и 84,5% чернорабочих) – из рабочих классов. Различия, основанные на общем объеме капитала, почти всегда скрывают, как для обыденного, так и для «научного» познания, вторичные различия. Так, внутри каждого класса, определяемого по общему объему его капитала, выделяются подклассы, различия между которыми основаны на структуре активов [structures patrimoniales], т.е. различных формах распределения совокупного капитала между отдельными его видами. Принять в расчет структуру всех активов – а не только, как это всегда имплицитно делалось, основного для данной структуры типа капитала, к примеру: «происхождение», «богатство» или «талант», как говорили в XIX в., – значит провести более точные u1075 границы и одновременно с этим увидеть специфические черты самой структуры распределения между различными видами капитала. Эта структура может быть симметричной (как в случае либеральных профессий, где высокий уровень доходов сочетается с большим культурным капиталом) или асимметричной (как у преподавателей вузов или владельцев частных предприятий, характеризующихся доминирующим типом капитала: культурным – в первом случае, экономическим – во втором). Можно видеть, таким образом, два множества гомологичных позиций. Подклассы, воспроизводство которых зависит от экономического капитала, чаще всего наследуемого: промышленники и крупные коммерсанты на высшем уровне, ремесленники и мелкие коммерсанты – на среднем, противопоставляются группам, имеющим наименьший (относительно, конечно) экономический капитал, их воспроизводство зависит в основном от культурного капитала: профессура на высшем уровне, учителя – на среднем. ^ Вероятно, стоит напомнить, что описываемое здесь социальное пространство, которое мы представляем в виде схемы, – это абстрактное изображение, являющееся продуктом особого конструирования и дающее, подобно топографической карте, общий обзор, взгляд на совокупность точек, с которых обычные агенты (в том числе социолог или сам читатель в их обыденной жизни) видят социальный мир. Делая доступными взгляду одновременно – и в этом заключается его эвристическая ценность – все позиции, которые иначе никогда не могут быть постигнуты агентами в их совокупности и многообразии их отношений, социальное пространство предстает по отношению к практическому пространству повседневного существования с его дистанциями, которые сохраняются или подчер- киваются, и с его близкими соседями, которые могут быть более далеки, чем незнакомцы – тем же, чем геометрическое пространство является для годологического2 пространства обыденного опыта, с его пробелами и разрывами. Но важнее всего, без сомнения, то, что вопрос об этом пространстве поставлен в самом этом пространстве, что на это пространство, чью объективность невозможно отрицать, у агентов есть свои точки зрения, которые зависят от занимаемых ими позиций и в которых часто выражается их желание его преобразовать либо сохранить в неизменном виде. Таким образом, многие слова, используемые наукой для обозначения конструируемых ею классов, заимствованы из обыденного языка, где они служат для выражения представлений, зачастую полемических, которые различные группы имеют друг о друге. Стремясь ко все большей объективности, социологи почти всегда забывают, что классифицируемые ими «объекты» сами способны производить практики, объективно поддающиеся классификации, а кроме того, не менее объективные операции классифицирования, в свою очередь поддающиеся классификации. Разделение на классы, осуществляемое социологией, возводит к общему корню производимые агентами классифицируемые практики и классифицирующие суждения, которые они выносят относительно своих или чужих практик: в действительности, габитус [habitus] является порождающим принципом [principe generateur] объективно классифицируемых практик и одновременно системой классификации [principium divisionis] этих практик. Именно в соотношении между этими двумя способностями, определяющими габитус, – способности производить классифицируемые практики и их продукты и способности различать и оценивать эти практики и эти продукты (вкус) – формируется представление о социальном мире или пространство стилей жизни. Отношение, которое устанавливается между соответствующими характеристиками социального и экономического положения (объем и структура капитала в их синхронном и диахронном срезах) и отличительными чертами, ассоциируемыми с той или иной позицией в пространстве стилей жизни, становится внятным лишь посредством конструирования габитуса как порождающей формулы, позволяющей объяснить классифицируемые практики и их результаты и вместе с тем суждения, относимые к тому или иному классу, которые преобразуют эти практики и результаты в систему отличительных знаков. Говоря об аристократическом аскетизме преподавателей или о притязательности мелкой буржуазии, мы не только описываем указанные группы с помощью того или иного их свойства, пусть даже наиболее важного из них, – тем самым мы пытаемся обозначить порождающий принцип всех их свойств и суждений относительно их собственных свойств или свойств других индивидов. Инкорпорированная необходимость [necessite incorporee], преобразован- ная в диспозицию [disposition], лежащую в основе осмысленных практик и оценок, способных придавать смысл таким образом порожденным практикам, – габитус как основная и переносимая диспозиция находит всеобщее и систематическое применение, распространяющееся за пределы приобретенного опыта, за пределы необходимости, неотделимой от условий обучения. Таким образом, габитус ответствен за то, что совокупность практик агента (или группы агентов, являющихся продуктом сходных условий) имеет систематический характер, являясь результатом применения идентичных (или взаимно конвертируемых) схем, и одновременно с этим систематически отличается от практик, образующих другой стиль жизни. Вследствие того, что различные условия существования производят различные габитусы, или системы порождающих схем [systeme de schemes generateurs], применимые путем простого переноса к самым разным сферам практик, – практики, порожденные различными габитусами, предстают как организованные конфигурации свойств, выражающих различия, которые объективно вписаны в условия существования в виде систем дифференциальных расхождений. Воспринимаясь агентами, наделенными схемами восприятия и оценки, необходимыми для того, чтобы улавливать, интерпретировать и оценивать свойственные им черты, эти конфигурации действуют как стили жизни3. Структурирующая структура, организующая практики и их восприятие, габитус является также структурированной структурой: принцип деления на логические классы, организующий восприятие социального мира, сам является результатом воплощения деления на социальные классы. Положение [condition] каждого класса определяется одновременно через внутренне присущие ему свойства [proprietes intrinseques] и через реляционные свойства [proprietes relationnelles], которыми оно обязано своему месту в системе условий существования, являющейся также системой различий, различающихся позиций [positions differentielles]. Иными словами, каждая позиция определяется через все то, что отличает ее от всего того, чем она не является, и, в особенности, от всего того, чему она противопоставляется: социальная идентичность определяется и утверждается в различии. Это означает, что вся структура системы условий существования, как она реализуется в опыте той или иной позиции, занимающей определенное место в этой структуре, с неизбежностью оказывается вписанной в диспозиции габитуса: основные оппозиции структуры условий существования (высокий/низкий, богатый/бедный и т.д.) предстают как фундаментальные принципы структурирования и восприятия практик. Являясь системой схем, порождающих практики, габитус систематически выражает свойственные классовому положению необходимость и свободы, а также различие, конституирующее позицию. Габитус улавливает различия в положении класса в форме различий между классифицируемыми и классифицирующими практиками (как продуктами габитуса), действуя в соответствии с принципами дифференциации, результирующими эти различия, а потому с ними объективно согласованными и готовыми воспринимать их как нечто естественное. Если мы считаем нужным подчеркнуть, отрицая любую форму механистического подхода, что повседневный опыт социального мира есть познание, то не менее важен для нас отказ от иллюзии стихийного порождения сознания, к которой сводятся многие теории «осознавания» [prise de conscience], поскольку первичное знание есть неузнавание, а значит, – признание порядка, установленного также и в головах. Стили жизни являются систематической производной от габитусов: взятые в их взаимосвязи согласно схемам габитуса, они становятся системами социально маркированных знаков («благородный», «вульгарный» и т.д.). Диалектика условий и габитусов лежит в основе алхимии, трансформирующей распределение капитала – или баланса соотношения сил – в систему распознаваемых различий, отличительных свойств, иначе говоря, в распределение символического (легитимного) капитала, чья объективная истина остается не узнанной. В качестве структурированных продуктов (opus operatum), произведенных одной и той же структурирующей структурой (modus operandi)4 ценой обратных переводов, продиктованных логикой, присущей различным полям, все практики и продукты практик данного агента объективно согласованы между собой, без какого бы то ни было намеренного стремления к связности, и объективно синхронизированы, вне всякой сознательной координации, с практиками всех членов того же класса. Габитус непрерывно порождает практические метафоры или, говоря другим языком, переносы (среди которых перенос двигательных навыков представляет собой лишь частный u1087 пример), а лучше – систематическое транспонирование, требуемое особыми условиями воплощения габитуса на практике. Так, аскетический этос [ethos ascetique], который, согласно нашим ожиданиям, будет всегда выражаться в бережливости, в определенном контексте может проявиться как особая манера использования кредита. Практики одного и того же агента и, более широко, практики всех агентов одного и того же класса обязаны сродством стиля [l’affinite de style], благодаря которому каждая из них становится метафорой любой другой из их числа, тому обстоятельству, что они [практики] являются продуктом переноса одинаковых схем действия из одного поля в другое. Подобно такому аналоговому оператору, каким является габитус, диспозиция, называемая «почерк», иначе говоря, индивидуальная манера писать буквы, всегда производит одинаковое письмо: несмотря на разницу размера, материала или цвета, зависящих от носителя – листка бумаги или классной доски, или от инструмента – ручки или куска мела, т.е. несмотря на разницу используемых средств, графические начертания немедленно обнаруживают свое сходство, так же как совокупность черт стиля или манеры, по которым узнают художника или писателя так же безошибочно, как человека по походке. Систематичность наблюдается в opus operatum вследствие того, что она заложена в modus operandi. Так, если она характеризует совокупность «собственных свойств» [proprietes5] – и собственности, – которыми окружают себя индивиды или группы: дома, мебель, картины, книги, автомобили, алкоголь, сигареты, духи, одежда; и практик, посредством которых они демонстрируют свое отличие: спорт, игры, культурные развлечения, – то лишь потому, что систематичность имеется в изначально синтетической целостности габитуса, унифицирующем и порождающем принципе любых практик. Вкус, склонность и способность данного класса к присвоению (материальному и (или) символическому) классифицированных и классифицирующих объектов или практик, является порождающей формулой, лежащей в основе стиля жизни – целостного множества отличительных предпочтений, выражающих, следуя специфической логике каждого из символических подпространств (мебель, одежда, речь или телесный экзис [hexis corporelle]) одну и ту же выразительную интенцию. Каждый аспект стиля жизни «символизирует вместе» с остальными, – как говорил Лейбниц, – и символизирует все остальные: мировоззрение старого ремесленника-краснодеревщика, его способ распоряжаться своими деньгами, временем или своим телом, его речь и предпочтения в одежде целиком содержатся в его этике скрупулезной и безупречной работы, аккуратности, тщательной отделки, законченности, а также в его эстетике работы ради самой работы, для которой мерой красоты его произведений служат вложенные в них тщательность и терпение. В основе системы хорошо сочетающихся свойств, что верно также и для индивидов (говорят: «они так подходят друг другу», а друзья любят подчеркивать, что у них одинаковые вкусы), лежит вкус, система классифицирующих схем, которые могут быть осознаваемы лишь частично, хотя по мере восхождения по иерархической лестнице стиль жизни начинает занимать все более важное место в том, что Вебер называет «стилизацией жизни». Именно вкус лежит в основе этой взаимной выверенности черт, ассоциируемых с определенным человеком, которая рекомендовалась древней эстетикой для их взаимного усиления: бесчисленные сведения о себе, которые осознанно или неосознанно выдает человек, бесконечно удваивают и подтверждают друг друга, предлагая опытному взгляду наблюдателя удовольствие сродни тому, какое доставляют любителю искусства симметрии и соответствия, вытекающие из гармоничного распределения u1080 избыточных элементов. Эффект сверхдетерминации, возникающий как следствие этой избыточности, ощущается с тем большей силой, что различные черты, которые необходимо отделить друг от друга при наблюдении или измерении, для обыденного восприятия сливаются между собой: каждый предоставляемый практикой элемент информации (как, например, суждение о живописи) искажается – и в случае отклонения от правдоподобия исправляется – под влиянием совокупности черт, замеченных ранее или в то же время. Поэтому исследование, стремящееся разобщить различные черты (отделяющее, например, высказывания от манеры их произнесения), вырвать их из системы соотносительных признаков, имеет тенденцию преуменьшать по всем параметрам разницу между классами и особенно расстояние между мелкой буржуазией и буржуазией: в обычной обстановке, свойственной буржуазному образу жизни, банальности об искусстве, литературе или кино произносятся важным и хорошо поставленным голосом, с медленной и непринужденной дикцией, сочетаясь со сдержанной или уверенной улыбкой, выверенными жестами, костюмом хорошего покроя и буржуазным салоном того, кто их произносит. Итак, вкус является практическим оператором преобразования вещей в отличные и отличительные знаки, непрерывных распределений по дискретным оппозициям; он переносит различия, вписанные в физический строй тел [ordre physique], в символический строй [ordre symbolique] значимых различий. Вкус преобразует объективно классифици- рованные практики, через которые (с его помощью) обозначается социальное положение, в классифицирующие практики, иными словами, – в символическое выражение классовой позиции одним лишь фактом их одновременного и взаимосвязанного восприятия в соответствии с социальными схемами классификации. Таким образом, он лежит в основе системы отличительных признаков, которая предназначена восприниматься как систематическое выражение того или иного класса условий существования, т.е. как особый стиль жизни, всяким, кто обладает практическим знанием связей между отличительными знаками и позициями в их распределении – между пространством объективных свойств, являющимся результатом научного конструирования, и не менее объективным пространством стилей жизни, которое существует как таковое в обыденном опыте и для него. Такая система классификации есть лишь результат инкорпорирования структуры социального пространства в том виде, в каком она предстает исходя из опыта какой-то определенной позиции в этом пространстве. Она служит принципом приспособления практик к закономерностям, присущим определенному положению (в границах экономически возможного и невозможного, которые логика этой системы стремится воспроизвести). Этот принцип непрерывно трансформирует потребности в стратегии, а ограничения – в предпочтения и порождает, вне какой бы то ни было механической детерминированности, совокупность «выборов», формирующих стили жизни, классифицированные и классифицирующие, чей смысл, т.е. ценность, зависит от положения в системе оппозиций и корреляций.6 Нужда, ставшая добродетелью, – вкус постоянно склоняет к тому, чтобы делать из нужды добродетель, побуждая осуществить «выбор», который соответствовал бы условиям, продуктом которых он является: как мы видим во всех случаях, когда вследствие изменения социального положения условия, в которых габитус был сформирован, не совпадают с условиями, в которых он функционирует, и когда можно оценить силу его действия, именно вкус к необходимому [gout de necessite] или вкус к роскоши [gout de luxe], а не уровень достатка, обусловливает практики, объективно приспособленные к имеющимся ресурсам. Вкус – это то, благодаря чему мы имеем то, что любим, потому что любим то, что имеем, иными словами, это те свойства, которые приданы нам de facto в распределениях и приписаны нам de jure в классификациях. ^ Учитывая вышесказанное и особенно тот факт, что порождающие схемы u1075 габитуса применимы, путем простого переноса, к самым разным областям практики, становится ясно, что практики или блага, ассоциируемые с различными классами в различных областях практики, организованы в соответствии со структурами оппозиций, совершенно гомологичными между собой, вследствие того, что все они гомологичны пространству объективных оппозиций между условиями существования классов. Не претендуя показать здесь, на нескольких страницах, то, что будет установлено всем последующим изложением, но чтобы дать общий обзор всей совокупности связей, которая рискует быть сокрытой при детальном анализе, мы ограничимся тем, что обрисуем, весьма схематично, каким образом два основных принципа организации социального пространства определяют структуру и изменение пространства видов культурного потребления и, беря шире, всего пространства стилей жизни, одним из аспектов которого эти виды являются. В области культурного потребления основная оппозиция устанавливается, исходя из общего объема капитала, между видами потребления, считающимися благородными уже в силу своей редкости и характерными для групп, обладающих одновременно наибольшим экономическим и культурным капиталом, и видами потребления, социально обозначенными как вульгарные в силу их доступности и распространенности и характерными для наиболее обделенных в этих двух отношениях групп. При этом промежуточное положение занимают практики, которые воспринимаются как претенциозные в силу явного несоответствия между амбициями и реальными возможностями. Положению доминируемых, для которого характерно, с точки зрения доминирующих, сочетание вынужденной аскезы и необоснованной вседозволенности, доминирующая эстетика, наиболее полным выражением которой являются произведения искусства и склонность к прекрасному, противопоставляет сочетание обеспеченности и аскезы, т.е. избирательный аскетизм как намеренное ограничение, экономия средств, скромность, сдержанность, которые утверждаются в этом абсолютном проявлении превосходства, каким является непринужденность в напряженной ситуации. Эта фундаментальная оппозиция уточняется в зависимости от структуры капитала. Так, в зависимости от имеющихся в их распоряжении средств присвоения, исключительно или главным образом культурных, с одной стороны, и скорее экономических – с другой, и в зависимости от различных форм отношения к произведению искусства, которые от них проистекают, различные фракции господствующего класса оказываются ориентированными на культурные практики, столь различные как по своему стилю, так и по предмету, и подчас столь откровенно антагонистические (как если сравнить практики «интеллектуалов» и «буржуа»7), что мы, в конце концов, забываем, что они являются вариантами одного и того же основополагающего отношения к необходимости и к тем, кто ей подчиняется, и что они движимы общим стремлением к эксклюзивному присвоению легитимных культурных благ и получаемых ими выгод от отличия. В противоположность представителям доминирующих групп, ищущим в искусстве отрицание социального мира и склонным к гедонистической эстетике непринужденности и легкости, которую символизируют бульварный театр и импрессионистская живопись, представителям доминируемых групп («интеллектуалам») в эстетике близко то, что в ней есть сугубо аскетичного, в силу чего они склонны поддерживать все художественные революции, совершаемые во имя чистоты и очищения, отрицания буржуазного вкуса к приукрашиванию и выставлению напоказ, будучи при этом склонными к пессимистическому представлению о социальном мире вследствие диспозиций, связанных с их статусом бедных родственников. Очевидно, что искусство является наилучшей почвой для такого очищения, но в действительности нет такой области практики, где интенция подвергнуть очищению, утончению, сублимации примитивные импульсы и первичные нужды не могла бы осуществиться, нет такой области, где «стилизация жизни», т.е. примат формы над функцией, ведущий к отрицанию функции, не приводила бы к тем же результатам. Что касается языка, это оппозиция между простонародным прямодушием («правда в глаза») и высоко цензурированным языком буржуазии, между стремлением к красочной выразительности или желанием произвести впечатление и сдержанностью и наигранной простотой (litotes, по-гречески). Та же экономия средств в использовании языка тела: жестикуляция и спешка, мины и мимика противопоставлены неспешности – как у Ницше8, «неспешные жесты, неспешный взгляд» знати – сдержанности и невозмутимости, посредством которых подчеркивается превосходство. И нет такой области вкусов, вплоть до самых примитивных, которая не была бы организована в соответствии с этой фундаментальной оппозицией, антитезой между количеством и качеством, обжорством и изысканными блюдами, существом и манерами, содержанием и формой. ^ Тот факт, что в области потребления продуктов питания основная оппозиция в общих чертах соответствует разделению по уровню достатка, заслоняет собой вторичную оппозицию, которая, как внутри среднего, так и внутри господствующего класса, противопоставляет группы, имеющие наибольший культурный и наименьший экономический капитал, и группы, имеющие обратную структуру активов. Так, наблюдатели усматривают простое следствие различий в уровне дохода в том, что по мере восхождения по лестнице социальной иерархии доля расходов на продукты питания уменьшается или что доля потребления тяжелой пищи, жирной и способствующей прибавлению веса, но при этом дешевой, такой, как макароны, картофель, фасоль, сало, свинина, а также вина уменьшается, в то время как увеличивается доля нежирной, легкой (быстро усваиваемой) пищи, от которой не толстеют (говядина, телятина, баранина, мясо ягненка и особенно свежие овощи и фрукты и т.д.)9. Учитывая, что истинным принципом формирования предпочтений является вкус – нужда, ставшая добродетелью, – теория, согласно которой потребление представляет собой прямую функцию от уровня доходов, выглядит вполне правдоподобной, так как доход в большой степени предопределяет дистанцию по отношению к минимальным потребностям. И в то же время она не может объяснить случаи, когда одинаковый доход сочетается с типами потребления, имеющими совершенно разную структуру: так, цеховые мастера остаются верными «простонародному» вкусу, хотя зарабатывают больше, чем служащие, чей вкус тем не менее кардинально отличается от вкуса рабочих и приближается к вкусу преподавателей. Для того чтобы действительно объяснить вариации, которые фиксирует закон Энгеля, необходимо учитывать совокупность характеристик социального положения, ассоциируемых (статистически) с самого раннего детства с обладанием более или менее высокими доходами, способными формировать вкусы, соответствующие условиям существования. Подлинный принцип, лежащий в основе различий, наблюдаемых в области потребления, как и за ее пределами, заключается в оппозиции между вкусом к роскоши (или к свободе) и вкусом от нужды. Первый свойствен индивидам, выступающим продуктом материальных условий существования, характеризующихся дистанцией от сферы необходимости, свободами, или как иногда говорят, удобствами, которые дает обладание капиталом. Второй – уже одним фактом приспосабливания – выражает нужды, плодом которых он является. Таким образом, народный вкус к пище, наиболее сытной и одновременно наиболее дешевой (двойной плеоназм, демонстрирующий редукцию к чистой первичной функции), можно вывести из необходимости воспроизводить с наименьшими затратами рабочую силу, которая по определению требуется от пролетариата. Идея вкуса – типично буржуазная, так как предполагает абсолютную свободу выбора – настолько тесно связана с идеей свободы, что кажется парадоксальной сама идея существования вкуса к необходимому. Либо его просто- напросто устраняют, делая из практики прямое следствие экономической необходимости (например, рабочие едят фасоль, поскольку не могут позволить себе что-либо другое) и забывая о том, что в большинстве случаев необходимость воплощается в действительности лишь постольку, поскольку агенты склонны к тому, чтобы следовать ей, поскольку у них есть вкус к тому, на что они так или иначе обречены. Либо приравнивают его к вкусу свободы, забыв об условиях, продуктом которых он является, и, таким образом, сводят его к патологической и нездоровой тяге к вещам (первой) необходимости, некой разновидности врожденной убогости – предлог к классовому расизму, ассоциирующему народ со всем грубым и грязным [gros et gras]: грубыми башмаками, грубым смехом, грязной работой, грубым здравомыслием и грязными шутками. Вкус есть amor fati, выбор судьбы, но выбор вынужденный, навязанный условиями существования, которые, исключая как пустые мечты любую другую возможность, не оставляют иного выбора, чем вкус к необходимому. Вкус к необходимому может породить лишь стиль-жизни-в-себе, определяемый отрицательно, через недостаток, через лишение [rapport de privation], отличающее его от других стилей жизни. Одним достаются знаки избранности, другим – стигматы, вплоть до телесных. «Подобно тому, как надпись на лбу u1080 избранного народа гласила о его принадлежности Иегове, разделение труда запечатлевает на рабочем мануфактуры клеймо, утверждающее его собственностью капитала». Это клеймо, о котором говорит Маркс, есть не что иное, как сам стиль жизни, которым самые обездоленные немедленно выдают себя, что выражается даже в их способе проводить свободное время, служащем контрастом для благородных мероприятий и вносящем свой вклад, по принципу отрицания, в диалектику притязания и различия, лежащих в основе постоянных изменений вкуса. Почти не обладая знаниями или манерами, имеющими ценность на рынке академических экзаменов или светских бесед, и имея в своем распоряжении лишь умения, не представляющие интереса для этих рынков, они становятся теми, кто «не умеет жить», кому больше других приходится тратить на материальную пищу, притом на самую тяжелую, грубую и полнящую, как хлеб, картофель и жиры, а также на самую простую, как вино; кто меньше других тратит на одежду и на уход за здоровьем, на косметические товары и заботу о внешности, кто «не умеет отдыхать», «кто всегда должен что-то делать»; они ставят палатки в переполненных кемпингах, устраиваются для пикника на обочинах шоссе, стоят в пробках в своих «Renault 5» или «Simca 1000», отправляясь в отпуск, предаются развлечениям, специально для них придуманным инженерами массового культурного производства. Посредством этих внушенных «предпочтений» они подтверждают классовый расизм (если он нуждается в подтверждении), будучи уверенными, что они лишь имеют то, что заслуживают. Искусство пить и есть остается, без сомнения, одной из немногих областей, в которых рабочие классы явно противопоставляют себя легитимному искусству жить. Новой этике умеренности во имя стройности, которой тем больше придерживаются, чем выше положение в социальной иерархии, крестьяне и особенно рабочие противопоставляют этику доброй жизни. Бонвиван – это не только тот, кто любит вкусно поесть и хорошо выпить. Это тот, кто умеет установить щедрые и непринужденные взаимоотношения, т.е. одновременно простые и свободные, которые символизирует и которым благоприятствует общее застолье, где исчезают сдержанность, настороженность и недомолвки, демонстрирующие дистанцию – отказ присоединиться и расслабиться. Линия разрыва с народным отношением к еде проходит, без сомнения, между рабочими и служащими: тратя на продукты питания меньше, чем квалифицированные рабочие, как в абсолютных, так и в относительных величинах, служащие потребляют меньше хлеба, свинины, колбасных изделий, молока и сыра, крольчатины и птицы, сушеных овощей и жиров, и, имея более сжатый бюджет на питание, тратят столько же на мясо – говядину, телятину, баранину, ягненка, и немного больше на рыбу, свежие фрукты и на аперитивы. Эти трансформации структуры потребления продуктов питания сопровождаются возрастанием расходов в области личной гигиены (т.е. одновременно на здоровье и уход за внешностью) и на одежду, а также небольшим повышением расходов в области культуры и досуга. Достаточно отметить, что ограничение расходов на продукты питания и в особенности на самые земные, самые приземленные и самые материальные среди них сопровождается ограничением деторождения, чтобы законно предположить, что такое ограничение является одним из аспектов глобальной трансформации отношения к миру. «Скромный» вкус, умеющий пожертвовать сиюминутными потребностями и развлечениями ради будущих желаний и удовольствий, противопоставляется спонтанному материализму рабочих классов, отказывающихся принять бентамовскую систему учета радостей и страданий, прибыли и затрат (например, на здоровье и красоту). Это означает, что в основе этих двух типов отношения к материальной пище лежат две диспозиции в отношении будущего, которые сами находятся в круговой зависимости с двумя типами объективно возможного будущего. Возражая воображаемой антропологии экономической науки, без колебаний формулирую- щей универсальные законы «временнoй преференции», необходимо напомнить, что склонность подчинять желания сегодняшнего дня желаниям завтрашним зависит от степени, в которой эта жертва является «разумной», т.е. от имеющихся шансов в любом случае получить в будущем удовольствия, превосходящие те, что были принесены в жертву10. В числе экономических условий склонности жертвовать сиюминутными удовольствиями во имя предполагаемых в будущем необходимо учитывать вероятность этих будущих удовольствий, вписанную в настоящее положение. Еще одна разновидность экономического расчета, подавляющая желание подвергать все существование экономическому расчету: гедонизм, побуждающий к тому, чтобы ловить изо дня в день редкие удовольствия («приятные моменты») настоящего, – единственно возможная философия для тех, у кого, как говорят, нет будущего, и кто, во всяком случае, не может ожидать от будущего многого. Исходя из этого становится понятно, что практический материализм, проявляющийся главным образом в отношении к еде, является одной из основных составляющих этоса, или даже этики, народа: существование в настоящем, которое проявляет себя в стремлении воспользоваться приятными моментами и принимать вещи как они есть, является само по себе утверждением солидарности с другими (которые часто представляют единственную настоящую гарантию против угроз будущего), в той степени, в какой данный временной имманентизм11 есть признание пределов, очерчивающих положение. Поэтому умеренность мелких буржуа ощущается как разрыв: отказывая себе в том, чтобы хорошо провести время и чтобы хорошо провести его с другими, мелкий буржуа обнаруживает свое стремление вырваться из общего настоящего, когда он не строит свой собственный образ вокруг оппозиции между домом и кафе, умеренностью и невоздержанностью, иначе говоря, также между личным благом и коллективной солидарностью. Кафе – это место, куда идут не просто пить, но пить в компании, и где можно установить непринужденные отношения, основанные на отказе от цензуры, условностей и приличий, которые соблюдаются в общении между незнакомцами. В противоположность кафе и ресторанам буржуа и мелких буржуа, где каждый столик представляет собой отдельную и присвоенную территорию (например, спрашивают разрешения, чтобы взять стул или солонку), кафе для рабочих – это компания, к которой можно присоединиться (знаком чего является приветствие: «Здорово, мужики!» или «Всем привет!» вновь вошедшего). Его центром является стойка, на которую облокачиваются, пожав руку «патрону», поставленному таким образом в положение хозяина (часто именно он ведет разговор), и нередко даже всем присутствующим. Столы – если они есть – оставлены «чужакам» и женщинам, которые приходят сюда, чтобы купить попить детям или позвонить). Именно в кафе находит свое применение типично народное искусство шутки, искусство все обращать в шутку (откуда идут выражения «кроме шуток» или «шутки в сторону», с помощью которых возвращаются к серьезным вещам и которые могут также усиливать иронию), но также искусство высмеивания и подшучивания, становиться жертвой которых предназначен толстяк, так как в большей степени, чем другие, обладает чертой, которая, согласно народным представлениям, является скорее живописной особенностью, чем пороком, и так как добродушие, приписываемое ему, предрасполагает его принимать их правильно. Одним словом, это искусство смеяться над другими, не раздражая их, при помощи ритуальных шуток и ругательств, нейтрализуемых уже самой их чрезмерностью. Оно предполагает близкое знакомство, как по используемой информации, так и по своей вольной манере, являющихся свидетельством внимания и привязанности, способом похвалить под видом поношения, примириться под видом осуждения, хотя шутки могут служить также тому, чтобы подвергнуть испытанию того, кто хотел бы держаться на расстоянии12. ^ Основная оппозиция между вкусом к роскоши и вкусом к необходимому приобретает свою специфику при помощи стольких оппозиций, сколько существует различных способов утвердить свое отличие по отношению к рабочему классу и к его примитивным потребностям или, другими словами, возможностей, позволяющих держать необходимость на расстоянии. Так, у господствующего класса можно, для упрощения, выделить три структуры потребления, распределенные по трем основным статьям: питание, культура и внешность или представительские расходы (одежда, уход за кожей, косметические товары, обслуживающий персонал). Эти структуры, подобно структурам их капитала, приобретают полностью противоположные формы у преподавателей и у промышленников или крупных коммерсантов (см. табл. 1). Так, для последних характерны высокие расходы на питание (более 37% бюджета), очень небольшие культурные расходы и средние расходы на уход за внешностью и представительские нужды. Первые же, чьи совокупные расходы в среднем ниже, тратят меньше на питание (относительно меньше, чем рабочие), имеют ограниченный бюджет на уход за внешностью и представительство (с весьма высокими расходами на здоровье) и относительно много тратят на культуру (книги, газеты, спектакли, спорт, игрушки, музыку, радио и проигрыватель).  И тем и другим противопоставлены представители либеральных профессий, расходующие на питание такую же часть бюджета, что и преподаватели (24,4%), при гораздо более высоких совокупных расходах (57 122 франка вместо 40 884 франков), и чьи расходы на внешность и представительские нужды намного выше, чем у остальных групп, особенно если сюда добавить расходы на прислугу, в то время как их расходы на культуру ниже, чем у преподавателей (и даже ниже, чем у инженеров и высших управленческих кадров, располагающихся где-то между преподавателями и либеральными профессиями, хотя все же ближе к последним почти по всем типам потребления). Мы можем уточнить систему различий, внимательно рассмотрев распределение расходов на продукты питания. По этому пункту промышленники и коммерсанты коренным образом отличаются от представителей либеральных профессий и еще больше от преподавателей по причине того внимания, которое они уделяют мучным изделиям (особенно выпечке), винам, консервированному мясу, гусиной печени, дичи и, напротив, небольшого значения, придаваемого мясу и свежим фруктам и овощам. Преподаватели, чьи расходы на питание имеют почти ту же структуру, что и у офисных служащих, тратят больше, чем все другие группы, на хлеб, молочные продукты, сахар, варенье, безалкогольные напитки, меньше на вина и алкоголь и заметно меньше, чем члены либеральных профессий, на дорогие продукты – мясо (и особенно на самое дорогое, такое, как баранина и ягнятина), свежие фрукты и овощи, рыба и морепродукты. Что касается либеральных профессий, они отличаются в основном тем, что расходуют значительную часть бюджета на дорогие продукты, в частности на мясо (18,3% расходов на питание) и особенно на самые дорогие его виды (телятина, баранина, ягнятина), а также на свежие фрукты и овощи, рыбу и морепродукты, сыры и аперитивы13. Итак, по мере движения от рабочих к руководителям промышленных и торговых предприятий – через цеховых мастеров, ремесленников и мелких коммерсантов – экономические ограничения все более ослабляются, в то время как остается неизменным фундаментальный принцип потребительских предпочтений: оппозиция, противопо- ставляющая две крайности, устанавливается, таким образом, между бедным и богатым (нуворишем), между «жратвой» и «обжорством»; при этом потребляемая пища становится все более богатой (одновременно по цене и калорийности) и все более тяжелой (дичь, гусиная печень). Напротив, вкус представителей либеральных профессий или высших управленческих кадров определяет вкус рабочих через его отрицание, как вкус к тяжелому, жирному, грубому, ориентируясь на легкое, изысканное, утонченное (см. табл. 2 [здесь не приводится – ред. журнала]): отсутствие стесненности в средствах сочетается здесь с усилением социальной цензуры, запрещающей грубость и полноту в пользу изысканности и стройности. Вкус к редкой и аристократичной пище соответствует традиционной кухне, часто использующей дорогие или редкие продукты (свежие овощи, мясо и т.д.). Наконец, преподаватели, обладая бoльшим культурным, нежели экономическим, капиталом, отличаются аскетическим типом потребления во всех областях и стремлением к оригинальности с наименьшими экономическими издержками, что приводит их к экзотике (итальянская, китайская кухня и т.д.) и кулинарному популизму (крестьянские блюда), почти сознательно противопоставляют себя богатым (нуворишам) с их обильной пищей, продавцам и потребителям «обильной еды» («grosse bouffe»), тем, кого иногда называют «шишками» («gros»∗), толстыми физически и грубыми духовно, владеющими экономическими средствами, достаточными для того, чтобы утверждать с высокомерием, воспринимаемым как «вульгарность», свой стиль жизни, который остается все же очень близким стилю жизни низших классов в том, что касается культурного потребления и экономической структуры потребления. Само собой разумеется, что невозможно изолировать потребление продуктов питания от стиля жизни в целом. Предпочтения в области блюд (о которых статистическая потребительская корзина дает очень приблизительное представление, особенно на том уровне неопределенности, на котором они предоставляются статистикой) ассоциируются, посредством способа их приготовления, со всеми представлениями об устройстве домашнего хозяйства и разделением труда между полами. Например, склонность к тушеным блюдам (горшочек с тушеной говядиной и овощами, рагу, тушеное мясо), приготовление которых требует много времени и внимания, связана с традиционным представлением о роли женщины. Таким образом, в этом вопросе особенно ярко проявляется контраст между низшим классом и доминируемыми группами господствующего класса, где женщины, чья работа имеет высокую ценность на рынке труда (что, безусловно, объясняет их более высокое мнение о своей роли), желают посвящать бoльшую часть своего времени заботе о детях и передаче культурного капитала, а также склонны ставить под сомнение традиционное распределение ролей между полами. Стремление к экономии времени и сил на приготовление еды сочетается здесь со стремлением к легкости и малокалорийности продуктов, что выражается в предпочтении, отдаваемом мясу, жаренному на гриле, сырым овощам и фруктам (салатам), а также быстрозамороженным продуктам и готовым блюдам, йогуртам и другим молочным продуктам – всему тому, что является антиподом блюд народной кухни, наиболее типичное из которых представляет собой тушеное мясо с овощами [pot-au-feu], готовящееся из дешевого, пригодного лишь для варки мяса – в противоположность жаренному на гриле или запеченному. Это низший способ приготовления, требующий особенно много времени. Не случайно этот тип кухни – ведь говорят о женщине, посвящающей себя целиком домашнему очагу, что она «pot-au-feu» – является символом подчиненного положения женщины и разделения труда между полами, так же как тапочки, надеваемые перед ужином, символизируют незначительность роли мужчины. Именно мелкие предприниматели в промышленности и торговле, являющиеся воплощением «обывателя», традиционно презираемого в среде «художников», чаще других (60%) признаются, что надевают перед ужином тапочки, в то время как представители либеральных профессий и высшие кадры более других склонны отвергать этот мелкобуржуазный символ (35% из них говорят, что никогда их не носят). С другой стороны, тот факт, что работницы и крестьянки особенно часто носят тапочки, свидетельствует, без сомнения, об их отношении к телу в целом, манере одеваться и преподносить себя, которые являются следствием замыкания на доме и на домашнем хозяйстве (например, известно, что жены ремесленников или коммерсантов и рабочих чаще, чем другие, говорят о том, что в своем выборе одежды преимущественно руководствуются тем, чтобы нравиться своему мужу).  Предпочтения в сфере питания зависят также от представлений того или иного класса о теле и о воздействии, оказываемом пищей на тело, т.е. на его силу, здоровье и красоту, а также от категорий, которые он использует для оценки этих воздействий; при этом некоторые из них могут иметь значение для одного класса и не приниматься в расчет другим. Так, различные классы могут устанавливать совершенно различные иерархии таких воздействий: рабочие, уделяющие больше внимания физической силе тела (мужского), чем его форме, имеют тенденцию потреблять продукты одновременно дешевые и сытные, в то время как члены либеральных профессий отдадут свое предпочтение продуктам вкусным, полезным для здоровья, легким и не полнящим. Как классовая культура, ставшая натурой (т.е. инкорпорированная), запечатленная в теле, – вкус участвует в формировании u1090 тела класса. Являясь инкорпорированным принципом классификации, который управляет всеми формами инкорпорирования, вкус выбирает и преобразует все, что тело поглощает, переваривает, усваивает, физиологически и психологически. Из этого следует, что тело есть наиболее неопровержимая объективация вкуса того или иного класса, который может обнаруживаться разными способами: прежде всего в самом естественном, что есть во внешности, т.е. в размерах (объем, рост, вес и т.д.) и в формах (круглых или угловатых, жестких или гибких, прямых или согнутых и т.д.), где тысячью разных способов выражается отношение к телу, иначе говоря, манера обращаться с телом, ухаживать за ним, насыщать, поддерживать – манера, в которой проявляются наиболее глубинные диспозиции габитуса. Именно предпочтения в сфере питания, которые могут сохраняться даже вне социальных условий их производства (как в других областях – акцент, походка и т.п.), а также, безусловно, связанные с ними телесные навыки в работе и в отдыхе определяют распределение телесных свойств между классами. Социальное определение надлежащего питания опосредовано не только полуосознанным представлением о приемлемом телосложении, и в особенности о его толщине или худобе. На более глубоком уровне это целая телесная схема [schema corporel], и в частности манера держать себя во время еды, лежащая в основе отбора некоторых блюд. Так, например, если в среде рабочего класса рыба считается едой, не слишком подходящей для мужчин, то не только потому, что это легкая пища, которая не насыщает и которую готовят только из гигиенических соображений, т.е. для больных и для детей; но и потому, что она вместе с фруктами (исключая бананы) принадлежит к категории тех деликатных вещей, с которыми не могут управиться руки мужчины и перед которыми он оказывается беспомощным как ребенок (женщина, принимая роль матери, возьмется разделать рыбу на тарелке или почистить грушу). Главная же причина в том, что рыбу требуется есть таким образом, который во всем противоречит собственно мужской манере: сдержанно, небольшими кусочками, слегка пережевывая, используя переднюю часть рта, на кончиках зубов (из-за рыбьих костей). Вся мужская идентичность – то, что называют мужественностью – ставится под вопрос в этих двух манерах есть: первая – кончиками губ и небольшими кусочками, как женщины, только которым и подходит ковыряться в тарелке; вторая – полным ртом, всеми зубами и большими кусками, как подобает мужчинам. Точно так же, полностью гомологично манере есть, мужская идентичность оспаривается в манере говорить: одной лишь передней |
Ваша оценка этого документа будет первой.
Ваша оценка:
Похожие:
База данных защищена авторским правом ©MedZnate 2000-2016
allo, dekanat, ansya, kenam
обратиться к администрации | правообладателям | пользователям
allo, dekanat, ansya, kenam
обратиться к администрации | правообладателям | пользователям