Ции человека человечества (Опыт системно-логического анализа философии гуманизма) Издатель фл-п чернявский Д. А. Кривой Рог 2011 ббк 87 и 24
|
|
Скачать 9.19 Mb.
|
|
Проблема моноцита Проблема ассоциоцита Проблема полицитов Эволюция эндосоматики Экскретивная система |
|
Физиотип ^ – это уже проблема цельного организма, особи как единоцелого на протяжении всей его жизнедеятельности. Структура моноцита:
Четко видно, что оболочка и белковое тело как полипептидные массообразующие структуры качественно отличаются от генома и митохондрий как нуклеотидных энерго-информационных структур. Этот биогенезный синергизм разнородного в единоцелом неизбежно таит в себе противоречия, которые как моноциту, так и его производным вверх по эволюционной лестнице неизбежно придется преодолевать. Цель жизнедеятельности как и всему живому задана изначально самим автоматизмом непрерывной реализации принципа “→ трофика → рост → редупликация →”. Отсюда и жизненный цикл (путь) моноцита продолжается от момента отделения от клетки до момента его собственного разделения на две особи, ибо эти особи хранят уже не геном вообще, а его собственный, обогащенный всем его физическим, химическим, психическим и даже социальным опытом жизнедеятельности. Для микронного существа, испытывающего на себе воздействие как микромира, т.е. квантовомеханические, так и макромира, т.е. физико-химические, 20-30 человеческих минут – это огромный срок. Отсюда следует, что эволюционная тенденция набора массы тела бионтом кроме всего прочего обусловлена и стремлением отойти подальше от границы микромира и тем самым хотя бы частично избавиться от воздействия многообразных и быстро сменяющихся квантово-механических процессов. Но это огромное непаханое поле – епархия квантовой микробиологии. А существовать как бионту моноциту приходится по законам Макромира: есть, пить, дышать, перерабатывать полезное для собственного роста и сбрасывать во внешний мир шлаки и остальное ненужное. И расти, расти, расти, чтобы, наконец, разделиться пополам и начать все сначала. Такой автоматизм был заложен биогенезом (понятно, что правильнее сказать: стохастически сложился в биореакторе около ~ 5млрд. лет назад, но мы по неизбывному антропоморфизму, везде непроизвольно персонифицируем деятеля), когда всего было вдосталь и кардинальных проблем с трофикой не возникало: все протобионты питались теми органическими соединениями для обеспечения стройматериалами и энергией для самостроя, которые в изобилии производил биореактор, т.е. изначально протобионты, а значит и все последующие их эволюционные модификаты были гетеротрофами, а значит и консументами. Изменение каких-то геономических условий привело к затуханию деятельности уникального биореактора, т.е. дефициту пищи. Возник гигантский адаптационный кризис, ибо стал давать сбои сам автоматизм непрерывности реализации принципа “→ трофика → рост → редупликация →”. Остановка автоматизма неминуемо вела к обратному биохимическому процессу – распаду цельнотельных структур. Более устойчивыми выявились структуры, имевшие более прочную и совершенную мембрану-оболочку и некоторый запас питательных веществ уже внутри клетки, т.е. появился и закрепился отбором принцип запасания пищи впрок, без которого биоэволюция там бы и закончилась. Но для этих случайно выживших (они же понятия не имели, что выживут за счет совершенно случайно образовавшихся запасов органики) трофикой теперь могли служить только продукты распада тех, кто остановился в реализации витального принципа, т.е. появился феномен некрофагии в трофической цепочке, а в экологической системе феномен редуцентов. Биохимическое привыкание слепо и различить, где уже полностью погибший организм, а где еще только умирающий бионту трудно и сейчас, а на том уровне эволюции просто невозможно, т.е. некрофагия сама собой породила хищнический паразитизм на базе умирающих бионтов, который затем развился и разделился на два самостоятельных типа трофики: паразитизм и хищничество. И все это на строго биохимическом уровне, ибо другого у моноцитов просто не существует. Значит, чтобы стать паразитом или хищником надо уже иметь в своем распоряжении набор биохимических разрушителей. Ведь одно дело хотеть есть и видеть пищу и совсем другое уметь овладеть этой пищей. И даже среди паразитов и хищников в природе нет универсалов, все они строго специализированы в соответствии со своими биофизическими и биохимическими возможностями. Однако строго системно-логических запретов на возникновение такого универсального хищника нет, но он и не появился. Почему? Ведь логика процесса выедания неизбежно ведет к этому. От полного краха нарождавшейся биосферы спасло обретение рядом бионтов-гетеротрофов примитивных хлоропластов с примитивным же механизмом фотосинтеза (типа современной эвглены). Так завершилась эпоха примитивной потребительской в полном смысле этого слова биосферы, тупиковой по своей сути, и началась эпоха продуктивной биосферы, активно-агрессивной и самодостаточной в рамках существования устойчивой геономической системы. Итак, в трофической цепочке появились бионты-аутотрофы, т.е. экологические продуценты биомассы. Завершилось и формирование базового каркаса биосферы, а в рамках ее и базовые признаки бионтов: продуценты – аутотрофы (растения); консументы – гетеротрофы: а) фитотрофы, б) зоотрофы, в)пантрофы; редуценты – некротрофы: а) фитотрофы, б) зоотрофы, в) пантрофы. Вряд ли можно найти более яркую иллюстрацию пословицы: один с сошкой, а семеро с ложкой. Но, если продуценты – растения такие из себя первые и самодостаточные, то могли бы они существовать одни на Земле (если бы появились эволюционно первыми)? Оказывается, не смогли бы, ибо довольно быстро посвязывали бы все запасы необходимых им химических соединений и тем самым самоуничтожились бы в собственной массе, на что и указывают подземные запасы горючих ископаемых. Экологический баланс: продуценты – консументы – редуценты устанавливался очень сложно и запутанно. Передовизм аутотрофиков породил, естественно, первичную вегетативную агрессивность захватнического типа, расселение фитопланктона приобретало все более угрожающий характер. Дружба с Солнцем отягощена была только генетической зависимостью от воды. И этот крест несет на себе вся флора Земли. Этот крест в полном смысле разрывает растение на две прямопротивоположные линии развития: поиск Солнца и поиск воды, навсегда предопределив любые причуды эволюции, ибо психотип и социотип растения не смог подняться выше амебы, хотя многие растения достигали огромной массы (водоросли до 8 км, эвкалипты до 150 м, а секвойи еще большей массы за счет толщины, хотя и при меньшей высоте). Такие себе олигофрены биомира. Но при всем при том именно растения научились первыми наращивать свою массу, ибо были аутотрофами, и первыми стали кооперироваться в своеобразные лестницы до лучей Солнца. Но, достигнув необходимого и достаточного для успешного выживания и репродукции, комфорта, фактически перешли с эволюции стратегической к эволюции тактической. Правда с поразительными успехами в адаптации к найэкстремальнейшим условиям на границе физиологических возможностей. Впрочем растениям мы уделим лишь точечное внимание, т.к. цель анализа – провести строго системно-логически стратегическую эволюционную цепочку: протобионт – человек и показать принципиальное единство всех бионтов на Земле по их Системе базовых потребностей. Аутотрофы быстро забыли закон первородства, избавились по мере сил и возможностей от признаков гетеротрофии (биохимически это довольно сложно и атавизм гетеротрофии время от времени будет проявляться и через миллиарды лет) и пустились в свободное плавание в полном смысле слова. Фотосинтез за короткий срок позволил им фактически захватить весь поверхностный слой мирового океана. Фитопланктон и до сих пор составляет более половины всей биомассы на Земле. Значит неизбежно должен был вслед за расцветом царства флоры подтянуться и много менее продуктивный мир фауны. Но для этого он должен был кардинально структурно перестроится как подсистема в новых экологических условиях. Ведь фитотрофов в современном понимании тогда еще не было, а гибнуть от недостатка пищи растения как продуценты тоже не могли даже, если бы очень захотели, ибо существовали по воле генетически заданного автоматизма. Спасли ситуацию выживания гетеротрофов скорее всего паразиты, привыкшие по воровски проникать в чужие тела и питаться чужими соками и всей биохимией под оболочкой. Тела самих паразитов были для хищников много более привычны, а со временем такое поедание паразитами растений привело к такой перестройке их биохимии, что появились и первые настоящие фитотрофы. Правда, многие паразиты особенно вирусного типа доводили клетку хозяина до смерти и тем самым давали пищу некрофагам. Так для хищников расширилась трофическая основа: паразиты, фитотрофы, некрофаги и свои же друзья – соперники. И тем не менее собственно хищников в мире моноцитов крайне мало. Мешали биохимические факторы, фактор малой массы и свои собственные паразиты, особенно вирусы. Значит генеральный отбор среди хищников шел по линии увеличения массы, универсализации биохимического разложения покровов жертвы и усиления своих иммунных сил, тоже биохимических. Но эти же задачи стояли и перед их жертвами, т.е. конкуренция “хищник-жертва” и стала главных движителем прогресса в зоомире, т.к. прогресс в эволюции растений завершился генетически заданным раздраем в целенаправленности развития. Физиотип моноцита крайне бесформен был и остался, хотя наметки билатеральной и радиальной симметрии и проявляются в ряде случаев. Обычно это бесформенный комочек. Основа основ этого комочка – оболочка – мембрана отделяющая/связывающая мир внешний и мир интимный, внутренний. Изменчивость, нестабильность внешнего мира не должна нарушить строгий автоматизм биохимических превращений мира внутреннего. Как и всякая граница, оболочка выполняет функции и погранслужбы и таможни, т.е. по сути представляет собой уникальный биофизический фильтр на протеино-липидной основе. Таможня целиком и полностью функционирует на осмотической основе, пропуская то, что она считает нужным и не пропуская то, что считает ненужным, вредным. Внешнюю таможню перепроверяет внутренняя и более тщательно, изолируя ненужное, либо нейтрализуя вредное. Все полезное либо немедленно пускается в работу, либо отправляется на хранение на склад до востребования. Такой механизм трофики един для всех моноцитов и называется пиноцитозом. Это основа основ всего живого на Земле, без него невозможна реализация принципа “→ трофика → рост → редупликация →” у любого существа от протобионта до человека. Значит он един и для полицитов, хотя у животных и закамуфлирован дополнительным к нему механизмом пищеварения, который все и привыкли считать трофикой. И даже введение шприцем глюкозы в кровь все воспринимают как некое медикаментозное действие, хотя это всего лишь экстренная энергетическая трофика ослабленного организма. Так вот пищеварение, т.е. фагоцитоз, и стало главным отличительным признаком хищничества. Им пользуются и некротрофы, но они имеют дело уже с мертвым, а потому и абсолютно пассивным телом, а хищники – с живым и активно борящемся за свое самосохранение. Фагоцитоз у моноцитов осуществляется на внешней поверхности оболочки клетки, которая свертывается в своеобразный мешочек, куда изнутри клетки выделяются вещества, разрушающие – растворяющие жертву до состояния, пригодного для пиноцитоза, а все ненужное выбрасывается. Но ведь прежде жертву надо обнаружить, определить степень ее съедобности, догнать, обездвижить, закрепить и только потом выделять растворители. Таким образом, для моноцита жизненно важно становится иметь перцептивно – реактивную систему, которая далеко не автоматична в своей основе, хотя принцип “стимул-реакция” и является в ней решающим. Ведь поиск стимула здесь имеет абсолютно иной смысл – возникновение потребности. Именно и только она может подвигнуть на поиски, мобилизовать для этого все силы. Потребность – это прежде всего нехватка или избыток чего-либо внутри организма. Для удовлетворения нехватки и организуется поиск недостающего, а для удовлетворения избытка моноцит просто включает экскретивную систему. Это прекрасно объясняет всё на уровне человека, ибо он до этого додумался, но абсолютно ничего не объясняет на уровне моноцита. И не потому, что он такой тупой, а потому что ему просто нечем думать. Моноцит – это всего лишь автоматическая система строго последовательно-параллельных электробиохимических реакций. Гносеологическая сущность последовательности дескриптивно пуста, если это стохастика броунова движения, рассматриваемая с момента его начала, а не с произвольной точки уже начавшегося процесса, как это водится в школярских примерах. Но строгая последовательность это уже однотипная повторяемость, а для реализации повторяемости необходим какой-то счетный механизм. Мы уже отмечали жесткую зависимость чисто счетного типа: мономеры и полимеры, где количество и место мономеров предполагает сущностные свойства полимеров. В биохимии счетные функции выполняют прекрасно осцилляторные реакции, на их принципе работают и обратимые белки. Значит все мышление на уровне моноцита – это опять-таки последовательность, но только осцилляторных реакций, сообщающих о завершенности/незавершенности биостроительных реакций. Переход АТФ→АДФ уже вызывает потребность в подзарядке. Значит к ней должна подойти заряжающая молекула. Но заряжающая молекула может войти в клетку только вместе с пищей, т.е. через таможню оболочки мембраны. Значит и учет на входе-выходе ведет таможня, в распоряжении которой калий-натриевый насос осмотического типа. А это тоже фактически осцилляторная реакция. Биохимики и биофизики много точнее опишут все эти процессы, для нас здесь важен сам принцип счета, ибо иного феномена принятия решения в моноците просто не существует. Учет прихода-расхода есть базовая процедура жизнедеятельности вообще. Появление внутриклеточных запасов усложнило процедуру учета, несколько разбалансировало принцип автоматизма, что проявляется иногда и у полицитов. Но моноциты преодолели и эту трудность путем ограничения объема запасов, т.е. тоже счетным путем, и соответственно либо снижением забора пищи извне, либо полным ее прекращением и переходом на расходование запасов. Таким образом электробиохимическая счетность осцилляторного типа заложила основы феномена мышления, формального по своей сути, ибо учитывает только то, что поддается счету. А потребность как нехватка чего-либо – это дефицит баланса: приход-расход, т.е. базовая категория экономики моноцита. Отсюда и бездушность экономики вообще на любом уровне, ибо она оперирует формальными, счетными понятиями. И по другому она не может. Здесь царит количество. Качество – совсем иная категория, принципиально иная, ибо зиждится на принципе идентификации и оценки “подходит – не подходит” по биофизическим (заряд, размер входа и т.д.) и биохимическим показателям. Базовая потребность №1 для всего живого – это трофика, а все остальные либо автоматичны, либо вторичны. Дефицит необходимого неизбежно актуализирует поиск, а поиск – это сканирование среды обитания либо пассивное (ожидание удачи), либо активное. Судя по тому, что сохранились обе формы, можно предположить, что сохранились пассивные формы там, где подвижна сама среда и потому резко возрастает вероятность встречи с пищей, либо активная, но малая по размерам жертва подходит на расстояние захвата. Активность неизбежно предполагает саму способность к локомоции. У моноцитов их две: 1) выпячивание – переливание за счет внутренних перепадов давления цитоплазмы и 2) обретение внешнего органа движения – жгутика (а их может быть от одного до многих десятков, для нас важен сам принцип). Фактически первый тип движения вырос из ростового разбухания, а второй совершил первую чисто биологическую революцию. Целенаправленно бегающих, плавающих, летающих минеральных форм в природе не существует. Научиться толком управлять оболочным отростком из сократительных белков было непросто, было и желание в виде жизненной необходимости, но не было возможности, ибо это сложнейший комплекс разных вопросов, подлежащих согласованию: устройство – возможности жгутика и целенаправленное управление им, дабы не хвост руководил собакой. Но ведь сначала так и было. Это был первый внешний орган бионта, выполняющий исключительно перцептивно-реактивные функции, сумевший за 4 млрд. лет превратится в руки-ноги человека. Но реакция не могла быть без перцепции, значит она тоже уже присутствовала. Это было реакция биохимического узнавания-идентификации, т.е. хеморецепция, и до сих пор служащая человеку в виде вкуса и обоняния. Именно хемоцепторы оболочки управляли целенаправленным движением тела (независимо от того, какой тип движения использовался): к, от, мимо. Нашли пищу случайным методом, идентифицировали как съедобную биохимически и теперь начинается обволакивание ее всей оболочкой, а если жертва трепыхается, то должен был быть для этого механизм обездвиживания-прикрепления клеем и/или ядом. Теперь начинает функционировать пищеварительный мешочек, такой себе самодельный желудок моноцита. Все строго биохимически, а это значит, что оболочка стала руководить не только трофической системой, но и подключила к себе по договору с внутренними стражами порядка еще и экскретивную систему. Ранее все шлаки накапливались в предоболочных депо и по мере накопления (все тот же счетный принцип) выбрасывались через выходы наружу. Теперь произошла глубокая по биохимическим меркам перестройка, ибо часть шлаков обрела статус внешне полезного продукта (разрушителя, растворителя) и выбрасывалась не по мере накопления, а по мере надобности, которую уже определяют не внутри клетки, а на ее поверхности, ибо там виднее. Впрочем, это было характерно для всех гетеротрофов. Появилось первое орудие/оружие: орудие для себя и оружие против другого. Фагоцитоз резко усложнил функциональные обязанности оболочки: экскреция автоматическая, пассивно-счетная дополнилась экскрецией по требованию. А это усложнило функции внутренней таможни, которая все больше стала ориентироваться не только на принцип “подходит - не подходит”, но и “полезно – вредно” ибо разнообразие биохимии при фагоцитозе часто сталкивало с проблемой “подходит, но вредно” и уже внутренние стражи порядка в виде лизосом вынуждены были нейтрализовывать таких пришельцев. А уже на базе принципа “полезно - вредно” очень медленно стал формироваться новый принцип “опасно - безопасно”. Они очень похожи семантически, но принадлежат разным блокам: “полезно – вредно” – это трофическая система, а “опасно – безопасно” – это перцептивно – реактивная система. Подчеркнем, что речь идет о моноците, действующем автоматически по электробиохимическим принципам. Трофическая система неизбежно контактна, а перцептивно – реактивная как упреждающая стремится к максимальной дистантности. Например, и у моноцитов и у людей температура определяется прежде всего по принципу “опасно – безопасно”, а потом уже по принципу “полезно – вредно” (именно поэтому такое неоправданно широкое распространение у нас получило фармакологическое сбивание температуры тела больного). И таких факторов в мире моноцитов много: кислотность, щелочность, соленость, влажность, сухость, та же температура и т.д. Их анализом занимается вовсе не трофическая система, а перцептивно-реактивная. И она реагирует так, как может. А может она и много, и мало. В связи с тем, что все эти факторы действуют не мгновенно, а по некоторому градиенту, то моноцит неизбежно научается реагировать на пороговые (опять-таки чисто биохимические-биофизические) показатели и либо стремится покинуть зону в сторону комфортного градиента температуры, солености и т.п., либо самоблокироваться. Однотипные реакции обусловлены однотипными же сигналами, т.е. безусловными рефлексами на электробиохимической основе. Отсюда автоматизм выполнения безусловных рефлексов. Боюсь, утверждения о формировании условных рефлексов у моноцитов, преждевременны с системно-логических позиций, ибо истинный условный рефлекс требует сформированности памяти как системной единицы, а на уровне моноцитов ее просто нет, даже у излюбленной всеми инфузории-туфельки. Все эксперименты с ней требуют иной интерпретации, переформулировки на основе возможных инерционных процессов в цепочке безусловных рефлексов. Если от угрозы уходом избавиться не удается, включается механизм самоблокирования. И это тоже чисто электробиохимический процесс резкого замедления всех реакций на рост – редупликацию, оболочка включает экскретивную систему и начинается замуровывание всех входов – выходов соединениями кальция – инцистирование. В состоянии цисты моноцит переживает неблагоприятные условия внешней среды (от минут до многих лет) и, когда условия вновь станут благоприятными, происходит децистирование оболочки и включение механизма “→ трофика → рост → редупликация →” на полную мощность. Правда, здесь вопросов больше, чем ответов, биохимических, естественно. Гносеологически важен сам феномен цисты, ибо:
Логика инцистирования вполне понятна, а вот феномен пребывания в состоянии цисты и еще более феномен децистирования крайне темен. Герметизация ведет неизбежно к консервации внутренних процессов, тогда как во внешней среде они продолжают как-то изменяться. Значит, чем длительнее был этап цисты, тем более было (могло быть) изменение среды обитания, и возвращение в эту среду чревато было рассогласованием мира внутреннего с миром внешним. Замирание трофики-роста загерметизировавшегося моноцита могло с течением времени привести к деградации процессов биостроительства. Вполне возможно, что из таких древних цистов и появился на свет класс вирусов. Для подтверждения или опровержения этого предположения надо скрупулезнейшим образом изучить этап децистирования. Но для нас сейчас важен лишь один момент этого этапа: начинается он извне, изнутри или сначала извне, а потом изнутри, т.е. важно установить имеем ли мы дело с активной или пассивной перцепцией-реакцией, ибо принцип замирания эволюция использовала и в дальнейшем как в репродуктивной сфере (задержка эмбриогенеза уже оплодотворенной яйцеклетки и т.п.), так и в этологической (сон, сезонная спячка, потеря сознания, кома, оцепенение). Развитие принципа замирания неизбежно вело ко все более точному, скоординированному управлению всей последовательно-параллельной цепочки биохимических и биофизических реакций, что в конце концов привело к обретению функции локомоции: движению от раздражителя, движению к нему, движению мимо него, верчению на месте (горизонтальному – по кругу, вертикальному – штопором). Локомоция неизбежно требовала наличия:
Фактически, это ознаменовало появление главного элемента свободной локомоции – мышцы. Биофизика бионта получила качественно новое дополнение к относительно пассивной сорбции физико-химического фильтра, заложенному изначально биогенезом. Перемещение тела в пространстве окончательно завершилось обретением жгутика на поверхности оболочки в качестве внешнего движителя. Его эффективность была много выше, чем внутриоболочная сократительная система локомоции, достигшая своего тупикового пика развития у змей. Неразрывность связки “перцепция-реакция” не позволила развиться в живой природе такому принципу свободной локомоции как шарообразное катение (самый распространенный наряду с падением тип движения в минеральном мире), ибо при этом типе движения становилась невозможной деятельность перцепции и торможения, а значит и контроля самосохранения. Жгутик стал первым внешним эффектором, управляемым перцептивной системой, которая заставляла его выполнять множество функций: от мощного движителя (хвост-плавники, лапы, крылья, ноги и т.д.) до тонко чувствующего щупальца манипулятора (у осьминогов, хобота у слона, передних конечностей у ряда животных, рук у человека и т.д.). Жгутик стал первым дистантным органом чувств и заложил принцип персонального пространства на всю длину вытянутого жгутика. Но его внешняя наростлевая телесность явно мешали переходу моноцита из активно-мобильной защиты в глухую пассивную путем инцистирования. Этот факт заставил моноцитов при инцистировании избавляться от жгутиков, а после децистирования вновь его отращивать. Так возник гениальный принцип регенерации: жертвовать частью ряди целого, сохранить максимально возможно полно и автономно изначальный интимный мир эндосоматики моноцита, ибо суть витальности состоит в непрерывности процесса “→ трофика → рост → редупликация →”, стохастически заданной 5 млрд. лет назад каким-то точечным биореактором эры биогенеза. В жгутике наиболее ярко проявилось неразрывное единство “перцепция-реакция”, но его субавтономность, возможность сбрасывания и затем регенеративного восстановления зависела не от него самого, а от базовой соматики, называемой корпусом тела. От корпуса тела исходило целеполагание самосохранения, которое зависело целиком и полностью от перцептивно-реактивной деятельности оболочки. А это значит, что именно физиотип породил психотип долгим эволюционным отбором. Каузальность формирования психотипа у моноцита обусловлена строго системно-логически только и исключительно дефицитом трофики, т.к. рост и редупликация действуют автоматически, а для самозащиты имелся механизм инцистирования. Доминация трофики породила и социотип. И тоже на уровне моноцита: в ряде случаев жить в колонии (как кораллы) или достигающей солнечных лучей лентой (как сине-зеленые) оказалось трофически выгоднее. Возник феномен ассоциоцита, в котором совместным было только питание-рост, а размножение, т.е. редупликация происходила индивидуально. Таким образом, основание полицита началось с пищеварительной системы, стержня любого полицита. Итак, психотип – это эволюционная надстройка над исходным физиотипом, которая стала координатором действий трофики и экскретики на благо ассимилетики, а социотип – это эволюционная надстройка уже над психотипом, но в угоду единобазовой потребности в трофике строго в соответствии с биохимическим автоматизмом непрерывной реализации принципа “→ трофика → рост → редупликация →”. Ассимилетика как при пиноцитозе, так и при фагоцитозе достаточно четко ритмизирована, режимизирована на два этапа:
И здесь гносеометодологически важно четко различать две качественно разные, хотя количественно одинаковые формы габаритизации соматики:
Разбухание – это всего лишь имитация роста за счет временного увеличения габаритов тела. Оно осуществляется путем перенасыщения водой, воздухом, пищей. В основе лежит биофизико-биохимический механизм производства запасов, которые по мере утилизации переходят в связанные биостроительные структуры, а все остальное выбрасывается экскретивной системой из клетки. Т.к. разбухание регулируется оболочкой, то от трофики оно постепенно перешло к перцептивно-реактивной системе и стало управляться ею от минимума габаритности до максимума относительно нормы при комфортной среде. Инцистирование неизбежно требовало минимизации объема, а значит и максимального выброса всего, что только можно за пределы клетки (обезвоживание). Этот же принцип лежит в основе всех сжатий тела (от страха?) для создания незаметности для врага. И наоборот, храбрая агрессивность заставляет тело максимально увеличиваться в объеме, ибо в зоомире это обычно идентично цепочке: объем-масса-сила. Реальность демонстрируемой силы можно проверить только реальной борьбой, но это чревато собственной гибелью и потому у соперников-конкурентов доминируют психологические атаки демонстрации силы, а не ее применения. В системе “хищник-жертва” такой прием не используется, т.к. и хищник и жертва изначально не всегда знают силы и возможности друг друга. При этом масса жертвы в разы может превышать массу хищника. Усложнение – это собственно рост и это епархия эндосоматического биостроя. По сути это плановая морфологизация бионта с целью редуплицирования. Разбухание лимитировано степенью растяжимости оболочки (а затем и надоболочных покровов), а истинный рост ограничен лишь степенью морфологизации согласно программе генома. Выполнение программы ведет к немедленному включению механизма собственно редупликации, т.е. расщеплению кончика ДНК на две части, и механизма роста сократительных белков, параллельно делящих тело клетки на две части. И, хотя в этом механизме пока еще много темного, на уровне моноцита рост в целом четко обозначен завершенностью программного морфогенеза. Бионт – энергетически активная структура, но внутренние запасы химической энергии ограничены, и потому на разбухание и на усложнение требуется энергии больше, чем имеется в наличии с учетом скорости перезарядки АДФ→АТФ. Следовательно, неизбежно возникнет проблема приоритета, который разрешился еще на уровне протобионта путем ритмики очередности, т.е. режимизации базовых процессов. Особенно ярко это проявилось у аутотрофов, где ритмика дня и ночи сочеталась с ритмикой накопления и роста морфологического в форме доминации (но не абсолютизма, который в сложнейшей биохимической эндосоматике просто невозможен). Однако вовсе не “день-ночь” предопределяют феномен “накопление-рост” у гетеротрофов, а их режим “активности/накопления – пассивности/роста”. Таким образом, закон ритмики всего живого, это энергетика накопления и последующая энергетика морфологического роста, т.е. собственно эндосоматического биостроя (активности-пассивности, бодрствования-сна и т.д.). Катализаторы и ингибиторы неизбежно должны были возникнуть для управления процессами трофики и роста как наиболее эффективные адаптогены чисто биохимического типа. А значит, они могли как-то влиять и на частоту смены ритмов накопления и расходования энергии. И здесь опять нам являет себя закон увеличения массы тела бионта-моноцита. Ведь запасание как выгодный фактор выживания не мог быть запомнен, т.к. нечем еще было запоминать, он закрепился чисто биофизически: пиноцитоз производится всей поверхностью моноцита, т.е. рост поверхности за счет запасания вел неизбежно к увеличению объема, а значит и площади осуществоления пиноцитоза. И это была одна из важнейших причин габаритизации моноцитов от долей микрона (у бактерий) до метрового плазмодия (у протист). Не менее важна и роль катализаторов-ферментов, ускорявших-подгонявших процессы ассимиляции путем пиноцитоза и производства запасов в тот период, когда трофики было достаточно, т.к. неустойчивость среды обитания постепенно росла. И такие ферменты неизбежно скреплялись во времени с периодом бодрствования. Ферменты-ингибиторы сменяли их при дефиците трофики, либо смене условий среды обитания. Они начинали свою работу в согласии с другими биохимическими процессами по замедлению, а то и прекращению ряда реакций вплоть до инцистирования. Соответственно, они скреплялись во времени с периодом покоя. Но это лишь трофический цикл от поиска пищи до ее запасания в специальных депо. Но время поиска пищи есть величина неопределенная чисто стохастически и мало зависит от скорости действий моноцита. Много более определенны скорость идентификации, предварительного разложения до уровня, пригодного для пиноцитоза, собственно скорость пиноцитоза (адсорбции), внутриклеточной идентификации-классификации и распределения по депо полезного и депо шлаков. Срабатывает счетный принцип принятия решения, когда депо полезного заполнены до отказа и катализаторы уступают место ингибиторам посредством осцилляторных реакций. Рост – усложнение, вегетация, морфологизация, биострой – это абсолютно иная четко и ритмично работающая система. У этой системы должны быть свои катализаторы и ингибиторы. Но средняя скорость роста много более постоянна именно в силу много большей организованности, технологической заданности, отработанности последовательно-параллельных цепочек реакций. Пока что об этой скорости можно судить только по конечному результату-цели вегетации: редупликации. Редупликация есть единственный способ репродукции у моноцитов. Сам принцип раздвоения обусловлен исключительно структурой генома будь то РНК или ДНК. Правда, до строго системно-логического анализа здесь еще далеко, хотя генетика совершила гигантские прорывы, в том числе и чисто прикладные, во многих частных вопросах. Далеко не ясно, что считать генемом у безъядерных, является ли нуклеотизация переходом от избыточности и неопределенности к необходимости и достаточности и т.д. Однако главнейшая проблема – это взаимоотношения генотипа и фенотипа как в филогенезе, так и, особенно, в онтогенезе. Теория мутагенеза изначально стохастична, что гносеологически вполне оправдано, но далеко не достаточно, чтобы иметь строго системно-логическую объяснительную силу. Исторически она (теория мутагенеза) начиналась как теоретико-биологическая концепция. Параллельно с ней с другого конца шла биохимическая работа, приведшая к открытию молекулярных оснований наследственности в виде двойной спирали ДНК. Последовавший вслед за этим настоящий взрыв в области генетических исследований и соответственно взрыв терминологический только усугубил положение, ибо генетика пренебрегла базовым принципом гносеологии: сначала договориться о понятиях. Вроде бы за базовую единицу анализа склоняются принять ген, но он сколько-нибудь определен только на теоретико-биологическом уровне, тогда как на биохимическом остается темным. Поэтому строго системно-логически остается не ясным, то ли ген определяет цвет глаз у дрозофилы, то ли некоторую последовательность реакций дающих тот или иной цвет глаз (а он может быть по причине ряда последовательностей один и тот же, т.е. разные последовательности могут давать один и тот же результат). Так мы выходим к сути реализации генотипа в фенотипе. Кстати, так или иначе, но 99,99% всех исследований и публикаций относятся именно к этому типу реализации. Имплицитно, но без малейших попыток обоснования, считается, что уже в природе имеется некоторый набор генов на все случаи жизни, и им теперь надо только сшиваться в хромосомы и образовывать все, что получится. К сожалению, такое понимание противоречит базовому принципу гносеологии – принципу каузальности. Нет системно-логических запретов на создание аналога таблицы Менделеева в генетике, но с ней будут те же концептуально-конструктивные трудности, что и с таблицей Менделеева, только великий химик не говорил о конечности числа химических элементов даже в строго геономическом участке макромира. Посему и принимать количество генов за конечное число нельзя даже имплицитно. А если это нельзя, то тогда как шило из мешка вылазит проблема создания новых генов, т.е. проблема прескрипции. А так как она обратна транскрипции, то и совершаться может только и исключительно в онтогенезе, ибо уже только живое порождает живое. Следовательно, формально мы имеем право утверждать, что опыт жизнедеятельности бионта в каких-то случаях как-то путем прескрипции может становится достоянием генотипа. Только вот какой опыт? При каких условиях? И как именно? Архисложная проблема. Без ее решения повисают в воздухе все гипотезы о передаче генотипом знаний, умений, навыков. А так как в природе известен пока только единственный тип памяти – память формы, то более-менее уверенно можно говорить только о генетической передаче некоторых склонностей, способностей к чему-либо. И не более. Впрочем, на уровне моноцитов и этого более чем достаточно. Ведь уже у моноцитов имеют место парасексуальные отношения типа конъюгации, возникшие явно на трофической основе. Правда, абсолютно темны причины сего удивительного обмена, неясно, принудителен или взаимосогласован этот процесс между особями и т.д. Ведь и наиумнейшая инфузория не размышляет об улучшении генофонда в силу полного отсутствия того, чем думать, а просто действует в соответствии со своими биофизическими и биохимическими потребностями строго в счетном режиме. Но начало сексуальной дифференциации в эволюции таким образом было заложено. Трофическая девиация постепенно перерастала удивительно витиеватыми стохастическими путями в некоторый половой диморфизм, но уже на уровне полицитов. Видимо, обмен фрагментами геномов действительно имел эволюционно больше преимуществ, чем недостатков. Но и здесь пока имеем больше утверждений, чем доказательств. Беременность на уровне моноцита начинается с момента расщепления кончика ДНК на две комплементарные части, которые сигнализируют о начале строительства нового живого существа, т.е. строго системно-логически этот момент ясен, как ясен и конец беременности в акте полного отделения одной половинки от другой и тем самым сотворение двух автономных организмов. Но пока не ясно, когда и почему происходит само расщепление. Если два организма – абсолютные копии, то и морфологически они уже должны быть завершенными, т.е. зрелыми для порождения новой жизни. Иначе не ясно, чем они занимаются в период от момента полного отделения до момента расщепления ДНК. Следовательно, отсутствие дифференциации на мать-дочь после акта полного разделения на два самодостаточных организма позволяет утверждать, что сей акт и есть одновременно актом расщепления. Тогда снимается проблема роста ради роста и полностью ясен механизм непрерывной реализации принципа “→трофика→рост→редупликация→” именно как биоавтомата, т.е. перманентной беременности. И только дефицит трофики может затормозить ее на уровне особи. II ^ – это и есть проблема трофики, один из вариантов ее решения. Естественно, первый же вопрос: если это так трофически выгодно, то почему все остальные не скооперировались в ассоциоциты? Ассоциоцитизм – это одна из форм адаптации организмов к условиям внешней среды. Уникальная геономическая стабильность вовсе не говорит о некоей неизменности среды обитания в разных точках Мирового океана. Несомненно в ряде точек были катастрофы, ведшие к полному вымиранию всего живого в данном эколокусе, который со временем вновь заселялся новыми пришельцами. Но чаще были (и есть, и будут) частичные изменения в среде обитания, носящее локальный характер. Первыми уже известными ассоциоцитами были, видимо, сине-зеленые (цианофиты), отмеченные палеонтологами почти в 4 млрд. лет, т.е. едва миновав стадию протобионта, что лишний раз подтверждает, что социотип в нашей модели бионта вполне оправдан, ибо задан изначально. Смысл кооперации: добыл сам, поделись с другими. Ясно, что при обилии трофики кооперация не нужна, она возникает тогда, когда одиночка выжить не может. Но кооперация – не конгломерат, а система взаимоотношений взаимозависимого, взаимообусловливающего типа. Простейшие ассоциоциты совместно питались, но размножались строго индивидуально, т.е. имели общую пищепроводную и соответственно экскретивную системы. При размножении они распадались на автономные особи, но затем вновь создавали некоторую многоклеточную колонию, т.е. идентифицировали себя биохимически как единое целое. Такая жизнедеятельностная пульсация ассоциоцитов и породила удивительный феномен регенерации, т.е. самоорганизации путем самосборки, самовосстановления. Электробиохимические основания такого механизма изучены плохо (не мало, слабо, а именно плохо, не системно). Одновременно с четким согласованием функций типа “гребцы на галере”, т.е. одинаковых, стала четко проступать нужда в специфических нуждах каждого члена ассоциоцита в зависимости от того места, которое он занимал в теле. Началась дифференциация моноцитов, которая все более и более связывала организм в единое целое за счет все большего лишения автономии каждого отдельного своего члена. Но это в филогенезе здесь все ясно, а не в онтогенезе, где миллиарды лет эволюции сжимаются в часы и дни. Может ли организм выпускть-порождать большое разнообразие клеток? Явно нет! Специализация происходит уже на месте, иначе как бы она добиралась до своего места назначения. Но если онтогенез в целом повторяет филогенез через эмбриогенез, то порождение клеток идет как бы по принципу болванки, которая уже на месте обретает те качества, которые необходимы именно в данном месте. Таким образом, и принцип стволовых клеток был изобретен на поздних стадиях эволюции ассоциоцитов. Но это все касается физиотипа. А как дела у психотипа? Перцептивно-реактивная система развивается еще более бурно. Собственно, не будь ее, и сам ассоциоцит был бы невозможен, ибо это прежде всего согласование действий отдельных клеток в единоцельный механизм, реализующий тот же базовый принцип: →трофика→рост→редупликация→. Возникла проблема механизма передачи сигнала от клетки к клетке. Так как объединяла клетки только система пищепровода, то и сигнал мог передаваться только по этому каналу. Следовательно, задолго до нервной системы стала работать биохимическая, хемоцепторная, гуморальная. Социотип ассоциоцита проявил себя на поздних стадиях корпоративизации ярче всего, но и трагичнее всего. В Модели бионта четко видно, что эволюционно социотип начинается с репродуктивно-сексуальной системы. Модель чисто теоретическая, создавалась исключительно по системно-логическим основаниям, тогда я и понятия не имел о том, что найду для иллюстрации его некоторой валидности подходящий пример. Но нашел его, спустя годы. Речь идет об одном из ассоциоцитов-аутотрофов: вольвоксе. Этот ассоциоцит вплотную подошел по степени корпоративизации к полицитам, ибо имел уже специализированные органы размножения, т.е. отдельные клетки выполняли функции половых. Но, когда молодая колония выходила в самостоятельную жизнь, родительская колония гибла. Таким образом, ассоциоцитизм породил феномен смены поколений, а вместе с ней и смерть. К сожалению мне так и не удалось найти данные о биохимической причине смерти родительской колонии. Такой феномен на уровне полицитов получил название монокарпии, т.е. одноразовой репродукции, характерной для многих растений, даже многолетних, и что еще более удивительно, у ряда рыб. Но и самый точный биохимический анализ, видимо не даст возможности сформулировать гносеологическую причину феномена смерти как родительской колонии вольвокса, так и последующих полицитов. Ведь формально базовый принцип “→трофика→рост→редупликация→” не нарушен, ибо жизнь породила жизнь, но не для со – а вместо существования (даже при поликарпии смерть неизбежна для любого полицита). Тогда подойдем к проблеме с другого конца и представим себе,что произошло бы при бесконечной поликарпии. Перенаселение со всеми вытекающими последствиями, т.е. самоуничтожение. Но тогда вновь шилом из мешка вылазит принцип телеологичности биосферы, что невозможно по определению. Видимо, это все-таки комплексный феномен в биосфере. Несомненна связь смерти и репродуктивности, т.е. утрата способности к продолжению рода является лишь началом собственно старения. А сама утрата записана быть не может, т.е. это функция гонад, их потенция. Нейрогуморальная связь “гонады-мозг” и выполняют главную функцию регуляции старения. Кстати, тот же самый гипофиз, с которым гонады непосредственно связаны в мозге нейрогуморальной связью, отвечает и за ростовые процессы. А ведь старение – это и есть процесс замедления обновления клеток, что и ведет к функциональному недовыполнению, остановке, разрушению, т.е. обычному биохимическому механизму. Дряхление и есть биохимический распад полицита. В таком случае трофика поддерживает лишь нормативы здорового в репродуктивно-возрастном отношении организма, но мало эффективна против дряхления. III ^ – это проблема абсолютизации ассоциацитизма. Если ассоциоциты прекрасно себя чувствуют и в настоящее время, то процесс окончательной корпоративизации ассоциоцитов в полициты имел явно локальный характер, т.е. в некоем эколокусе изменения внешней среды позволили выжить только цельнотельным многоклеточным полножизненного цикла. Феномен абсолютизации здесь аналогичен обретению прочной оболочки у моноцитов, а значит и такой степени автономизации, которая не позволяла отдельной клетке, группе клеток произвольно покинуть тело и пожить какое-то время отдельно, а затем вернуться. Но главным была все-таки дифференциация клеток по функциям. Собственно, степень абсолютизации прямо пропорциональна степени функциональной дифференциации, т.е. взаимозависимости, взаимоподчиненности. Автономизация демонстрировала самодостаточность для выживания. Но это уже была далеко не та самодостаточность, которую демонстрируют моноциты. Едва ли не тотально самодостаточность полицитов – иллюзия внешних форм, а на деле это сложнейшая симбиотическая система, отдельный эколокус в рамках биоценоза. Полицитизм породил в гигантских масштабах паразитизм как одноклеточных, так и многоклеточных. Возникли эволюционно гигантски сложные цепочки биохимических зависимостей, которые крайне сложно классифицировать на взаимовыгодные или односторонне выгодные, выгодные особи или потомству, виду и т.д. Отсюда и главная сложность четкого определения нормы/патологии, результата терапии либо независимого самоизлечения. К сожалению, теоретическая терапия полицитов еще даже не оформилась, поэтому в фитотерапии, зоотерапии и медицине человеческой доминирует механицизм блочной отдельности, а не цельнотельный эколокусный подход. Отсюда доминация терапии/ремонта над профилактикой и непомерное возрастание роли хирургии. Но будущее все равно за индивидуальным цельнотельным эколокусным подходом хронотопного типа. Формообразование полицитов следовало строго гносеологической цепочке: точка-линия-плоскость-объем. Степень мобильности предопределила две генеральные линии формообразования: радиальная симметрия для маломобильных и билатеральная симметрия для мобильных форм. Человек относится к мобильным формам, поэтому и все дальнейшее изложение будет зацентрировано на линии ведущей к человеку. А хорда это и есть струна-линия, ставшая стержнем, организующим вокруг себя все формообразование внешнее и морфологизацию внутреннюю, а значит и всю систему управления зообионтом. Суть революции состоит в том, что перцептивно-реактивная система обрела внутреннюю опору, а вместе с ней и много большие перспективы развития не только в гидро – но и в иных сферах. Психотип стал главным над физиотипом во всех аспектах жизнедеятельности. Но в полную силу это проявилось только в процессе завоевания суши, а затем и воздуха. Конкурентами хордо-позвоночных в мировом океане были и остались много более развитые как физиотипически, так и психотипически головоногие моллюски (кальмары, осьминоги и т.д.). Имея гидростатический скелет и реактивный способ передвижения они стали самыми мобильными обитателями океана, достигая скорости более 200 км/час. Но этот пик адаптации к водной среде обитания закрыл им навсегда выход на сушу. Конкурентами хордо-позвоночных на суше и в воздухе были и остались членистоногие (ракообразные, паукообразные, насекомые). Их приоритет в освоении атмо – и литосфер не подлежит сомнению, более того без их пионерской работы на суше и в воздухе хордо-позвоночные просто не смогли бы освоить эти пространства, т.е. они пришли вслед, за счет и с помощью членистоногих, добившихся гигантских успехов освоении всех уголков суши и изобретших все возможные формы выживания на земле, вплоть до коллективного надорганизма (пчелы, муравьи и т.д.). Они смогли почти все, кроме увеличения массы тела особи из-за хитинового панциря, потомка цисты у моноцитов. Циста как защитный элемент у моноцитов носила временный характер, однако у ряда полицитов обрела статус домика из углекислого кальция и органических веществ в виде раковин. На их образование уходит много сил, энергии и времени, габаритизация тела моллюска оказалась в полной зависимости от размеров раковины. Процесс эволюции резко замедлился, а в случае с двустворчатыми раковинами даже пошел вспять редуцированием головы. Предки головоногих моллюсков избавились от необходимости строить раковину явно не по своей воле, а в результате каких-то мутагенных факторов, заблокировавших биохимический механизм производства углекислого кальция. И это уродство заставило развиваться очень интенсивно перцептивно-реактивную систему. Не было бы счастья, да несчастье помогло: психотип стал доминировать над физиотипом, гидростатический скелет позволил развивать торпедный гидродинамический тип реактивного движения, щупальцы обретали поразительную для водных бионтов чувствительность при манипулировании (т.е. феномен манипулирования возник за миллионы лет до появления рук), а значит и познавательные возможности мозга резко возросли. Теоретически именно головоногие моллюски и должны быть не только хозяевами, но и интеллектуалами океана, ибо имеют не только орган накопления информации (большой мозг) но и органы познания путем манипулирования, т.е. потенциально и преобразования среды обитания. Но у них нет главного: необходимости, а значит и потребности в таком преобразовании, ибо все живое действует по принципу необходимости и достаточности (кроме ненасытного человека), а океан пока что для них вполне комфортен. Иная картина наблюдается у членистоногих. Биохимическая основа защитного слоя (хитин) изначально была не сплошной, а фрагментарной и не сразу твердой а постепенно затвердевающей. Именно членистоногие первыми изобрели собственно ноги как шарнирные соединения из ряда элементов. Хитин был много легче раковин, даже кальцинированный хитин ракообразных, но и он сдерживал рост тела. Мы уже говорили о ритмике: трофика – рост и ее разбиении на два этапа: 1. Трофика-запасание и 2. запасы-рост-вегетация. Членистоногие довели это разделение до логического конца: они делали запасы, т.е. вели активный образ жизни в поисках трофики от линьки до линьки, а на период линьки прятались, сбрасывали хитиновые латы, срочно росли в габаритах, пока происходил процесс затвердевания новых покровов. Ясно, что всем заправляла трофическая и экскретивная системы на принципах автоматизма биохимических преобразований, а не перцептивно-реактивная, ибо во время оголения тела особь была фактически беззащитной. Видимо, с этим раздраем между физиотипом и психотипом связаны и поразительно нецелесообразные метаморфозы жизненного цикла у ряда насекомых. Биофизический анализ показывает, что при большом энергетическом потенциале (ряд насекомых легко тащит вес во много раз больший, чем свой собственный) габаритность не может превысить некоторые рамки исключительно из-за оков хитиновой брони. Понятно, что речь идет не только о летающих, а и о ходячих насекомых. Хорда – это фактически такое же уродство как и неспособность предков головоногих моллюсков создавать раковину на себе. Но это уродство связано не с исчезновением видового признака, а наоборот с появлением нового, ибо хорда есть продукт неотении, в результате которого личинки придонных бионтов досрочно достигли половой зрелости в результате действия каких-то мутагенных факторов и хорда из переходной формы стала постоянной, развилась в позвоночник, а затем и внутренний скелет. Последовала глубокая коренная перестройка биохимической системы, ибо экскретивная система неизбежно должна была кальцинировать скелет уже путем инкреции. А это требовало перестройки и трофической системы, ее конвейеризации, а значит и система управления должна была следовать за пищеводом. Таким образом, стохастический отбор методом проб и ошибок привел к окончательной гармонизации организма у хордо-позвоночных путем наложения психитипа на физиотип, т.е. формально повторился путь, который уже прошли головоногие моллюски, но в водной среде они так и остались вторыми. Зато стали первыми на суше, хотя тоже не во временном плане (пионерами среди животных были членистоногие), а в габаритизации, которая стала возможна исключительно благодаря внутреннему скелету. Физиотип хордо-позвоночных неизбежно унифицирован:
Идеальный пример такого физиотипа – змея, но он оказался тупиковым, ибо двух конечностей (голова и хвост) оказалось недостаточно. Оптимальным вариантом эволюционно оказалось шестиконечное тело: голова, две передние конечности, две задние конечности и хвост (даже если от него остался только копчик). Средние конечности в основном выполняют опорно-локомоторные функции, но передняя пара конечностей (у птиц-задняя) помогает еще и рту в овладении пищей и борьбе с врагами, ибо трофика – основа основ самосохранения. Трофическая система полицитов сохранила обе формы трофики известные у моноцитов: фагоцитоз и пиноцитоз. Но мешочковая технология фагоцитоза из-за ее слабой приспособленности к мобильности была быстро отвергнута, и заменена конвейерной, достигнув совершенства у позвоночных хищников. Формообразовательно это выразилось в создании сквозной пищепроводной трубки от рта до ануса вокруг которой и формируется собственно ассимилятивная часть тела, т.е. произошла псевдоинтерьеризация пищеварения, допускающая одновременно и мобильность бионта. Проблема псевдоинтерьеризации есть проблема адаптации экзосоматических процессов моноцитов к качественно иным условиям существования в системе полицитов. Несомненно, что изменилась и эндоструктура полицитов в сравнении с моноцитами. Но сохранился главный принцип: недопуск внешней среды к интимным процессам ассимиляции и роста путем сохранения барьера в виде пиноцитоза. В связи с тем, что перцептивно-реактивная система обретала все большую доминацию, произошло отделение дыхательно-окислительной системы от собственно трофической с сохранением самого принципа усвоения через пиноцитоз. А так как пиноцитоз работает исключительно с водными растворами питательных веществ, то и наличие необходимого для этого количества воды становится обязательным условием нормального существования – жизнедеятельности полицита. Таким образом сама собой установилась иерархия ритмики удовлетворения трофических потребностей полицита: воздух, вода, пища. Запасы же трофики эволюционно формировались в обратном порядке: пища, вода, воздух, т.е. возможности запасания воздуха у сухопутных оказались наименьшими и достигают у людей лишь нескольких минут, даже после длительных тренировок ныряльщиков за жемчугом (понятно, что при замирании организма можно достичь больших результатов). Любопытно, что переподчинение дыхательной системы под руководство перцептивно-реактивной произошло как бы не полностью, т.к. человек может и морить себя голодом и жаждой, но не может задушить себя путем задержки дыхания без посторонних предметов. Таким образом, сердечно-легочная система относительно автономна в витальном плане даже от всесильной перцептивно-реактивной. Именно поэтому она и стала главным объектом диагностики “живой - мертвый” и различных реанимационных манипуляций. Все остальные системы организма вторичны относительно сердечно-легочной, обеспечивающей энергетическое функционирование его, без чего не помогут и любые другие запасы. И даже жестокие эксперименты с отсечением головы позволяют телам существовать еще некоторое время, что лишний раз указывает на тот непреложный факт, что жизнь – это всего лишь сложнейшая цепочка биохимических и биофизических реакций в виде физиотипа, а психотип есть лишь надстройка, которую физиотип создал для выживания в условиях непостоянства среды обитания. Отделение дыхательной системы от пищеварительной все равно потребовало ее псевдоинтерьеризации в виде легких аккурат рядом и по обе стороны сердца, с которым функционально едины. Вода и пища в принципе тоже могут разъединиться (феномен слюнных желез), но генеральная линия развития этого не предусмотрела. Зато это предусмотрено оказалось при формировании экскретивной системы, которая тоже подверглась псевдоинтерьеризации. Любопытно, что и репродуктивная система сформировалось не на базе трофической как это можно было бы предположить, исходя из феномена конъюгации у моноцитов, а именно на экскретивной, правда, предполагающей обычно предварительную копуляцию. Эффективность технологии псевдоинтерьеризации была успешно использована и в совершенно иной, перцептивной системе: глаза с веками и особенно ярко в раковинах ушей. Таким образом, истинная площадь оболочки тела полицита, доступная (даже при наличии запорных элементов в виде сфинкеров, жомов и т.д.) прямому воздействию внешней среды, т.е. физическому проникновению-контакту, много больше, напоминая скомканную бумажку. Экстерьер + псевдоинтерьер = интерьеру, т.е. собственно эндосоматике, которая отделена оболочкой с мозаикой из разнотипных тканей от внешнего мира пиноцитозным барьером. ^ проходила еще более сложно, запутанно, функциональная сущность многих органов раскрыта лишь в общих чертах, а их системно-логические связи без тщательнейших биофизическо-биохимических исследований и далее будут приводить к ложным заключениям о степени нужности их для полноценной жизнедеятельности (казусы со слепой кишкой, “гландами” и т.п.). Лизосомы моноцита породили иммунную систему полицита как стража эндосоматики, способного противостоять биохимически случайным пищевым отравлениям и привычным экто – и энтопаразитам. Но она неспособна противодействовать взрывным массированным атакам вирусного типа и рваным полостным ранам. Тем не менее ясно, что эколокус пантрофов много более разнообразен, их иммунная система много более развита и позволяет жить во много более широком ареале, чем другие зообионты. А так как иммунная система работает по принципу “стимул-реакция” биохимического типа, то искусственное ограничение эколокусного разнообразия (стерилизация внешней среды) неизбежно ведет к ослаблению эффективной деятельности иммунной системы. А так как мы пока что об иммунной системе знаем мало прежде всего в биохимическом плане (цепочке возможных биохимических трансформаций), то и говорить о том, помогаем мы ей медицински или, наоборот, мешаем, можно и нужно ли ее тренировать, пока что рано. Однако космонавтика (космическая биология, космическая медицина) уже требует ответов, а аллергология все более напоминает астрологию, чем медицинскую иммунологию. Но все-таки биохимический тон задает не эколокусное разнообразие, а трофика в виде пищи. Фагоцитоз добавил к биофизике всасывания, сначала глотание целиком, а затем глотание по частям. Глотание целиком предполагает отсутствие зубов и без помощи боковых конечностей грозит казусом подавления пищей (как у змей, например). Разрывание на части, достаточные для свободного проглатывания уже требуют оценки количества оторванной массы. Перед травоядными такой проблемы нет, а перед хищниками она стоит во весь рост. И то, что они с ней прекрасно справляются, говорит о том, что их оценки обычно вполне точны. Эволюция зубочелюстной системы человека, даже если ее начинать с дриопитеков, достаточно четко указывает на пантрофический тип питания, что для нас очень важно в биохимическом отношении. И речь не только о восполнении дефицита 8 аминокислот из 20 незаменимых, обязательных (причины этого дефицита пока что темны), но и потенциальных возможностей формирования цепочек биохимических трансформаций для самовосстановления/самоизлечения организмов полицитов, ибо мелицинская помощь в зоомире построена не столько на симбиозе, сколько на интуитивном трофическом самолечении, включая и голодание. Все патологии можно четко разделить на эндосоматические и экзосоматические. Эндосоматические патологии возникают в результате проникновения в интерьер организма через пиноцитозный барьер, т.е. чисто биохимически (всасывание мимикрированных структур ядов и т.д.) или чисто механически (укус прокол, разъедание, растирание и т.д.). Поведение мимикрированных биохимических структур – объект и предмет исследования теории терапии, где уже справедливо генеральной линией принята теория тренировки малыми дозами для обучения идентификации ядовитого и срочной мобилизации при массированном нападении. И начинается это обучение уже с молоком матери. Но эта генеральная линия не включает проблему отравления газами через самое слабое звено самозащиты – дыхание (СО2 и т.п.). Механические проникновения четко делятся на внесосудные, мелкососудные и крупнососудные, отсюда и скорость генерализации интоксикации. Главный принцип самозащиты – запирание, локализация путем свертывания крови и обильного лимфоорошения. Но самозащиты от крупных рваных ран, повреждения крупных сосудов у животных практически нет, а истечение кровью неизбежно ведет к смерти. Именно поэтому в дикой природе лютая внутривидовая борьба за первенство в чем-либо практически никогда не ведет к поражению крупных сосудов, а последним аргументом покорности является подставление шеи, где проходят самые крупные сосуды. Принцип: борьба до первой крови, возник в зоомире задолго до человека. Но это прямо наоборот тому, что имеет место в трофической ситуации “хищник-жертва”, а у хищников еще и в ряде ситуаций отношения чужого взрослого к чужому детенышу (у тигров, например). Правда, известны случаи, когда истекающее кровью животное разрывается и поедается своими же, что указывает на сложность психотехнологической цепочки рефлекса на кровь, носящую биохимический хемоцепторный характер. Но пока что это зафиксировано только у стайных пантрофов. Если это действительно так, то тогда все легко объясняется острой нехваткой азота, которая заставляет даже травоядных оленей время от времени поедать мелких грызунов. Но темных мест в рефлексе крови все равно остается много. Однако ясно уже сейчас, что системно-логически разрыв крупного сосуда у теплокровных не подлежит регенерации. Итак, мы вновь выходим на проблему роста, но уже на уровне полицитов, т.е. переходим с жизнецикловой фазы “трофика-запасание” на фазу собственно вегетации, т.е. той же репродукции только на клеточном уровне в цепочке: клетка-ткань-орган-организм. Как уже отмечалось выше, мы разделяем рост-разбухание и рост-усложнение. К первому относится габаритизация за счет запасов (пищи, воды, воздуха, тепла). Ко второму относится: рост – вегетация рост – реставрация рост – регенерация Вегетация – это завершение половозрастной морфологизации. Реставрация – это замена отработавших свой срок клеток на новые. Регенерация – это заживление ран путем самовосстановления формы тела. Формально все три вида роста – усложнения есть результат репродукции клеток, но управление ими осуществляется явно разными системами, различны по скорости и ритмике, т.е. включаются некоторые регуляторы: катализаторы и ингибиторы, наряду с нормоосцилляторами. Итак, каждый вид роста потенциально имеет три хронотопных варианта:  Изначальный ритм роста включается с момента оплодотворения яйцеклетки спермиями, когда образуется самостоятельная живая клетка с автоматизмом редупликации. Если копуляция есть этологическая биофизика, то, начиная с впрыскивания спермиев, мы имеем дело уже с чистой биохимией, т.е. биохимическим приятием-неприятием этой клетки организмом материи. И здесь имеем три варианта развития событий:
Во вторых варианте возникает неизбежно полная зависимость вегетации эмбриона от трофики матери. Скорость вегетации имеет видовой характер сроков беременности. Но даже эта грубая антропоморфизированная схема ясна и понятна лишь на первый взгляд. Гносеология требует не нарушать принципы системно-логического анализа, а значит выводить все следствия от исходного принципа →трофика→рост→редупликация→ который задан изначально биогенезом, начиная с протобионтов. Репродукция полицитов есть строго последовательно-параллельная цепочка редупликаций: 1,2,4,8,16,32… Но каждая редупликация строго исповедует принцип →трофика→рост→редупликация→, а это значит, что прежде всего должно быть достаточно трофики. Репродуктивная задача полицита и состоит в формировании такой зародышевой почки с достаточным количеством питательных веществ для морфогенеза до уровня зрелого бионта, способного к репродукции собственного потомства. Таким образом, репродукция есть функция роста. И только. Яркое доказательство тому – партеногенез. И даже на уровне человека мы (пусть и в витиеватой форме) наблюдаем это при рождении монозиготных близнецов, когда одна зигота (оплодотворенная одним сперматозоидом яйцеклетка) неожиданно делиться на две абсолютно идентичные. И функция роста реализуется именно в такой последовательности: возможность делать запасы и лишь затем процесс собственно обвального деления. Таким образом, гносеологически важно подчеркнуть, что для всего живого репродукция есть функция роста строго в соответствии с исходным принципом биогенеза “→трофика→рост→редупликация→”. Сексуальный признак, обусловленный половым диморфизмом, есть всего лишь эволюционное наложение на редупликацию – репродукцию части биомира (от моноцитов до птиц могут доминировать как партеногенез, так и сексогенез у разных видов бионтов, и даже чередоваться поколенчески у одного вида). Видимо, только у млекопитающих половой диморфизм обрел абсолютный статус в естественных условиях (лабораторные эксперименты с яйцеклетками млекопитающих оставляем без рассмотрения, ибо партеногенезные потенции их итак гносеологически ясны). Морфологически партеногенез у животных четко увязан с яйцекладущими, но становится, видимо, невозможным у живородящих, что явно указывает на факт смены типа питания эмбриона в связи с его жесткой и неотрывной прикрепленностью к организму матери весь пренатальный период. Здесь следует заметить, что необходимо четко различать интрасоматический и экстрасоматический этапы в эмбриогенезе. В данном случае мы анализируем проблемы роста физиотипа и соответственно только интрасоматический этап. Экстрасоматический этап относится в соответствии с нвшей моделью бионта к репродуктивно-сексуальной системе, которая является строго системно-логически основой социотипа, накладывающегося на психотип, а через него и на физиотип. Итак, первым пределом роста – вегетации является интрасоматика самки как при партеногенезе, так и при сексогенезе, т.е. чисто физические ограничения объема той части тела, где формируются яйцеклетки до некоторого уровня. Причем этот уровень обязан быть одинаковым, стандартным только морфологически перед переходом в экстрасоматическое состояние. Это жесткое условие естественной биоритмики вида, связанной с состоянием среды обитания, одинаково суровой для каждого новорожденного, а значит и каждый новорожденный должен быть готов к адекватному ее восприятию биофизически и биохимически. Роды снимают первый предел роста – вегетации бионта. Пакетные роды характерны для многих видов растений и рыб. Но для ряда таких растений и рыб роды и есть смерть самих родителей. Какими-то неведомыми пока эволюции путями у них сохранился феномен ассоциоцита вольвокса. Такой феномен в биологии называется монокарпией. Ему подчиняются бамбук, агава, угри, лососи и т.д. Следовательно рост таких одно – , двух – и многолетних полицитов четко определяется не собственно экстрасоматическими параметрами габаритизации, а только феноменом половозрелости (способности и возможности репродуктивной реализации). Абсолютно разные видовые биоритмики ведут к единому исходу, что указывает вроде бы на биохимические причины монокарпии. Но нечеткие оговорки о выживании ряда особей у монокарпических рыб требуют дополнительных исследований. В противоположность монокарпии развилась поликарпия, но и здесь больше вопросов, чем ответов, ибо нет статистических критериев частоты и количества родов в полножизненном цикле вида. Даже в отношении человека таких данных крайне мало пока что для более-менее обоснованных оценок. Но именно поликарпия во весь рост ставит проблему предела роста особи-бионта. В океане эта проблема менее сложна в связи с тем, что колыбель жизни значительно нивелирует гравитационное влияние, поэтому и водоросли 150-200м длины (рекорд – 8км), и более чем 30 метровые киты до 150 тонн весом чувствуют себя вполне комфортно. Растения суши при их иммобильности тоже обусловлены в росте исключительно интрасоматической гидравликой: эвкалипты достигают более 150м высоты при диаметре, 11м, а некоторые лианы (т.е. иноопорные растения) достигают 600м. Предел роста в зоомире суши – слон: высота до 4м, длина до 5м +хобот до 2м, вес до 8т (палеонтологические рекорды оставляем в стороне). Крупнейшие хищники: лев достигает до 2,5м длины и до 300кг веса, медведь до 3м длины и до 1т веса. Уже внутривидовые колебания в росте и весе, т.е. в габаритизации говорят о явной доминации биофизических, а не биохимических факторов предела роста у каждого вида. Гносеологическая цепочка: точка, линия, площадь, объем, в биофизике превращаются в рост, поверхность, объем и центр тяжести, которые в числовом выражении выглядит так: Рис. 12 кубик дает: сторона (рост) 1см 2см 3см поверхность 6см2 24см2 54см2 объем 1см3 8см3 18см3 Тело животного вырабатывает количество тепла пропорционально его весу/объему, а интенсивнось теплообмена с окружающей средой пропорциональна поверхности тела. Габариты тела определяют и пропорции и качество скелета. Таким образом, человек при росте 5м дает вес 2000кг, но кости всего в 3 раза толще по диаметру и в 9 раз, больше по площади сечения, а нагрузка на них в 30 раз, тогда как мышцы увеличат силу всего в 9 раз, т.е. даже передвигаться такое тело просто не в состоянии. Да и пропорции человека были бы окончательно утеряны, а вместе с ними и базовые идентификационные признаки. Значит, спектр видовых колебаний роста задан как бы биофизикой пропорций. Но ростовые колебания имеют место (у людей) даже у детей от одних и тех же родителей. Значит на персональном уровне включаются уже явно биохимические факторы. А так как фактуру тела организовывает скелет, то предел роста регулирует именно биохимия скелета, а именно осцилляторные реакции нормы, работающие на счетном принципе. Понятно, что мы не будем обсуждать здесь роль гипофиза в проблеме нанизма и гигантизма. Нам достаточно того, что оба явления есть отклонения от колеблющейся нормы на уровне биохимических осцилляторов. Но рост записывает только формы, значит все три проявления: нанизм, норма, гигантизм, могут быть как наследственными, так и персональными (ср. дефицит – изофицит - профицит). Сколько-нибудь убедительных корреляций роста/массы у новорожденных и этих же взрослых особей в нашем распоряжении пока нет, но из вышесказанного следует, что таких корреляций и не может быть. Как бы то ни было, но предел роста наступает обычно раньше или позже. В норме этот предел автоматически выключает программу собственно вегетации, но не одномоментно, а в течении нескольких лет (у людей) после завершения полной программы морфологизации. Идет процесс пропорционализации тела, окончательно сводящий процесс роста-вегетации на нет. Однако разноуровневое отмирание клеток и их замена на новые идет всю жизнь с разным циклом жизнедеятельности каждого из ~ 200 типов клеток. Реставрация каждого из типов клеток тела человека идет с разной скоростью, но нет пока что ни малейших оснований считать какие-то клетки пожизненными, как нет и строго системно-логического запрета на возможность существования таких клеток. Руководит ремонтом-реставрацией органов путем замены клеток память формы, хорошо известная у кристаллов и некоторых сплавов. Строгая поочередность – ритмика разновременной реставрации абсолютно не мешает полноценному функционированию органа как целого. Регенерация только на первый взгляд, т.е. формально, подобна реставрации, а по сути здесь действует качественно иной механизм. Каузально регенерация есть посттравматическая процедура, нарушающая биоритм реставрации. И чем больше видов тканей задето травмой, тем сложнее идет заживление, ибо разница в биоритмах может быть велика. Чем выше бионт-полицит по эволюционной лестнице от ассоциоцитов, тем ниже его регенеративные способности. У полицитов регенеративные способности наиболее ярко проявляются на конечностях (клешня у рака, нога у тритона, хвост у ящерицы и т.д.). Такая регенерация целого органа затухает у хладнокровных, и у теплокровных уже не проявляется, ибо происходят коренные биохимические изменения. Для полносистемного восстановления ноги, клешни, хвоста требуется либо подключение генотипа-генома, либо способность разнотипных клеток к виртуозной последовательно-параллельной самоорганизации при реставрации. Какое отношение к этому имеет экскретивная система, регулирующая периодические линьки и замены (зубов, например), пока сказать трудно, ибо эти процессы записаны в программе и почти автоматичны. Травмы же неожиданны, стохастичны, поэтому мобилизатором всех сил организма на их появление может претендовать только боль, единственный нейрогуморальный фактор, автоматически включающий все системы, способные помочь в ремонте раны, травмы. Значит на первый план здесь выходит уже не сама ассимиляционно-релаксационная система, а перцептивно-реактивная как главный куратор самосохранения. Но все виды роста происходят у полицитов только в некоторых температурных рамках, что лишний раз указывает на чисто физико-химическую основу всего живого. Оставляем в стороне проблему криофилов и термофилов, ибо она касается только моноцитов (хотя биофизика и биохимия их жизнедеятельности архилюбопытна и в гносеологическом плане). Известно, что скорость химических реакций зависит от температуры. В геономических условиях повышение температуры на 100С ведет к удвоению скорости едва ли не большинства химических реакций. Температура тела холоднокровных целиком и полностью зависит от температуры окружающей среды. Поэтому все растения и животные до птиц и млекопитающих вынуждены согласовывать свое предназначение “→трофика→рост→репродукция→” строго с температурным режимом внешней среды. Но каждый по своему это делает на разных этапах жизнедеятельности. Так кактус опунция начинает свой рост только при температуре тканей +56,50С, а тундровая ложеница даже в период цветения легко переносит внезапные заморозки до -400С. Однако оптимальная температура жизнедеятельности для подавляющего большинства наземных бионтов +250С воздуха как для холодно – , так и для теплокровных (точнее пойкилотермных и гомойотермных). Но для первых – это и температура собственного тела, а для вторых лишь уровень комфорта теплообмена. Понятно, что это лишь генеральная линия реализации принципа “→трофика→рост→репродукция→” и в разных эконишах выработались эволюционно разные механизмы термоадаптации. На Земле температурный размах воздуха составляет от +600С до -600С, но на поверхности суши картина меняется: нагрев может быть в 2 и более раз большим, а охлаждение никак не может превысить температуру воздуха при любом морозе. Однако эти режимы мало касаются активной жизнедеятельности пойкилотермных бионтов, ибо отклонения в 150С как в сторону понижения, так и в сторону повышения неизбежно ведут к оцепенению, т.е. резкому замедлению всех биохимических процессов в целях самосохранения. Этот механизм выживания эволюция подсказала еще бактериям путем инцистирования. Только у полицитов происходит не герметизация внутренней среды бионта, а ее специфическая биохимическая коллоидная перестройка (хотя и элементы герметизации тоже используются). Так, тритон легко может вмерзнуть в лед осенью, а весной, оттаяв, спокойно продолжить свои дела. Но это амфибия. Рептилиям приходится много сложнее, ибо многие уже утратили чувство комфорта водной среды обитания, а размеры тела несравнимы с сухопутными соседями – насекомыми. Если некоторые насекомые за счет глицериновой коллоидации легко переживают даже -400С, то рептилии гибнут уже при -100С, поэтому им нужны глубокие норы и поэтому они редки за полярным кругом, где царит вечная мерзлота. И поэтому же погибли все гигантские рептилии периода эпохи динозавров. Но именно рептилии породили класс теплокровных птероящеров размером с современную ворону, а главное – сам принцип теплокровности за счет непрерывного тремора всех мышц, научившихся от полетов (сравнение проводилось по аналогии с полетом насекомых) сокращаться 60-80 раз в секунду. На это потребовалось дополнительное питание (трофика у нас включает воздух, воду, пищу, тепло из внешнего мира), но зато предоставило неизмеримо большее – независимость бодрствования от температуры воздуха, т.е. активность оказалась полностью в руках перцептивно-реактивной системы. И уже от первых птиц – домоседок появились затем млекопитающие, ибо у самих млекопитающих не было ни малейших возможностей обрести теплокровность чисто каузально. Отсюда и постоянная температура у птиц +400С - +430С, а у млекопитающих +360С - +390С, что вполне сопоставимо с той температурой тела, которую во время полета достигают за счет махов крыльями некоторые бабочки. А биохимический механизм полета бионтов – это гигантское скопление митохондрий в клетках сократительных волокон. Разница только в том, как заводился этот механизм: с разогревом или сразу. Постоянный тремор мышц кардинально изменил всю систему адаптивности. Птицы и млекопитающие смогли заполнить экониши суши и стыка “суша-океан”суровых приполярных зон, уже завоеванных растениями и насекомыми. Правда, строго системно-логически получается иная картина, т.е. и птицы и млекопитающие возникли именно в приполярных зонах, и уже оттуда завоевывали более теплые края. Ведь первые теплокровные – птицы заняли нишу абсолютно свободную для бионтов такой габаритности, ибо насекомые в силу их малости были лишь кормом, но не конкурентами. Значит и вытеснять птиц было просто некому. Известно и то, что биохимия родины у всех животных отпечатана миллионами лет эволюции и при свободе передвижения зов рода требует репродукции строго в своих местах. Именно поэтому совершают поразительные миграции и рыбы, и птицы, и киты и т.д. Не трофика их гонит, а инстинкт рождения на их историческую родину. И уже совсем другой вопрос, что их погнало в теплые края. Теплокровность неизбежно потребовала гигантской биохимической перестройки, но еще более биофизической перестройки. Ведь нагревание – остывание – это огромное число проблем с терморегуляцией как при охлаждении, так и при нагревании среды обитания. По биохимической глубине и значимости это была революция, сравнимая с обретением анаэробами аэробного типа дыхания, т.е. даже более кардинальная, чем выход бионтов на сушу. Понятно, почему температура тела птиц есть граница теплового оцепенения холоднокровных: это постоянная срочная готовность к полету, которая у млекопитающих сохранись как наследство (а не самоизобретение), позволившее быть всегда реактивным, а значит и много более адаптивным к изменениям в среде обитания. Высокая температура неизбежно потянула за собой скорость метаболизма, и обмен веществ у птиц самый высокий (что и сделало курятину самым дешевым мясом в мире). При собственной высокой температуре теплокровным необходимо было изобрести механизм, нивелирующий как переохлаждение, так и перегрев. С первым теплокровные справились много лучше, что еще раз говорит об их приполярном происхождении. А вот с перегревом много хуже как у птиц, так и у млекопитающих. Но еще хуже у холоднокровных, денатурация белков которых начинается как раз с границы теплового оцепенения. Рекорд держит один из видов термальных мух, выдерживающих +550С. Других рекордов у зоополицитов не зафиксировано. Проблема денатурации белков от жары для всего живого оказалась много более сложной даже при инцистировании и их аналогов при споро – и семяобразовании. Вершиной приспособляемости у теплокровных является верблюд. При его габаритах он как вполне рабочее состояние переносит температуру своего тела в 410С в долгих маршах по безводной пустыне. Но это уникум. Для большинства животных проблема теплообмена – это проблема габаритов и покровов. О биофизике габаритов мы уже говорили, а биофизика покровов требует обратиться к анализу экскретивной системы физиотипа. ^ полицита, как и трофическая, подвергалась псевдоинтерьеризации по принципу скомканной бумажки Но мембранная пиноцитарная модель “вход – выход” моноцитов сохранилась. Оболочка тела, его покрова оказались сложенными очень разными по качеству видами тканей. Наиболее грубым и сильным воздействиям внешней среды подвергаются внешние покровы, рот, нос, гортань, трахея и желудок, легкие. Биофизическая однотипность их построения очевидна: мешочкообразность моноцитов при фагоцитозе. Только желудок открыто встроен в конвейер, а легкие – скрыто. Но оба имеют биофизический механизм возврата трофики обратно, если она по каким-то параметрам не соответствует биохимическим требованиям организма данного индивида в виде выплевывания, отрыгивания и кашля-выдыхания. Мешочкообразность обоих органов крайне важна как склад для пищи, воздуха, пусть и временный. Но почему они совмещены? Ведь до выхода на сушу это были совершенно автономные органы, хотя и четко привязанные к голове. Оказалось, что хеморецепция гидробионтов вынуждена была на суше разделиться на вкус и обоняние. А так как это обеспечение прежде всего трофической системы, то у хордо-позвоночных они и совместились таким не очень, как нам кажется, удобным образом (специфику насекомых оставляем в стороне). Но еще более важно такое совмещение для теплокровных как один их важнейших механизмов теплообмена: дыхание через нос и дыхание через рот. Теплокровность потянула за собой смену роговой чешуйчатости на пухо-перьевую и пухо-шерстяную, причем мышечно регулируемую. А так как воздух – прекрасный термоизолятор, то в сочетании с подкожным жиром образуется изумительный биотермостат, подчиняющийся перцептивно-реактивной системе. Наглость, с какой, чем эволюционно выше, тем больше, эта система прибирает все к своим рукам поражает, но биохимией все равно управляет пока что экскретивная система. Пусть тупо, слепо, но эволюционно, а не сиюминутно целесообразно. Все покровы на теле – ее продукция: от ворсинок псевдоинтерьеризировавшихся поверхностей до зубов-бивней, клювов-когтей, рогов-копыт, пуха-перьев, пуха-шерсти и т.д. Можно смело утверждать, что именно экскретивная система создает экстерьер полицита, как и экстерьер моноцита. Поразительна малоотходность индивидуальная и безотходность экологическая всех экскретивных систем. Переход с хитина на роговину не изменил сути роста-вегетации, роста-реставрации в виде линьки и смены зубов, рогов. Именно биохимическая индивидуальность каждой особи эксплицируется в биофизической (экстерьерной, идентификационной) индивидуальности ее, что только подтверждается феноменом монозиготных близнецов. Итак, физиотипически человек есть:
Полицитность требует морфологической спецификации как в дифференциации, автономизации, так и консолидации единоначалия каждой особи. Особь неизбежно имеет как внешний, так и внутренний вид. Псевдоинтерьеризация породила третий тип внутренно-внешний имеющий контакт с внешним миром без нарушения тканевой целостности оболочки особи, т.е. оболочка полицита аналогична оболочке моноцита. Трофическая система моноцита разделилась на пищеварительную (пища, вода) и сердечно-легочную (воздух, тепло). Ассимиляционно-релаксационная сохранила базовый принцип клеточного деления. Экскретивная система стала главной в биохимической самозащите внутреннего мира, подчинив себе иммунную систему, родившуюся из лизосом моноцита. Перцептивно-реактивная система развилась в нейрогуморальную и костно-мышечную. Ходячесть как тип локамоции изобрели еще бентосные членистоногие, т.е. это обязательно зообионт со складывающимися-расправляющимися попеременно или одновременно опорными конечностями, перпендикулярными относительно корпуса тела. Биомеханически это самый оптимальный тип преодоления неровных поверхностей, а оптимальное число таких опорно-двигательных конечностей, обеспечивающее как антигравитационную устоичивость так и собственно локомоцию оказалось равно четырем. В этом отношении ортогональная бипедия человека является несомненно биомеханическим уродством, ибо в природе нет другого двуногого животного с углом в 1800 относительно позвоночника. Вертикальность позвоночника потребовала множества изменений в анатомии и физиологии, но полностью нивелировать все недостатки так и не смогла. И поэтому именно вертикальность прямо или косвенно является причиной большинства эндосоматических заболеваний. А значит именно он должен быть поставлен в центр всей физкультурной деятельности и валеологического воспитания. Гипотеза неотенического происхождения ортогональной бипедии легко опровергается фактами воспитания человеческих детенышей животными, ибо все они ходили на четырех конечностях, т.е. прямохождение является феноменом воспитания, тогда как неотения неизбежно анатомо-физиологична. Гипотеза литорально-океанического происхождения прямохождения как внешне организуемого защитного фактора каузально много более перспективна, но зацикленность современной антропологии на каменноорудийности от имплицитного принципа “труд создал человека” всячески игнорирует эту гипотезу. Сухопутность как базовая среда обитания довела легочный тип дихания до такого уровня развития, который уже не позволял прервать дыхательный ритм “вдох-выдох” более чем на час при максимальной релаксации в стадии анабиоза, комы и т.п. В то же время сухопутность гигантски осложнила жизнедеятельность частыми, быстрыми и неожиданными включениями и исчезновениями множества факторов изменений среды обитания: жара – холод (температура) сухость – влажность (конденсатность) штиль – ураган (мобильность) воздух – земля (приземность) воздух – вода (приводность) вода – земля (подводность и т.д.) в их разнообразных сочетаниях, что потребовало много большей сообразительности при самосохранении в виде некоторой автономизации, артефактизации среды (местонахождения), т.е. жилища, которое по сути есть трансформ цисты моноцитов, раковин моллюсков, норок бентосного населения. Вершиной изобретательности пионеров суши-членистоногих стали градозамки пчел, муравьев, термитов, ос. Но это уже были фактически роддома, только много более совершенные, чем у колюшки. Рептилии не внесли в этот процесс ничего нового, кроме коллективного зимования в ряде случаев у змей. Птицы повторили фактически на суше то, что делала колюшка – самец в море, т.е. создавали обычно временные роддома, ибо имели превосходную индивидуальную теплогидрозащиту и свободу миграции. Млекопитающие в свободе миграции были ограничены, им необходимо было приспосабливаться к более-менее постоянному месту обитания. Вершиной их строительного искусства несомненно являются плотины – поселения бобров. Защита от непогоды и врагов достаточно условна. Наименьшая защищенность у большинства сухопутных животных от холода и воды, тогда как у обитателей водной среды наоборот от жары и воздуха. Теплокровность как внутренняя автономия биохимического и биофизического гомеостаза от наиболее частотных рамок колебаний температуры внешней среды позволило птицам и млекопитающим завершить заполнение сухопутных экологических ниш. Зима умеренных климатических зон – исключительно их царство, ибо все холоднокровные обездвижены холодовым оцепенением. Млекопитание завершает пирамиду эволюции, биогенеза. Млекопитающие в отличие от птиц, которые делятся на птенцовых и выводковых, т.е. на неготовых и готовых к самостоятельному добыванию корма, рождают исключительно зависимых от матери – кормилицы детенышей, которые первое время могут питаться исключительно молоком матери – кормилицы. Такое экстракорпоральное дозревание потомства неизбежно потянуло за собой качественно иной тип социализации, окончательное формирование семейно – родственных связей с их сложнейшей социально-психологической иерархией, построенной на поразительной смеси цепочек безусловных и условных рефлексов с явной доминацией последних. Если теплокровность окончательно подчинила физиотип психотипу, то млекопитание окончательно подчинило психотип социотипу. Понятно, что “окончательно” здесь понимается не тотально, полностью, а доминантно. И у человека все это неимоверно усложнилось, ибо психотип и социотип в его жизнедеятельности стали играть стократ более важную роль, чем у любого самого умного животного. И на этом мы завершаем анализ эволюции собственно физиотипа от протобионта до полицита включительно. Далее речь пойдет исключительно о социоцитах, а значит и все внимание будет сконцентрировано на психотипе и социотипе. |
Ваша оценка этого документа будет первой.
Ваша оценка:
Похожие:
База данных защищена авторским правом ©MedZnate 2000-2016
allo, dekanat, ansya, kenam
обратиться к администрации | правообладателям | пользователям
allo, dekanat, ansya, kenam
обратиться к администрации | правообладателям | пользователям